ЛЮДИ, НЕСУЩИЕ 3НAМЯ
Здесь работают люди одной из самых древних профессий — кузнецы.
По глубокому убеждению старейшего из них, Михаила Фёдоровича Ушкалова, механический цех не выдерживает с кузнечным никакого сравнения. Не один раз проходил Михаил Фёдорович по цеху холодной обработки. Его всегда поражали чёткость очертаний и блеск готовых деталей, похожие на жужжание шмелей звуки резцов и фрез и тонкий запах машинного масла. Но красота соседнего цеха сразу же меркла, когда он входил на свой участок в кузнечном.
Чёрные молоты-исполины, двумя рядами стоящие друг против друга, как бы соревнуются в силе. Их могучие удары озаряются вспышками огня. Потухает один — вспыхивает другой, третий. В сероватой мгле, дымясь, светятся отштампованные детали. Вот от крайнего молота начинают движение коленчатые валы. Подхваченные транспортёром, белые вначале, они медленно движутся куда-то вверх, остывают до яркой красноты, делают поворот и, становясь малиновыми, а затем вишневыми, скрываются в узком проёме, уводящем их дальше. Здесь, потеряв краски, они умерли для кузнеца и ожили для токаря.
Михаилу Фёдоровичу 42 года.
Московский автозавод имени Сталина вырастил его. Семнадцать лет он носит кожаный фартук. Для кузнеца это срок редкий. Его старые друзья-соратники, с которыми начинал он свой славный путь, — например, Фёдор Иванович Хромилин,— давно работают мастерами, начальниками участков. И он бы мог: несколько раз ему предлагали снять свой прожженный фартук и стать мастером. Когда Михаил Фёдорович пошёл на курсы мастеров, все так и думали: окончит — согласится. Но не тут-то было. Окончив школу мастеров, он получил диплом и положил его в папку вместе с наградными документами.
— Теперь-то согласен? — спросил вскоре начальник цеха.
У немногословных людей фразы, жесты, лицо особенно выразительны. Начальник смотрел на сухие, плотно сжатые губы кузнеца, на его веки, опущенные в задумчивости, и ждал. Отличный штамповщик — находка, отличный мастер — находка двойная.
Кузнец думал. При этом его правая рука сделала невольное движение, от которого под пиджаком взбугрились мышцы.
— Ещё есть сила, Всеволод Александрович, — ответил он наконец, — поработаю на прежнем месте...
Дело было не только в силе, дело было в другом — в самой профессии. Любовь к ней, как и семнадцать лет назад, делает его молодым и сильным.
Всем хорошим, что было и есть в его жизни, Михаил Фёдорович обязан своей любви к кузнечному делу. Она дала ему возможность раскрыть свои духовные силы, принесла почёт и славу, уважение товарищей. В одно из народных торжеств кузнец Ушкалов, представитель своей славной профессии, сидел за одним столом с великим человеком, Иосифом Виссарионовичем Сталиным.
Это было на одном из приёмов в Кремле. Там были знатные люди всех профессий, в том числе и он, кузнец. Сталин смотрел на него так, словно знал давно-давно, ещё подростком, когда из родной Конопляновки пришёл Михаил Фёдорович на стройку первой пятилетки.
На следующий день после встречи с вождем его, счастливого, окружили друзья. Начались расспросы: разговаривал ли, близко ли сидел?..
Близость к Сталину особенно сильно ощущалась на заводе, носящем его имя. Каждый срыв, каждая маленькая задержка в работе была оскорбительной для чести всего коллектива. Если на одном из участков возникали такие случаи, туда шли коммунисты завода и выправляли дело.
На тяжёлом молоте, где штампуются балки передней оси, работал кузнец, дела у которого шли неважно. Вместо ста восьмидесяти пяти балок по норме он делал сто пятьдесят — сто шестьдесят. Недоданные балки — это недоданные машины.
