Вот мы добрались и до шестой главы… Так и подмывает сказать нечто умное под рубрикой «Перечитывая заново»… И еще жаждется поделиться с любезными читательницами: полон я восторга, милые мои, так и чахну над златом слов в первой же строфе:
Заметив, что Владимир скрылся,
Онегин, скукой вновь томим (!),
Близ Ольги в думу (!), погрузился,
Довольный мщением своим….
И «отошел» от досады наш Евгений. И кто будет столь упрям, твердя, как зол этот «герой», как он эгоистичен? Вот же прямо сказано: заскучал! И самое смешное – рядом с «девой», которой бы говорить и говорить комплименты и ручку томно пожинать – на свободе-то!
За сим идет описание событий уж никак не соответствующих романтической эпохе:
Идут за ужин,
Постели стелют; для гостей
Ночлег отводят от сеней
До самой девичьи. Всем нужен
Покойный сон. Онегин мой
Один уехал спать домой.
Фи, какая проза жизни! А по тем временам – даже то, что звали пошлостью, то есть «мелкостью души».
Для кого сии подробности? - Для лакеев и кучеров тогдашних, - говорили тонкие ценители Прекрасного.
Но я от кучеров ушел не далеко, а посему и наслаждаюсь нижеследующим (стрф.2):
Всё успокоилось: в гостиной
Храпит тяжелый Пустяков
С своей тяжёлой половиной.
Гвоздев, Буянов, Петушков
И Флянов, не совсем здоровый,
На стульях улеглись в столовой,
А на полу мосье Трике,
В фуфайке, в старом колпаке…
«Бытовуха» - на так ли? Согласен,. Но …
Одна, печальна под окном,
Озарена лучом Дианы (!!),
Татьяна бедная не спит
И в поле темное глядит.
(Стф. 3)
Его нежданным появленьем,
Мгновенной нежностью очей
И странным с Ольгой поведеньем
До глубины души своей
Она проникнута; не может
Никак понять его; тревожит
Ее ревнивая тоска…
И никакой «пошлости» - одна Поэзия святых чувств!
… А далее пойдет Зарецкий, о котором уже сказано. Но еще одно (стрф.7)
Он был не глуп; И мой Евгений,
Не уважая сердца(!!) в нём,
Любил и дух его суждений,
И здравый толк от том, о сём,
Он с удовольствием, бывало,
Видался с ним….
«Сердце», значит, не уважает. А «сердца»-то и немного, или вовсе нет, как А.С. уже сказал «выше».То есть послушать остроты и веские суждения – пожалуй, а по части «культуры чувств» - извините!
….. и так, нимало
Поутру не был удивлен,
Когда его увидел он.
Тот после первого привета,
Прервав начатый разговор,
Онегину, осклабя (!!) взор
Вручил записку от поэта.
К окну Онегин подошел
И про себя ее прочел.
(стрф.9)
То был приятный, благородный,
Короткий вызов, иль КАРТЕЛЬ:
Учтиво, с ясностью холодной,
Звал друга Ленский на дуэль…
Этакая привычная «холодность», однако, когда юношеская злость улеглась, но «злой умысел на убийство» (как говорят нынешние прокуроры в телешоу «Суд присяжных») остался в силе своей. И что же Евгений?
Онегин с первого движенья,
К послу такого порученья
Оборотясь, без лишних слов
Сказал, что он ВСЕГДА ГОТОВ….
А в Инете прочтете, что Зарецкий БЫЛ ОБЯЗАН начать с предложения помириться, - как посол и явный секундант. Так два «холодных сердца» объединились против Евгения. И что ему оставалось? Возможно, надежда, что на поле поединка Ленский дрогнет «сердцем», и дело кончится миром.
… но Евгений
Наедине с своей душой
Был недоволен сам собой...
Ибо у него-то было «Сердце», т.е. Душа, которая и судила его за малый грех его сердца. И в десятой строфе сказано:
И поделом: в разборе строгом,
На тайный суд себя призвав,
Он обвинил себя во многом:
Во-первых, что уж был неправ,
Что над любовью робкой, нежной
Так подшутил вчера небрежно.
