у любого взгляда
есть тридцать четыре дна
и пятьсот причин,
двое сидят допоздна, и один из них – не один.
одному из них совестно, но не понять, кому.
а тому – одинокому – не хочется быть одному.
один из них обещал больше не изменять,
а другому не брать чужое внушала мать.
двое сидят допоздна, и один из них
проклинает других двоих.
и обоим им хочется взять индульгенций впрок,
одному из них кажется, что прозвенел звонок,
а другой, неотрывно глядя на танцы рук,
забывает, кому он друг.
у любого поступка есть тысяча «за» и «но».
и когда возникает распахнутое окно –
то бывает, что кто-то прыгает в неглиже,
вспоминая в полёте о совести и этаже.