В тот вечер отцу не спалось... Он надумал побриться,
а бабушка стала ворчать: "Погляди на часы!"
И вроде бы рано мне было, по срокам, родиться,
но, как шутит мама, я взял да и выпал в трусы.
Беззлобная ругань смешалась с хвалебной молитвой,
забулькал крутым кипятком на плите чугунок
и батя, склонясь надо мною с опасною бритвой,
сказал, резанув по живому: "Ну, здравствуй, сынок!"
Конечно, в тот миг я не понял глубокого смысла
того, что случилось со мной, поспешившим слегка,
и, вскрикнув во всё не окрепшее горло, описал
дрожащие руки чужого ещё мужика.
Он долго и громко смеялся потом, то и дело
пытаясь из пачки достать папиросу "Казбек",
но пальцы не гнулись и спичка никак не горела,
и что-то кололо в груди, набирая разбег.
В полпервого ночи пришла, наконец, акушерка
и, бывши "под мухою", рявкнула, глядя на мать:
"Да что ты за баба такая противная, Верка?!
Вот как отучить вас, деревню, по лавкам рожать?"
И, то ли назло, то ли следуя букве закона,
"толмуты" достав и брюзжа: "Да гори всё огнём..."
не твёрдой рукой, но размашисто и непреклонно,
вписала прибавку к семейству двенадцатым днём.
Я прожил не так уж и много, но возраст - не годы,
пусть даже твердят пессимисты, что это - клише.
И день тот, украденный, вряд ли виновник погоды,
в последнее время не редко царящей в душе.
Быть может, иссяк слишком быстро, быть может, не много
не смог разгореться, как должно бы, в сердце костёр...
Ну что-же ты медлишь, любовь - та любовь, что от Бога?!
Ведь лишь для тебя я объятья свои распростёр!