Когда стоишь на берегу Моря, это же не с чем несравнимо. Бескрайность воды, которая тянет к себе своей огромной силой, и смотрит на тебя то ли, почти, равнодушно, то ли, просто, бросив на тебя снисходительный взгляд, опять погружается в думы о своем, о морском. И ты ни на секунды не сомневаешься, что перед тобой громадное, необыкновенно красивое, умное и своевольное живое существо, которому ты можешь понравиться, или можешь разгневать его, или, что чаще всего, оно остается равнодушно к тебе, маленькому двуногому существу, в котором тоже много воды, и таком слабому по сравнению с ним, но не испытывающему к нему, Морю, должного уважения.
Меня, привыкшего к большой воде с раннего детства, и, как мне всегда казалось, знающего её душу, Море всегда приглашало к себе. Оно звало уйти далеко, далеко от берега, чтобы очутиться с ним один на один, где-то в его середине, где, кроме тебя и его никого нет, и где с ним можно поговорить по душам. Страх перед ним я никогда не испытывал, когда был на судне, но он появлялся перед темнотой и холодом его бездонных глубин, когда заглядывал в них, барахтаясь на поверхности, купаясь в открытом Море, покинув судно.
Такие мысли блуждали у меня в голове, когда мы, группа выпускников нашей военно-морской кафедры, нашего Вуза, прибывали на сборы, практику в Лиепае, на военно-морскую базу Краснознаменного Балтийского Флота. Было лето, и, попав на территорию базы, и увидев боевые суда у причалов, и свежее Море за ними, я возрадовался, и возбудился от этой встречи, и от нового, еще непознанного, состояния принадлежности к флоту русскому. С другой стороны, я прекрасно понимал, куда попал. Я хорошо помнил лексическую недостаточность нашего капитана третьего ранга по минном делу, который появился у нас на кафедре прямо с боевого корабля. У него через каждое слово, наполненное глубоким смысловым содержанием, самопроизвольно вырывалось слово «бля», придававшее сильную натруженную эмоциональную окраску его речи. Вспомнив незабываемую атмосферу этих лекций, я констатировал для себя, что вся нахлынувшая на меня романтика куда-то улетучивалась, а вместо нее появлялась тихая саркастическая улыбка.
Я и еще трое из нашей группы были спонтанно направлены на стоящий у стенки базовый тральщик. Наше вступление на борт боевой единицы КБФ не было торжественным, напротив, всё прошло спокойно и по-деловому. Нас даже не представили экипажу, и до конца сборов мы значились в личном составе корабля, как курсанты, но отношение к нам всего экипажа с начала и до конца было очень хорошее. Боцман переодел нас в повседневную, хорошо отстиранную, робу, выдал б/у форму, бушлаты, сменные тельники, военно-морские трусы и запасные носки. По носкам он каждого особо предупредил, чтобы берегли, а в случаи их утраты мы будем одевать «прогары» на босу ногу. В общем, на довольствие мы были поставлены быстро, умело. В носовом кубрике, где размещались, почти, одни старики, мне досталась верхняя койка, прямо напротив трапа.
Моим соседом слева был старик Виктор – классный сигнальщик, которого за месяц до нашего появления на тральщике разжаловали из старшины в матросы, за систематический самоход. Это был уникальный парень. Он хорошо владел пятью языками, не считая «языка» сигнальщика, в том числе, за время службы, в совершенстве, освоил латышский. Не было ни одной ночи, когда мы стояли у стенки на базе, чтобы он не ушел с судна в самоход. Возвращался он только под утро, и спал до подъёма полтора – два часа. Таких неуёмных любителей женского пола я больше не встречал. В его коллекции, подаренных ему на память женских фотографий, с собственноручными надписями, было больше трехсот штук снимков, и молоденьких девушек, и женщин бальзаковского возраста, и все, как на подбор, красивые. Блондинки, брюнетки, шатенки, рыжие. Среди этих фотопортретов, видимо специально сделанных для любимого Витеньки, было и фото дочери заместителя командира базы. У него, у Виктора, в городе была гражданская одежда, в которую он переодевался, чтобы его не забрал патруль во время самоволок. Когда он возвращался из очередного ночного турне, по квартирам любимых дам, и ложился в свою койку вздремнуть до подъёма, от него исходил запах женщины и порока, и я невольно отдвигался подальше от него, боясь подхватить, бытовым путем, что-нибудь из венериных болезней. Он производил впечатление умного и начитанного парня, но думаю, был либо болен, каким-то сексуальным психическим расстройством, либо предчувствовал близкую смерть. Это я сейчас так думаю, так как, много повидал таких Дон Хуанов, а тогда, кроме интереса к этой личности, удивления ею, и некоторой брезгливости он во мне ничего не пробуждал.
