Мы незаметно повзрослели, стали теми,
кто хочет повстречаться с ностальгией,
бродя по школе словно призраки и тени,
в том понимании, что стали мы другими.
Что множество дверей уже закрыто,
подобно этим школьным кабинетам,
и нашей памяти разбитое корыто
не так уж много сохранило. А планета
теперь не кажется огромной, необъятной,
скорее - тесной, а верней - твоей квартирой,
где все до безысходности понятно,
и потому мы жаждим так ретиво
вернуться, обернуться, завертеться,
прийти и сесть за парту, как и прежде,
когда податливей, свежее было сердце,
когда оно холодным было реже,
когда влюблялись мы застенчиво, несмело,
самим себе боясь признаться в этом,
боясь остаться с чувством неумелым
наедине, лицом к лицу и без ответа.
Когда, томясь в томах "Войны и мира"
стихи писали на литературе,
когда наш друг, респераторный вирус
в несильном теле поднимал температуру,
и был нам поводом валяться на кровати,
не делая бессчетные уроки.
Когда от шалости умели мы срывать их,
и наш учитель становился строгим.
Он говорил нам в те минуты: "Нет вас хуже!",
хотя, конечно же, не думал так про нас он.
А мы и вправду были - сущий ужас,
и были для него любимым классом.
Теперь мы стали тише и взрослее,
взросление извечно черевато:
Не рады мы теперь, когда болеем,
шагая к нашей жизни на экватор.
В любви у нас уже известный опыт,
и невзаимность кажется нестрашной.
Но страшно, что на сердце дым и копоть,
и жалко нам любви позавчерашней,
поскольку новая расчетливей, но к слову,
она единственно возможная сегодня,
такая вот смешная лова-лова
в развратном и оборванном исподнем.
Так много изменилось в годы эти,
так детство с каждым годом все далече
Теперь учитель говорит: "Несносны дети,
но с вами было, вроде как, полегче."
И нам от этого светлей, теплее даже,
что не обижен школьный покровитель,
что каждый раз он на прощанье скажет:
"Для вас всегда открыты двери, приходите!"
И я приду, в дверях меня законно
охранник новый документы спросит,
как-будто я нездешний, незнакомый,
стою как тень, как призрак, словно осень.