Работа была трудная, не каждому по плечу. Михаил Фёдорович работал тогда на штамповке более лёгкой детали. Начальник цеха и парторг ломали голову, как выйти из прорыва, а долг рос и рос. Ушкалов не вытерпел, пошёл к начальнику цеха и сказал:
— Переводите на штамповку балки.
— А выдержишь? — спросил тот с сомнением.
Кузнец еле заметно кивнул головой. Привычка так отвечать выработалась у него на рабочем месте, где в шуме плохо слышен человеческий голос. Заметив этот утвердительный кивок, начальник цеха оживился. Он посоветовал Ушкалову подобрать себе хороших подручных, на которых можно положиться.
С прежним кузнецом подручные работали без особого воодушевления. При каждом срыве программы над ними посмеивались. Кроме того зарабатывали они меньше, чем другие. Теперь, увидев пришедшего к их молоту знатного кузнеца и узнав, что он будет работать с ними, подручные обрадовались.
В первый же день бригада дала двести пятьдесят балок, потом двести семьдесят, а через неделю прибавила ещё десять. Каждую смену около молота Ушкалова вырастал высокий штабель горячих деталей, похожий на поленницу дров, какие складывал он когда-то в Конопляновке.
...Была ещё одна причина, заставлявшая Михаила Фёдоровича отказываться от звания мастера. Ему казалось, что, несмотря на успехи, он ещё не всё сделал, на что способен. Он штамповал триста десять — триста двадцать балок, но знал, что при лучшей организации труда эти цифры можно увеличить.
Когда цех стал на стахановскую вахту в честь XIX съезда партии, Михаил Фёдорович собрал свою бригаду. Два коммуниста — он и нагревальщик Иван Парамонов — заговорили о предстоящей работе. Обычно неразговорчивый, на этот раз кузнец оказался по-своему красноречивым:
— За последнее время нас много хвалят. Даже стыдно. Честное слово, стыдно. Они-то, кто хвалит, не знают, а мы знаем, что можем лучше работать. Вот мы в рабочее время затачиваем штампы... А ведь их можно заточить до начала смены! С ремонтом такая же штука... Правильно?
— Правильно! — первым отозвался подручный Макаров.
— Здесь ты, Костя, прыток, — проворчал бригадир, — а во время работы по тридцать секунд, а то и больше заставляешь меня ждать заготовку.
— Не будет этого, Михаил Фёдорович! — пообещал Макаров.
Когда наступает момент, о котором человек так долго мечтал, всё его существо отдается единому порыву. Всё, что копилось в сердце, в сознании, вдруг сплавляется и крепнет в одном волевом стремлении и начинает жить и действовать.
В бою и труде — одинаково — в такие моменты рождается героизм. Ушкалов не думал об этом в дни вахты, но когда в его руках светился горячий металл, на каждый удар молота отвечавший косматым пламенем, где-то подсознательно жила мысль, что вот в таком порыве он пойдёт навстречу любой трудности.
Почти каждый день бригада ковала по триста с лишним балок. За десять дней она дала сверх плана поковок более чем на тысячу машин. К открытию съезда эта цифра возросла в несколько раз.
Однажды, после особенно успешного дня, Михаила Фёдоровича вызвали в горком и вручили гостевой билет на съезд.
— Ну как, доволен? — спросили его.
— Как сказать?! — ответил кузнец. — Для такой чести мало того, что мы сделали...
***
Когда молодые кузнецы хотят дать высшую оценку работе своего учителя, они говорят: «О-о, Ушкалов — это класс!»
У Михаила Фёдоровича много учеников. Некоторые из них давно наступают «на пятки» своему наставнику. Этого, собственно, он и хотел, когда они, ещё неопытные, приходили к нему в бригаду.
Не из каждого ученика получается кузнец. Иного учишь, учишь, а он как был ремесленником, так и остался. На учеников у Михаила Фёдоровича был верный глаз. Только с одним из них, Сергеем Сустретовым, вышла у него промашка.