А во-вторых: пускай поэт
Дурачится; в осьмнадцать лет
Оно простительно. Евгений,
Всем сердцем (!) юношу любя
Был должен оказать себя
Не мячиком предрассуждений,
Не пылким юношей, бойцом,
Но мужем с честью и умом.
(стрф.11)
Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце.
Вот – винит себя, этот ЭГОИСТ, который должен был «сердце» обнаружить – проявить добрые чувства… Однако
«Но теперь
Уж поздно; время улетело …
К тому ж – он мыслит – в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист ….
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов …»
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот на чем вертится мир!
Сказано определенней некуда! И все-таки тысячи советских школьников судили не Ленского, а Онегина! Хотя в следующей же строфе прямо заявлено:
Кипя (!) враждой нетерпеливой (!).
Ответа дома ждет поэт;
И вот сосед велеречивый
Привез торжественно (!) ответ.
Теперь ревнивцу то-то праздник!
Он всё боялся, чтоб проказник
Не отшутился как-нибудь,
Уловку выдумав и грудь
Отворотив от пистолета.
Теперь сомненья решены:
Они на мельницу должны
Приехать завтра до рассвета,
Взвести друг нА друга курок
И метить в ляжку иль в висок.
Был, значит, выбор, куда метить, но только не для кипящего романтическим гневом «немца».
Ленский не хочет видеть Ольгу – но оказывается у нее дома. Хотел ее смутить, да куда там:
На встречу бедного певца
ПрыгнУла Оленька с крыльца…
Резва, беспечна, весела,
Ну точно та же, как была.
Ленский тает, не упрекая Ольгу, но укрепляясь в «сердце» своем:
Он мыслит: «Буду ей спаситель,
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов, и похвал,
Младое сердце искушал;
(И впадает в совсем уж «высокий штиль»)
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый»
(Какие слова! Какая Поэзия романтических метафор!
И Пушкин этак тихонечко льет холодную воду на сей кипяток:
Всё это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я. (!!)
То есть тонко насмехается даже не над поэтом, но над самой романтической выспренностью. И хоть я выхожу за рамки приличий, множа строки, но не могу оставить и «арии Ленского», и «коммент» к ней «нещадного реалиста» Пушкина:
Юный поэт
Домой приехав, пистолеты
Он осмотрел, потом вложил
Опять их в ящик и, раздетый,
При свечке, Шиллера открыл…
(Как же без Шиллера-то? Поди опять – «Коварство и Любовь»?)
Ленский готовится к смертельной схватке. Автор никак не говорит о его способности поразить визиви, но подчеркивает его волнение, которое и вылилось в стихи (стрф.21, 22):
Стихи на случай сохранились,
Я их имею; вон они:
«Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он….
Паду ли я, стрелой (!) пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Всё благо…
заключает он философски. Но тут же сбивается:
«Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я, быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень.
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета….
И прочая, и прочая, не очень заботясь о грамматике, особливо во фразе про «память юного поэта», где надо было бы по-русски сказать «память о поэте» хотя бы... Сей факт и подчеркивает А.С. (стрф. 23)
Так он писал ТЕМНО и ВЯЛО
(Что романтизмом (!!) мы зовём …)…
И наконец перед зарёю,
Склонясь усталой головою,
На модном слове ИДЕАЛ,
Тихонько Ленский задремал….
Но его будит Зарецкий: мол, Онегин уже ждет наверняка. И А.С. опять подчеркивает разницу «поединщиков»:
Но ошибался он: Евгений
Спал в это время мертвым сном.
Уже редеют ночи тени
И встречен Веспер петухом;
Онегин спит себе глубоко.
Уж солнце катится высоко,
И перелетная метель
Блестит и вьется; но постель
Еще Евгений не покинул….
Ну как же: ему ведь не надо писать прощальных стихов!
(На этом придется прерваться. До встречи! Если Судьба ко мне будет столь же милостива, как вы, милостивые государыни и государи).