Импрессионизм Константина Бальмонта

 
Этого автора и критики, и коллеги-поэты называли певцом весны и солнца: не только названия его сборников, но и множество стихотворений самых разных циклов и периодов говорят сами за себя – «Будем, как солнце», «Сонеты Солнца, Меда и Луны», «Гимн огню», «Гимн Солнцу». Все это написано Константином Бальмонтом, одним из первых представителей русского символизма. Даже Валерий Брюсов, в определенной степени считавшийся идеологом символизма, после знакомства с молодым Бальмонтом в 1894 году, утверждал: «Я был одним до встречи с Бальмонтом, и стал другим после знакомства с ним. <…> Многое, очень многое мне стало понятно, мне открылось только через Бальмонта».

Однако следует заметить, что творчество его намного глубже, чем просто восторженное воспевание солнца, жизни, весны: Бальмонт был хорошо образован, и всю свою сознательную творческую жизнь пытался познать мир и себя, соединить внешнее и внутреннее, прошлое, настоящее и будущее. И поэзия была для него инструментом познания, средством созидания себя и мира.

Я насмерть поражен своим сознаньем,
Я ранен в сердце разумом моим.
Я неразрывен с этим мирозданьем,
Я создал мир со всем его страданьем.
Струя огонь, я гибну сам, как дым.

И понимая всю обманность чувства,
Игру теней, рожденных в мире мной,
Я, как поэт, постигнувший искусство,
Не восхищен своею глубиной.

Я сознаю, что грех, и тьма во взоре,
И топь болот, и синий небосклон –
Есть только мысль, есть призрачное море,
Я чувствую, что эта жизнь есть сон.

Но, видя в жизни знак безбрежной воли,
Создатель, я созданьем не любим.
И, весь дрожа от нестерпимой боли,
Живя у самого себя в неволе,
Я ранен насмерть разумом моим.

Это стихотворение Константина Бальмонта «Раненный» из, как принято говорить, программного сборника стихов 1899 года «Горящие здания». Сборник имеет авторский подзаголовок «Лирика современной души», а также эпиграф – «из самого себя»:

«Мир должен быть оправдан весь,
Чтоб можно было жить». Бальмонт.

Вот как сам автор поясняет идею сборника в своеобразном предисловии «Из записной книжки (1899)»:
«Эта книга почти целиком написана под властью одного настроения, на долгие недели превратившего мою жизнь в сказку. Я был захвачен страстной волной, которая увлекла меня и держала в плену, бросала вверх, бросала вниз, и я не мог выйти из нее, пока сам не овладел ею, поняв ее сущность.
Я был в замкнутой башне, и видел сквозь темное окно далекое ночное зарево, и хотел выйти из башни, потому что в человеке есть неудержимая потребность бежать к месту пожара. Но я не мог выйти на волю, пока не понял самого себя.
Эта книга не напрасно названа лирикой современной души. Никогда не создавая в своей душе искусственной любви к тому, что является теперь современностью и что в иных формах повторялось неоднократно, я никогда не закрывал своего слуха для голосов, звучащих из прошлого и неизбежного грядущего. Я не уклонялся от самого себя и спокойно отдаюсь тому потоку, который влечет к новым берегам. …
У каждой души есть множество ликов, в каждом человеке скрыто множество людей, и многие из этих людей, образующих одного человека, должны быть безжалостно ввергнуты в огонь. Нужно быть беспощадным к себе. Только тогда можно достичь чего-нибудь. Что до меня, я сделал это в предлагаемой книге, и, быть может, тем, кто чувствует созвучно со мной, она поможет прийти к тому внутреннему освобождению, которого я достиг для себя.
<…> В воздухе есть скрытые течения, которые пересоздают душу».

Константин Бальмонт был чрезвычайно чуток к этим течениям, и все услышанное, прочувствованное передавал посредством стиха. В упомянутом цикле «Горящие здания» он путешествует во времени и пространстве – земля, луна и солнце, города и пустыни, эпохи и разные страны – все подвластно ему, поэту:

Как испанец, ослепленный верой в бога и любовью
И своею опьяненный и чужою красной кровью,
Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде,
Я хочу цветов багряных, мною созданных везде.