Сергей пришёл из ремесленного училища. Всем был хорош парень: и складностью некрупного тела, и честным, доверчивым взглядом на открытом лице. Только одно не то что не нравилось кузнецу, а как-то настораживало — это усы. В двадцать-то лет, да ещё у нагревательной печи!
— Вот спалишь их! — сказал кузнец своему нагревальщику.
Другим этого было бы достаточно, чтобы расстаться со своим украшением. Но Сергей промолчал и лишь старательнее принялся за работу.
Вскоре Ушкалову сказали, что Сергей увлекается туризмом.
— Вот и хорошо! — ответил тот, сам любивший побродить по красивым местам.
В цехе заговорили:
— Сустретов пишет стихи!
Усы — ещё туда-сюда, а вот стихи!.. Бригадир покачал головой и сказал:
— Раз пишет стихи, кузнец не получится...
Переход Ушкалова на участок тяжёлых молотов разлучил его с Сустретовым. Комсомолец Сустретов начал работать бригадиром. Первые же самостоятельные шаги Сергея оказались успешными. Сто двадцать — сто тридцать процентов давал он играючи. Через полгода он уже начал догонять своего учителя. Что ни месяц — сто пятьдесят, сто шестьдесят процентов.
«Вот тебе и поэт! Вот тебе и не кузнец!» — начал подумывать Ушкалов.
О Сергее писали в газетах. Отовсюду: из Болгарии, из Венгрии, из Китая — к нему потекли письма. Китайские студенты Юн Гуан, У Бошен и Юн Xэ вместе с письмом прислали ему портрет Мао Цзэ-дуна. Письмо и надпись на портрете ему перевёл китайский инженер, приехавший изучать работу советских кузнецов.
Сергей настойчиво опровергал мнение своего учителя, что поэзия помешает ему стать хорошим кузнецом. Всякий раз, когда в многотиражке печатались его стихи, он непременно отличался в работе на своей горизонтально-ковочной машине.
Михаил Фёдорович внимательно, по нескольку раз перечитывал стихи своего ученика. Одно стихотворение заканчивалось так:
Вот так бы
лететь и лететь годам,
не меркнуть в глазах моих солнцу.
Но если надо,
я первый отдам
жизнь свою,
как краснодонцы.
Эти стихи Ушкалову понравились. Встретившись с Сергеем, он спросил его примирительным тоном:
— А как они тебе... легко даются?..
— По-разному, — ответил тот, — другой раз два рекорда дал бы, чтобы хоть одна строчка была настоящей.
Наступала весна. Робко появлялись ее первые признаки. С крыш начали падать тяжёлые капли.
В это время в цехах начинают подумывать о приближении первомайского праздника. Как всякий праздник, кузнецы завода ЗИС встречают его производственными победами. Между лучшими людьми цеха разгорается благородная борьба за честь пронести свои трудовые знамёна перед трибуной Мавзолея. Несколько лет подряд Михаил Фёдорович удостаивался такой чести. Его право нести знамя было всегда неоспоримо, потому что в предмайских соревнованиях он, как правило, оказывался победителем. Но в эту весну стало ясно, что борьба за первенство будет более острой. И с кем же? Со своими учениками — Володей Щукиным, Сергеем Сустретовым.
«Ну, что же, посоревнуемся!» — решил Ушкалов.
Однажды Михаил Фёдорович зашёл в партбюро цеха. Парторг Базанов сидел, грузно навалившись на стол, и читал какие-то бумаги. За его спиной, рядом с сейфом, стояло два переходящих знамени. Этими знамёнами гордились, в торжественные минуты их выносили и ставили на видное место, а в праздники несли на парад. Кузнец невольно посмотрел на них. Заметив это, парторг пошутил:
— Не заглядывайся! Нынче тебе, пожалуй, нести не придётся...
— За что такая немилость? — в тон ему спросил кузнец.
— Лучше спроси, от кого. Вот полюбуйся! — И Базанов придвинул к Ушкалову список лучших рабочих. — Всё будет зависеть от твоих учеников. Володя Щукин от тебя не отстаёт, а Сустретов вот-вот перегонит.
