В глубинке болотистой, в местности этой лесистой,
Где лес не годится на мебель, на порох, на книги,
Где в озере Ильмень уже и не водятся сиги,
В Мясном же Бору больше мертвых, чем дичи мясистой,
Видать, суждено мне остаться – до смертного часа,
Ведь с нею я тесно рожденьем и юностью связан.
Неужто я этому дому навеки обязан?
Открыта пока что железнодорожная касса –
Я мог бы собраться в дорогу, куда мне угодно,
И стать гражданином – не мира, так точно полмира!
Предчувствую: в дальнем краю мне и жутко, и сиро,
Вновь сердце мое от родимой глуши – несвободно.
С кем буду делить я и речь, и виденья, и мысли
Вдали от равнины, что памятью места близка мне?
Здесь если не люди со мною в общеньи, то камни
Закрытых церквей, и пойди эту древность исчисли!
Так я от сто первого снова пляшу километра,
И дарят мне тексты знакомые провинциалы,
И ставят они вместо имени – инициалы,
И даже деревья в окне отзываются щедро.
Мне разве что гостем гулять в равнодушных столицах
(Увы, в городах-миллионниках буду никто я!),
А в старости сонной – невольно твердить прожитое:
Скорей, на словах, чем в событьях, предметах и лицах.
Я будто бы замер на месте, попал под гипноз ли
Привычной реальности… Время – источник мороки.
Живу – как навек, и лишь изредка чувствую сроки
Земной пустоты, и небесной пустыни, что после…