Был в нашем кубрике еще один Витя – молодой из БЧ-5, он служил только второй год, и обслуживал дизель генераторы. Его уникальный по размерам пенис был легендой и гордостью всей базы в Лиепае. В первый же вечер, перед отбоем, нам, курсантам, продемонстрировали это чудо природы. Когда Витя раздевшись, забирался на свою верхнюю койку, выполняя гимнастическое упражнение «крест» между двумя рядами коек, кто-то из стариков сдернул с него военно-морские трусы, и нашему взору открылся орган, достойный книги рекордов Гиннеса. Витя не очень обиделся на такое фамильярное обращение с ним сослуживцев, и, улыбаясь, медленно натянул трусы, предварительно сделав красивый соскок в обнаженном виде. Надо сказать, что в нем постоянно жил гимнаст от бога. Его любимым снарядом была перекладина, которая находилась на палубе, и, улучив свободную, от службы в военно-морском флоте минутку он подходил к ней и мастерски выполнял упражнение «солнышко». При выполнении этого упражнения старики тоже иногда умудрялись стянуть с него трусы. На флоте, в то время, еще не выдавали гимнастических трико, и тогда это зрелище радовало не только наш, но все экипажи судов, стоящих рядом с нами у стенки. Не надо обладать большим воображением, чтобы представить себе, дорогой читатель, как Витин уникальный половой член, освободившийся от плена трусов, совершал вместе с Витей круговые вращения на перекладине на большой амплитуде.
Однако не всё с Витей было так смешно. Еще в учебном отряде с ним доверчивым деревенским парнишкой жестоко обошлись те, кто уже уходил на корабли. Ему дали задание вычистить коллектор генератора на той судовой энергетической установке, по которой он специализировался в отряде. Обычно, коллектор чистят мелкой шкуркой, а затем окончательную доводку выполняют(ли) школьной, красной, стирательной резинкой. За этой доводкой и застал Виктора шутник, который подошел к нему с видом знатока, и сказал Вите, что он, салага, занимается ерундой, что все давно используют другой автоматический метод очистки коллектора. По этому методу надо просто пустить дизель-генератор, открыть крышку коллектора, и поссать на него при максимальных оборотах, и тогда моча и графитовые щетки сами до идеального блеска очистят его медную поверхность. Витя, по простоте душевной, и, чтобы не применять тяжелый ручной труд, который ему уже порядком надоел, так и поступил. По струе его мочи, направленной в самую середину коллектора, и, видимо, имеющей свойства сверхпроводимости, Витя получил сильнейший удар корабельным электрическим током, как раз в тот орган, который я описывал ранее. Этот удар отбросил Витю на два метра от той точки, с которой он прицеливался, и лишил его чувств. Сволочи, которые это устроили, и сидели во время проведения всей операции в засаде, и наблюдали за Витей, испугались сами, но поспешили на помощь, и отнесли бесчувственное тело пострадавшего в медсанчасть. Там его привели в чувство, обработали, слегка обгоревший, орган зеленкой, и констатировали, что этот «богатырь», видимо, не сможет подняться у Вити до дембеля, а то и дольше. Несмотря на весь трагизм поставленного диагноза, обладатель «богатыря» не очень расстроился, и признался, что он у него и так еще ни разу не поднимался, ни при каких обстоятельствах. Надо сказать, что после того, как Витя пришел в чувства, он заулыбался, и эта счастливая улыбка уже больше никогда не покидала его лица.
На судне был и второй экипаж – корабельные крысы. Днем они спали, а ночью заступали на вахту. Корабельная крыса это – не грязная сухопутная тварь, серая или черная, это – голубая кровь, белая кость крысиного рода. Шкурка у неё серая с голубизной всегда чистая. На груди, как повязанный шейный платок, белый клинышек. Мордочка аккуратная, и глаза не такие злые и маленькие, как у сухопутных собратьев. Корабельные крысы не пустят ни одну сухопутную на корабль, выгонят или загрызут, если та все-таки проберется по швартовым на судно, или загоняют так, что та сама выпрыгнет за борт и уплывет на берег.
Перед первым отбоем, старики нас предупредили, чтобы мы прятали свои носки под подушку, и никогда не оставляли их в прогарах (матросские ботинки), в противном случае, утром ты их не обнаружишь. Носки, особенно не первой свежести, с крепким мужским духом, от которого и сам заколдобишься, были самой желанной добычей крыс самок для устройства гнезд, в которых подрастающее поколение лучше себя чувствовало на ароматной хлопчатобумажной ткани. Этот необходимый матросу элемент экипировки пропадал бесследно чаще всего, и был зубной болью боцмана. Тогда-то я и понял, почему он так подробно инструктировал нас относительно сохранения носков и бережного к ним отношения.
