Все в жидком снегу, виснут брючины, как в сметане.
Февраль в Петербурге бурлит по утрам в гортани.
Снежинки во впаднинах лба, растекаясь в кляксы,
Теряют узор, что на шторах крючком вяжи-тки.
С потёртых фасадов течёт, что смогло стать жидким -
Вот так поживает крошащийся Питер-плакса.
О шпиль Петропавловской чешется туча боком -
Немытая долго, лохматая псина бога.
Бьют брызги из лужи во впадину под коленом.
Здесь под потолок можно птиц отпускать на волю -
Под каждым своя стратосфера. И медный голем
Мнёт зебры бруски на асфальте. Ты сдавишь вену -
По схеме метро плавно выстроятся сосуды
На сжатой в кулак. Ваша кровь, благородный сударь,
Течёт в тупики. Их девять, их больше пальцев.
Но можно пустить её, как из подземки, кверху,
И снег растворится в крови, как в шампуне перхоть,
И, словно сугроб, забелеет костями кальций.
Линейки ладони исчерпываются прошлым;
Вглядись перед зеркалом в линии на подошве,
И если судьба по периметру ставит бруствер,
То значит, булыжник проспектов тобой исхожен
До костного мозга, и сжечь ты мосты не сможешь,
А лишь развести их, затёкшим суставом хрустнув.