В соавторстве с Филиппом Хаустовым (http://www.stihi.ru/avtor/philkhaustov).
Далеко-далеко внутри меня волнами гуляет ослепительно-тёмная, косматая, словно море, бирюза. Лохмотья песен, вспышки древних обрядов, отпечатки запылённых бронзовых ликов. Границ нет.
Всматриваться страшно и трудно. Сверху всё подёрнуто белёсыми плёнками, из-за которых бирюзового океана не чувствуешь. Но если начать рвать плёнку за плёнкой — есть опасность забыть, откуда идёшь. Внизу живота распускается чёрная дыра. Всполохи. Гром бубнов. Бьющиеся в сетях морщин глаза и рты.
Я осторожно спускаюсь к берегу, так чтобы густые тёмные волны волны меня не касались. Затишье. Запоминаю щёлочку у края горизонта, через которую надо потом вернуться. Песок подо мной струится и переливается.
Ищу знаков. Иначе зачем было выворачиваться?
Пропадает ощущение спины, каждое слово читается наоборот. Я бы вытянул руки, но - вытянут весь и перекручен, обращаюсь морем, птицей, холодной рыбой. Вереница символов по узкой песчаной косе, и каждым из них я становлюсь по очереди, прокатываясь через собственное горло звуком, звуком и звуком, я соль, я рана, я песня. Вода принимает меня всего, я весь принимаю воду.
Ширится и ширится пространство, вздрагивают покровы, приоткрывают узкие зачарованные воронки, снова вздрагивают, смаргивают гулкую пустоту. И что мне в знаках, что мне, если я, сгорбленный символ, осиротевший без своего окаменевшего, мёртвого алфавита, забыл собственное значение? Я знаю, что есть во мне изгиб, что есть надо мной круглая монетная точка, что если выводить меня от одного края, то непременно не доведёшь до другого, но нет во мне знаний о том, какие символы следует добавлять рядом, чтобы получился хлеб, и какую черту следует убрать, чтобы заново вернуться в воду.
Обретшее меня пространство радостно, бурно играет. Но только бы не уйти совсем. Всполох, перезвон. Дроблюсь на множество частиц, пересыпаюсь, читаюсь наоборот. Бросаюсь в поток, взмываю в небо. Удар хвостом. Пузыри из немого рта. Гортанный крик навстречу дородному солнцу.
Напряжённый взгляд с берега. Кто же здесь я? Как найти новые символы и восторжествовать над своей стихией?
Бирюза в ответ лишь перекатывается ещё глубже.
Взамх, удар — и вот уже раздуваю рваные жабры в собственных когтях.
Зачем так?
Вот если долго смотреть на солнце, оно раскрывается с другой стороны и тоже напоминает божью монету. Но купить на него всё равно ничего нельзя. Даже насущных хлебов. Монета насмешливо переливается над скудной землёй, звенит, поёт. Цветут чёрные дыры, мощное небо раздвигается, лопаются всё новые пелёнки. Звенящее солнце вновь оборачивается, натягивается кожаным бубном, древним морщинистым лицом.
Страшно вспыхивают лучистые колокольчики. Кожистое лицо беззвучно, как рыба, льёт из тёмного рта заговоры.
Камлание переходит на новую ступень, и я прогибаюсь куполом, я - бирюза у себя надо головой, рокочущая и пенящаяся голубыми неровными облаками. Стянутые, словно песчаные часы, воронки внизу сглатывают сверкающую многоликую, многоголовую рыбу, она трепыхается единым организмом, разлетается на отдельные клетки, снова сползается в скользкое истревоженное серебро. Мне уже не страшно, не странно, не плохо, не хорошо, безоценочно, абсолютно и безусловно, я - мы - оно - нечто. Волна с разбегу топочет, затаптывает изрисованный песок, размахивает пенистой косматой головой, и она секундно человечней, чем безлюдье у мокрого, пережёванного искристым напором берега. Я - мы. Мы берег и небо, птица и солнце. Мы - оно. Оно светится и двигается, замирает и поднимается. Оно - нечто. Бирюза, не доведённая до самого края, в брюхе своём переваривающая сонную тёмную бесконечность, тяжело качающаяся возле новой цепочки символов. Появляется буква за буквой. Стежок за стежком.
Человек с лицом старой птицы приходит от горизонта к нам - к нему - к безликому богу. Окунается. Светится. Выворачивается. Ищет знаков. Иначе зачем ему?