В саду эдемском, под небосвода аркой
Цвело и пахло всё, не холодно, не жарко.
Гуляя, можно было Еву повстречать,
Косичку дёрнуть и в кусты бежать.
Она, конечно, бросилась ловить,
Запнулась, поскользнулась и упала,
Заплакала, язык мне показала
И гордо мимо прошагала. Ну и вид!
Грудь прыгает, зад так и мелькает.
Ну как она не понимает,
Что неудобно с ней играть,
Ведь не за груди же хватать!
Не стану с ней играть,
Пойду к зверушкам.
Там тигры, обезьяна-хохотушка
И мудрый змей, ему хочу внимать.
Пришёл к ним. Ева тут же. Ждёт.
Ко мне с улыбкой мягко подступает,
«Шары» свои суёт, меня зачем-то жмёт
И смотрит мне в глаза, на что-то намекает.
На что, я не пойму? Дёрнул косу.
Она опять реветь: вот это не люблю!
Змей к ней подполз — ушли вдвоем.
Назад, одна вернулась! С яблоком.
Попробовал. Понравилось! Всё съел.
Лежу, расслабился, совсем осоловел.
Она тут подошла и прислонилась.
Не понял я, как это получилось.
Удары сердца тело сотрясают,
его дыханье только обгоняет.
Зачем-то Еву я к себе прижал,
В глаза смотрел и в губы целовал.
Я весь напрягся, в голове шумит,
Она на ухо шепчет: «Что так вяло?»
И оттолкнула, а затем прижала.
О Боже, Боже, как меня штормит!
Опять сказала нет, потом три раза да.
Так да иль нет, не понял что-то я.
Решительно рукой мне рот закрыв,
Прижалась! Тихий стон, и белый взрыв!
И долго плыл я на волнах блаженства,
Всё головой кивал, не разбирая слов,
Не зная тайны женского коварства,
В объятьях захрапел ещё не вещих снов.
Змей-гад донёс! Назавтра был допрос.
Я, покраснев, признался. Нас сослали!
И с той поры живу в большой печали.
Ну стоила минута та всего? Большой вопрос.
И интересно мне, что люди отвечали
Все те века, что на земле страдали?
А что сказали б вы?
«Да-да!» или «Увы»!?