Когда совершенно делать нечего,
Скоро отбой, роте надо поспать,
Я начинаю под синью вечера
Рифмой отрывок бумаги ласкать.
Рифма со мной в этой серостной были —
Старый, испытанный временем друг.
Мы с нею горы словес перемыли,
Перебирая их пальцами рук.
На старом письме, обрывке газеты
Я изливаю глухой крик души.
Видится мир, словно в щель из кассеты,
Жизнь бьется рядом, а здесь — как в глуши.
Рядом орут и визжат азиаты,
Щиплют тоскливо две тощих струны.
Жалобно воют цветные солдаты,
Дети коричневой знойной страны.
Что ты скулишь, и о чем твои песни?
Мне не понять чужеродный язык.
Брат, от тоски этой жуткой воскресни,
Или, солдат, ты от жизни отвык?
Вышел вам срок — в кишлаки разъезжайтесь,
Ройте арыки, поите поля,
С милой ишачкой под солнцем лобзайтесь
В пыль подорожную каплю пролья.
Мне же еще целый год ожиданья.
Катятся дни чередой в месяца.
Что ж, заплачу им последнюю дань я
Слитком стремлений, надежд до конца.
Можно понять, не охота мириться.
Все поглотила трясина времен.
Однообразные желтые лица,
И пестрота басурманских имен.
Может, поэтому воду и мутим,
Что не желаем жить завтрашним днем.
Мы жернова своей мельницы крутим.
Все перемелем и все перетрем.
Улан-Уде. Дивизионная. 1966 г.