На выразительном лице кузнеца появилось горделивое выражение, тёмные глаза чуть-чуть прищурились. Он слушал парторга и курил. Глубоко затянувшись, Михаил Фёдорович ответил:
— Нечего и смотреть. Знаю...
После этого разговора прошло три дня. За это короткое время ученики и учитель сумели доказать, что достойны друг друга. Успехи Щукина и Сустретова только радовали опытного кузнеца. Будет кому заменить его, когда он даст согласие стать мастером...
В школе мастеров в качестве дипломной работы Михаилу Фёдоровичу было задано сконструировать и рассчитать штампы для балки передней оси. Несмотря на то, что эту деталь он знал наизусть, как Сустретов свои стихи, конструкторская работа далась ему с большим трудом. Пришлось перечитать много книг, справочников. Чертёжный карандаш слушался плохо. Давно знакомые контуры балки на ватмане казались непохожими. В таких случаях он обращался к жене, Елене Ивановне, работавшей в соседнем цехе технологом.
— Чи похоже, чи непохоже?
Иногда к нему приходили друзья по школе мастеров. Они были придирчивы. После их посещения Михаил Фёдорович всегда что-нибудь переделывал в своих чертежах. Получив за них высокую оценку на экзаменах, Ушкалов свернул их в рулон и, как дорогую семейную реликвию, положил в самое безопасное место. Доставал он их редко, лишь тогда, когда нужно было подумать о каком-нибудь новом приёме работы на штампе. И вот теперь, когда началось предмайское соревнование, кузнец вспомнил о них. По тому, как он старательно раскладывал чертежи, Елена Ивановна поняла, что её беспокойный муж готовится к серьёзной работе.
...Весна шла от центра Москвы, где улицы очистились от снега ещё в марте. Она перешагнула через Садовое кольцо и вышла на окраины. Снежная зима, рассечённая лентами дорог и улиц, отступала. Изгнанная с улиц, она таилась теперь лишь во дворах и закоулках, из которых её вывозили глыбами грязного льда.
Михаил Фёдорович шёл на завод. Мимо него пробегали трамваи, автобусы — можно было сесть и доехать. Но в них не думалось бы так сосредоточенно, как думается при ходьбе. Два дня назад на собрании кузнецов-штамповщиков он взял обязательство: отштамповать балок сверх плана более чем на две тысячи машин.
Дела бригады Ушкалова шли ровно, без резких взлётов и падений, как у Сергея, который то даст рекорд, то вдруг снова снизит выработку. В среднем у Сергея получалось чуть-чуть поменьше, чем у Михаила Фёдоровича. Вот и теперь, зайдя в цех, Ушкалов увидел плакат-молнию, говорящий о новом рекорде молодого кузнеца. Работая на горизонтально-ковочной машине, тот вместо полагающихся по норме 500 деталей сделал 1025. Сообщение о рекорде заканчивалось словами: «Желаем успеха!»
Ушкалов постоял, постоял перед плакатом и вместо того, чтобы зайти в контору, как намеревался раньше, торопливо направился к своему молоту.
***
...Мне представляется Первомай. На Красную площадь движутся колонны, полощутся знамёна, завоёванные в труде. Идёт народ-победитель, идёт, держа равнение на трибуну Мавзолея. Каждый советский человек ловит себя на том, что среди родных лиц он ищет лицо того, кто в течение десятилетий вёл нас к победам... На мраморной стене Мавзолея горят два бессмертных имени: ЛЕНИН, СТАЛИН. На трибуне — их ученики и соратники...
...Идут знаменосцы — лучшие люди столицы, имена которых известны всей стране. Среди них мне видятся два кузнеца с завода ЗИС. Один высокий, чуть-чуть сутулый, с сухощавым лицом. Рядом с ним идёт юноша. Над ними торжественно переливается бархат знамён. И кажется, что кузнецы сами выковали эти знамёна, и переливаются они так потому, что ещё горячие...
ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ
*
Журнал "Огонёк". - 1953. - №18. - с.4-5