Игошина Ольга Матвеевна
Длинная дорога до дома
Детство, детство! Босоногое, голодное и холодное военное детство! Может, не стоит вспоминать о тебе? Мало радостей в тебе было, а бед и лишений вдоволь… Но такая уж удивительная эта пора – детство: чем оно дальше, тем ближе.
Мы просыпаемся ярким солнечным утром. Нам весело! Весело потому, что нас много: у меня два старших брата восьми и шести лет, и младшая сестричка, которой всего два года. А вчетвером всегда можно придумать весёлую игру. Весело и потому, что солнце светит ярко, что лето наступило, трава вовсю зазеленела, и можно кошку с котятами вынести во двор на солнышко и самим валяться на траве. А ещё мама печёт вкусные блины, и мы макаем их в растопленное масло и запиваем молоком из зелёных эмалированных кружек. Немножко грустно, что папка сегодня уезжает, уезжает на целый месяц. Мама говорит, что месяц – это много. Но он пришлёт нам письмо из далёкого города Ачинска, а когда вернётся, привезёт гостинцев.
Оживлённый и шумный, большими шагами в дом входит отец. «Ну, мать, конь у двора, пора!» Мы оставляем вкусные блины и высыпаем во двор смотреть коня. Конь огромный! Он нетерпеливо перебирает ногами, мотает головой, и в упряжи у него что-то нежно позванивает.
«Здорово, карапузы!» – весело кричит нам возница. Он повезёт нашего папку далеко, до самого Боготола, это сто пятьдесят километров! Там папка пересядет на поезд и поедет ещё дальше…
Отец у нас был учителем. Закончился учебный год, и он уезжал в Ачинск, где учился заочно в Учительском институте. Кто же знал тогда, что обратная его дорога до дома окажется такой долгой. Началась война, и отца из Ачинска отправили на курсы младших командиров в Тюмень. А потом – фронт. Война для отца закончилась в Венгрии, где он получил тяжёлое ранение, и ему пришлось долго лечиться в госпиталях.
Тёмный и холодный декабрьский вечер. Мы все четверо сидим в темноте возле топящейся железной печки-«буржуйки» и по очереди рассказываем сказки. Открылась дверь. Вошедший мужчина осветил нас лучом электрического фонарика. Фонарик мы видим впервые, и всё наше внимание приковано только к нему.
- Вы что же в темноте сидите?- спрашивает вошедший.
- Керосин кончился.-
- А мама ваша где?-
- За дровами поехала.-
- Так кого же она запрягла?-
- Корову нашу.-
Обо всём этом отец уже знает, потому что с мамой по дороге встретился, уже помогал ей довезти дрова. Вбежала весёлая мама. « Ну, узнали папу?»
Весть, что учитель вернулся с войны, быстро облетела все дворы. Изба стала наполняться народом. А ребятня сбежалась почти со всей деревни. Кто-то принёс керосину, зажгли лампу. Отец сказал: «Я обещал вам привезти гостинцев и привёз. Открыл чемодан и стал всех оделять печеньем. Понемножку, но досталось всей детворе, набившейся в избу… Я и сейчас помню аромат и вкус того печенья.
Надька-трактористка
Нет сейчас уже в таёжном Тюхтетском районе Красноярского края родной моей деревни Нечаево, откуда так весело и беспечно провожали мы отца «всего на один месяц», и откуда очень скоро со слезами и причитаниями проводили сельчане многих мужчин, и куда вернулись через годы всего девять из них. Погрустнела деревня, примолкла. Уже не заходили по вечерам к нам приятели отца сыграть партию-другую в шахматы, почитать газету или просто покурить, побеседовать. Женщины от зари до зари были заняты на работе. И на тракторах теперь работали тоже женщины. Особенно хорошо мне запомнилась трактористка Надежда Иванова, Надька, как называли её в деревне. И ещё о ней говорили: «Лихая трактористка!». Что такое «лихая», мне было непонятно. Но произносилось это с одобрительными улыбками, и я понимала, что это похвала.
Надька заменила на тракторе ушедшего на фронт мужа. Трактор, на котором она работала, называли «натиком», и я считала, что называли его так потому, что на нём работала Надька. Колхозные поля были у нас и на «этой стороне и на «той», т.е. за рекой. Через реку Четь летом наводили мост на высоких деревянных сваях. Перед ледоставом мост убирали до следующего лета. А пока не было моста, назначали перевозчика, обычно подростка, которому нужно было подать сигнал с берега: крикнуть.
Однажды весенним утром за рекой закричали. Скоро на дорожке, ведущей от реки в деревню, показался мальчишка-перевозчик, а рядом с ним шагала смертельно уставшая Надька-трактористка, прижимавшая к груди младенца. Из домов выбегали женщины, ребятишки. Кто-то вынес одеяло, бережно взял у Надьки ребёнка. Кто-то предлагал ей горячего молока. «Дурёха,- незлобиво ругались бабы,- и себя, и дитя загубишь!». Надька виновато улыбалась посеревшими губами. «Я думала…обойдётся»… Так и провожали её толпой до самого дома. А через три дня Надька уже снова была в поле на своём «натике».
Светлая память тебе, лихая трактористка Надежда Иванова, и низкий поклон за твой трудовой подвиг!
