Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе (2015). Глава 6.5.
Есть в нашей литературе великое множество произведений, в которых изображены евреи, национальность которых легко устанавливается по их именам и фамилиям, но в их характеристиках и судьбах роли не играет. Это и Фарбер в повести В. Некрасова «В окопах Сталинграда», и Залкинд в романе В. Ажаева «Далеко от Москвы». Вайнштейн в пьесе «Жди меня» К. Симонова, Левин в повести Ю. Германа «Подполковник медицинской службы, Яков Зуссерман в книге А. Федорова «Подпольный обком действут»), Веня Альтман в «Городе на заре» А. Арбузова, Рейнгольд в «Искателях» Д. Гранина, Зускин в «Проводах» Н. Баранской, Маргулис в «Время вперед» В. Катаева и многие другие.
Есть не столь многочисленные, но интересные случаи противоположного характера, когда писатель прямо не дает понять, какой национальности его герой, но она устанавливается по косвенным признакам. Разумеется, здесь наличествует элемент гипотетичности, и никто не застрахован от субъективизма, но если материал наводит на размышления, это уже благо.
Первым в этом ряду назовем Остапа Бендера. Уже его фамилия выделяется на фоне массы фамилий русских персонажей, населяющих оба романа: Воробьянинов, Грицацуева, Балаганов, Полыхаев, Коробейников, Корейко, Лоханкин, Берлага, Рубашкин, Скамейкин, Паламидов и многие другие. Отчество «Ибрагимович» скорее ассоциируется с «Абрамович», чем с «Иванович», да и сам его носитель признает, что он не русский, а его папа был «турецко-подданным».
Когда писались романы Ильфа и Петрова, эти слова содержали важную и совершенно конкретную информацию. Для 1910—1920 годов такая характеристика означала не «сын турка», а «сын уехавшего в Палестину еврея». «Турецкими подданными» в Царской России называли также участников сионистского движения, выступавших за иммиграцию евреев в Палестину, находившуюся тогда под турецким владением (уехать в Палестину означало сменить подданство с российского на турецкое).
Не лишне напомнить и о том, что по свидетельствам друзей, приятелей и сотрудников Ильфа и Петрова, основным прототипом Бендера был Остап Васильевич Шор (урождённый Осип Беньяминович). Но может быть, наиболее показательна надпись, оставленная охотниками за двенадцатью стульями: «Киса и Ося здесь побывали». Как известно, Тарас Бульба своего сына Остапа Осей не называл.
Другое произведение, не столь прославленное, как романы Ильфа и Петрова, но где совокупность намеков на происхождение главного героя выглядит более системной, – это роман Александра Крона «Бессонница». О национальности его главного героя, выступающего в роли повествователя, прямо не сказано ни слова. Но присмотримся к тексту.
Вот эпизод, который «относится к осени сорок восьмого года, когда по многим научным учреждениям прокатилась волна проработок. Подвергались публичному поруганию формальные генетики, противники методов академика Лысенко, менделисты-морганисты, слишком ревностные сторонники теории относительности и только зарождавшейся в то время кибернетики…
Антисемитский подтекст этих кампаний был и остается очевиден. Первыми их жертвами неизменно оказывались евреи. И вот герой решается возразить погромщикам и взять под защиту одну из жертв. «Тогда многим, и в первую очередь мне самому, казалось, что моя речь была актом высокого гражданского мужества».
Конечно, в тогдашней обстановке мужества требовало любое выступление против предписанной сверху линии. Но особенно рискованным оно было в том случае, если выступавший сам принадлежал к племени, которое было главной мишенью гонений и преследований. И если это мужество так акцентируется, то, надо думать, неспроста.
И другой, может быть, еще более показательный эпизод. Герой романа вместе с директором института Павлом Успенским в Париже. Происходит такой разговор:
«– В пятьдесят втором мы сидели здесь и смотрели, как вертится эта штука, – сказал Успенский. – Ничего не изменилось, как будто смотришь второй раз старую хронику.
– Кто “мы“? – спросил я.
Павел нахмурился.
– Мы с Бетой. И Вдовин. И еще этот… Александр Яковлевич. Почему ты спрашиваешь?
Я промолчал.
– Я знаю, о чем ты молчишь, – свирепо сказал Паша. – На том симпозиуме ты был нужнее, чем Вдовин. Даже чем Бета и я, но в то время я не мог взять тебя».
А почему не мог? Данные безупречны: доктор наук, генерал. Но в пятьдесят втором году его нельзя было взять в Париж. А в пятьдесят седьмом стало можно. С чего бы это? Достаточно лишь мельком восстановить в памяти события тех лет, чтобы все вопросы улетучились, как дым.
Пятьдесят второй год – это год расстрела в подвалах Лубянки членов Еврейского антифашистского комитета, незадолго до того в Чехословакии был организован процесс Р.Сланского (настоящая фамилия – Зальцман, Сланский – ее дословный перевод на чешский язык), самый откровенно юдофобский из всех подобных процессов, прокатившихся после войны по странам народной демократии: именно в отчетах об этом процессе «преступников» называли не сионистами, как было принято прежде, а напрямую – евреями.
Но в марте пятьдесят третьего умирает Сталин, через месяц освобождают и реабилитируют группу видных врачей-евреев, казалось, обреченных на смерть. «Правда» публикует передовую статью «Ленинская идеология дружбы народов», которой дается отбой длительной антисемитской кампании. «Известный еврейский буржуазный националист Михоэлс» вновь признается народным артистом СССР и видным общественным деятелем.
В 1956 г. с трибуны ХХ съезда КПСС звучит разоблачительный доклад Хрущева о культе личности и его последствиях, возвративший доброе имя многим жертвам сталинских репрессий, значительную часть которых составляли евреи. Переиздаются книги расстрелянных и замученных еврейских писателей: Бабеля, Маркиша, Фефера. Словом, к пятьдесят седьмому году складывается обстановка, когда ученого-еврея можно выпустить в Париж.
Подчеркнем еще раз. А. Крон дает нам понять свою мысль ненавязчиво, с предельным тактом. Его не беспокоит, что он будет услышан и понят не всеми. Он обращается к своему читателю – другу и единомышленнику. Но он хочет быть услышан и понят правильно. И чтобы не оставить места для сомнений, он дает своему герою значащую фамилию – ЮДИН. Не будем упускать из виду и то, что Крон – это псевдоним. Настоящая фамилия писателя – Крейн.