Не проходило и трех минут после отбоя, когда в кубрике гас свет, и, только из люка над трапом в темноту кубрика падал свет из коридора, как второй экипаж заступал на службу. Первым делом они заскакивала в мусорную банку, стоящую около трапа, и их не смущало, что она гремит от их прыжков в неё, и это мешает уставшим матросам заснуть. Они знали, что уставший матрос засыпает, как только голова его коснется подушки, и не боялись ничего. Они могли делать всё, что хотели, что считали нужным. Это была их вахта. Они могли у спящего матроса с руки, на местах где кожа огрубела, аккуратно снять этот слой, и Толик, наша артиллерия, показывал мне свою обработанную ими руку с розовой молодой кожей на подушечке ладони под большим пальцем. Они могли обгрызть ногти на пальцах ног, они могли ещё очень многое другое. Да они бегали по трапам, как настоящие матросы, а не ходили, знали, что за ходьбу получишь по жопе от сзади бегущего.
Первое время мне было жутковато наблюдать за этим разгулом крыс, я спросил у ребят, как они борются с этими нахальными тварями. Мне объяснили, что у стенки, несмотря на специальные скидывающие кольца, которые вешают на все швартовые концы, крысы всё равно проберутся на судно, пробегут между ног караульного у трапа. Но борьба с этими наглыми животными, которые считали себя хозяевами судна, всё-таки, велась.
За сорок крысиных хвостов любой член экипажа получал десять дней отпуска. У боцмана в носовом трюме висела на переборке доска с набитыми в неё гвоздями, а на гвоздях были пучочки хвостиков, погибших в не равной борьбе с матросами крыс. Им и велся строгий учет, и под каждым гвоздём была написана фамилия охотника, которому принадлежали трофеи и число уничтоженных похитителей носков.
Ловили их ведром в коридоре, ночью, когда дежурили на этом посту. Перевернутое ведро с одного края приподнимали на подставку, с привязанной к ней веревочкой. Под ведро клали хлеб. Крыса забиралась под ведро за хлебом, дергали за веревочку, и крыса оставалась биться под ведром. Надо было иметь тройные брезентовые рукавицы, чтобы достать жертву и свернуть ей голову, и, главное отрезать хвост.
В одну ночь, когда мы стояли на брандвахте, я проснулся от боли. Видимо, делая мне педикюр, эта сволочь промазала и укусила меня за палец на ноге. Пошла кровь. Я пошел в гальюн, и промыл ранку морской водой. Когда лег досыпать, сон уже не шел, и я наблюдал за их ночной работой в кубрике. Напротив меня, тоже на верхней койке, спал Серега, из нашей группы. Он был длинный, метр девяносто, и ему одеяла не хватало, чтобы ноги были закрыты. Пробежав прямо по нему, две крысы, аккуратно подобрались к его ногам, и начали «делать ему педикюр». Сергею, видимо, было щекотно, и он улыбался во сне, и пытался убрать ногу в сторону, но эта парочка принималась вмести за другую ногу. Я подумал, что если я в них запущу прогаром, то Серёге тоже достанется, и он всю оставшуюся жизнь будет заикаться, поэтому не стал делать этого необдуманного поступка, и, просто, наблюдал, как проходит эта косметическая процедура. В конце концов, Сереге не надо будет стричь ногти на ногах. Когда эти гадости обработали все пальцы на обеих ногах, они перебрались к нему на грудь и занялись любовью, как сейчас называют траханье, после чего, пощипывая друг друга, радостные убежали. Это, наверное, была супружеская пара. Вообще, я заметил, что свирепствовали они так, и переставали нас совсем уважать, когда мы забывали им оставить что-нибудь от ужина в мусорной банке. Мстили, особенно, если на ужин шли макароны по-флотски.
Утром, после завтрака, чтобы не портит аппетит, я честно рассказал Сергею о том, что происходило у него на груди ночью. Он сначала не поверил, и, только после того, как разулся и, сняв носки, увидел результаты фигурной косметической обработки ногтей, он «сел на жопу», и долго смотрел на меня выпученными глазами через свои очки, как будто его лишили девственности. Кстати, у Серёги одну пару носком крысы сперли. Видать, нашли его по запаху.
На самом деле, корабль без крыс – не корабль, как и вся наша жизнь. Они умные, наблюдательные животные, и знают о нас больше, чем вы думаете. Зачем-то бог приставил их к нам, как постоянных спутников.
Но вы, на всякий случай, проверьте свои ноги, а то может сделали уже вам, без вашего ведома, педикюр, пока вы припухали у себя, или не у себя на койке. Ещё, прошёл слушок, что эти гадости переключились на теток, якобы, им матросня надоела.
© 2009 - 2015