И в песне выльется душа
Ах, какие длинные и холодные, с метелями и морозами были тогда зимы! И как спасала нас всех большая русская печь! Она была очень большая, так что мы могли все четверо спать на ней. Сосед дед Гаврила по маминой просьбе сделал вокруг печи деревянный барьерчик, чтобы мы не упали сонные. Большой радостью было для меня проснуться рано утром и уговорить маму позволить мне сходить за «жаром». Спички тогда были роскошью, и многие в деревне растапливали печи, заимствуя горящие угли у того, у кого печка уже топилась. Я брала совок и шла к соседке бабе Луше за углями. Слабо мерцавшие, подёрнутые сероватым пеплом в избе, на улице угли пламенели ярко и красиво. Это было непонятно и удивительно! Мне казалось, что угли радуются мигающим им с неба звёздам, оттого и становятся такими красивыми. Хотелось остановиться и прислушаться. Может, звёзды и угли о чём-нибудь говорят? Но мама стояла на крыльце и торопила: «Не останавливайся, совок накалится, руки обожжёшь!» Мама растапливает печь и говорит: «Ну раз уж ты встала, чисти картошку, будем сегодня драники печь.» Драники – это вкусно, и я с удовольствием помогаю маме.
До обеда нам с сестрёнкой скучно. Мама на работе. Хорошо бы выбежать во двор и разок-другой скатиться с горки, но братья в школе, а на всех одежды и обуви у нас не хватает. Играем с куклой, которую смастерила нам мама и терпеливо дожидаемся братьев… После обеда братья выполняют «мужскую работу»: кормят и поят скотину, носят из колодца воду, приносят в избу дрова. Мы с сестрой моем посуду, подметаем полы.
Покончив с делами, братья готовят уроки. А мы сидим рядом тихонько, с завистью наблюдаем, как они пишут, решают задачи. Потом по очереди читают вслух, чем доставляют нам немалое удовольствие.
Вечерами мама иногда уходила на «посиделки», но чаще эти посиделки собирались у нас. Приходили женщины с работой: пряли шерсть, вязали носки, рукавицы с тремя пальцами. Старший брат объяснил» три пальца потому, чтобы бойцу удобно было стрелять по фашистам из винтовки или автомата. Нам тоже находилась работа: держали на расставленных руках мотки пряжи, пока её перематывали в клубки, трепали шерсть. Братья писали воинам короткие письма-записки: бумаги на длинные письма не было. А мы с сестрёнкой ревниво следили за тем, чтобы в каждую пару рукавиц или носков было вложено по записке. Нам казалось, что наши носки и рукавицы обязательно попадут если не отцу, то кому-нибудь из родственников или односельчан.
Ах, посиделки, посиделки, длинные тёмные вечера, изба, слабо освещённая керосиновой лампой, и лица женщин в полумраке, как лики святых. А может, они и впрямь были святыми, эти женщины в поношенной некрасивой одежде, с грубыми, потрескавшимися от бесконечной тяжёлой работы руками? Ведь это они готовили тёплые вещи для фронта. Это они, сами недоедавшие, отдавали фронту всё, что могли. Нет, не всё, а больше, чем могли. Это они работали на полях, на лугах, фермах и пасеках, заботились о нас, детях, ждали писем с фронта, получали «похоронки», оплакивали мужей, отцов, братьев, сыновей, а поутру снова шли на работу, чтобы приблизить желанный День Победы. А ещё памятны мне посиделки песнями. Как тепло и задушевно пели эти усталые женщины! В большинстве своём полуграмотные, едва научившиеся в «ликбезе» читать и писать, они не умели говорить красивых слов о своих чувствах. Всё, что переполняло их: тоску и тревогу, ожидание и надежду, горе и радость, верность и преданность, любовь к родной земле, любовь, которая была для них так же естественна, как дыхание для здорового человека,- всё выражали они в песне.Потому и звучали эти песни так мягко, так искренне и волнующе.
Именно с той далёкой поры запомнились и полюбились мне прекрасные русские песни: и «Славное море, священный Байкал»,и «Вот мчится тройка почтовая», и «Когда я на почте служил ямщиком», «Отец мой был природный пахарь», и «По диким степям Забайкалья», и «Среди долины ровныя», и многие-многие другие. Немало воды утекло с тех пор, но и сейчас, слушая эти песни, я всякий раз вспоминаю суровое военное детство, родную деревеньку, длинные зимние вечера, посиделки, и сердце наполняется тёплым чувством благодарности к простым женщинам, моим односельчанам, научившим меня любить русскую песню, от которой просветляется душа и с которой неразделимо понятие Родины.
Победа, мама!
Весной 1945 года я уже заканчивала первый класс. И хотя мы все вместе со взрослыми ждали Победы, пришла она как-то неожиданно. В школьные окна с улицы ворвался разноголосый шум, крики, пальба. Вся школа мгновенно очутилась на улице, где творилось что-то необычайное: люди кричали, обнимались, целовались, плакали, смеялись, а фронтовик с пустым рукавом клетчатой рубахи палил в воздух из охотничьего ружья. В конце улицы мы увидели группу женщин, спешивших с работы. Среди них была и наша мама. Мы бежали ей навстречу, крича: «Мама, победа! Победа, мама!» Мама обнимала нас всех четверых, смеялась, а по серым худым щекам её неудержимо катились слёзы.