Бальмонт удивительно плодовитый поэт. Вот что об этом писал знаток его творчества Лев Озеров: «Интенсивность творческой деятельности Бальмонта может быть легко показана на беспрерывности выхода его книг: «Безбрежность» (с 1895-го четыре издания), «Тишина» (с 1898-го три издания», «Горящие здания» (с 1900-го три издания), «Будем как солнце» (с 1903-го четыре издания), «Только любовь» (с 1903-го три издания); и так всю жизнь, каждый год – два три издания. <…> Первое десятилетие века, вплоть до первой мировой войны, было для Бальмонта временем наибольшей его популярности. О нем писали Горький и Блок, Брюсов и Белый, Городецкий и Чуковский, Балтрушайтис и Анненский, Вячеслав Иванов и Волынский. Отклики на творчество Бальмонта были самые разноречивые, порой диаметрально противоположные».

Все это говорит лишь об одном – об огромном интересе к его поэтическому миру, к его художественному взгляду на мир. Бесспорно, Константин Бальмонт своим творчеством утверждал новую эстетику символизма – интерес к таинственному, мистическому, демоническому, чувственно-страстному, возвышение собственных возможностей познания и созидания, проникновения в суть вещей и явлений:

Лунный свет, сонет  (Дебюсси)

Когда луна сверкнет во мгле ночной
Своим серпом, блистательным и нежным,
Моя душа стремится в мир иной,
Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.

К лесам, к горам, к вершинам белоснежным
Я мчусь в мечтах; как будто дух больной,
Я бодрствую над миром безмятежным,
И сладко плачу, и дышу – луной.

Впиваю это бледное сиянье,
Как эльф, качаюсь в сетке из лучей,
Я слушаю, как говорит молчанье,

Людей родных мне далеко страданье,
Чужда мне вся земля с борьбой своей,
Я – облачко, я – ветерка дыханье.
1894

Это из ранних стихотворений Константина Бальмонта, 1894 года. В 1895 году он создал своего «Лебедя» – за два года до знаменитого музыкального «Лебедя» Камиля Сен-Санса, причем, и то, и другое произведение посвящены умирающему лебедю*, и символизируют процесс таинства ухода, перехода, прощания, откровения, познания некой последней истины, и отличаются лиризмом, мелодичностью:

Заводь спит. Молчит вода зеркальная.
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится, печальная,
Как последний вздох души.

Это плачет лебедь умирающий,
Он с своим прошедшим говорит,
А на небе вечер догорающий
И горит и не горит.

Отчего так грустны эти жалобы?
Отчего так бьется эта грудь?
В этот миг душа его желала бы
Невозвратное вернуть.

Все, чем жил с тревогой, с наслаждением,
Все, на что надеялась любовь,
Проскользнуло быстрым сновидением,
Никогда не вспыхнет вновь.

Все, на чем печать непоправимого,
Белый лебедь в этой песне слил,
Точно он у озера родимого
О прощении молил.

И когда блеснули звезды дальние,
И когда туман вставал в глуши,
Лебедь пел все тише, все печальнее,
И шептались камыши.

Не живой он пел, а умирающий,
Оттого он пел в предсмертный час,
Что пред смертью, вечной, примиряющей,
Видел правду в первый раз.

Одним из характерных качеств поэтики Константина Бальмонта является музыкальность, способность играть звуками речи. Сам он очень этим гордился, и в уже цитируемом здесь предисловии к сборнику «Горящие здания» писал: «В предшествующих своих книгах – «Под северным небом», «В безбрежности» и «Тишина» – я показал, что может сделать с русским стихом поэт, любящий музыку. В них есть ритмы и перезвоны благозвучий, найденные впервые». Вот пример подобных «перезвонов благозвучий» – стихотворение Константина Бальмонта 1894 года

Челн томленья

Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн.

Чуждый чистым чарам счастья,
Челн томленья, челн тревог,
Бросил берег, бьется с бурей,
Ищет светлых снов чертог.

Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.

Умер вечер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растет.
Челн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.

«Аллитеративность русского слова была сильно увеличена Бальмонтом, – писал литературовед Лев Озеров. – Примат музыкальной темы, сладкогласие, упоенность речью лежат в основе его поэтики. Магия звуков – его стихия. Его называли «Паганини русского стиха».

Примечательно, что изначально для Бальмонта это не было самоцелью: он стремился к гармонии, и силу поразившей его мысли, открытия в процессе самопознания старался передать адекватной гармонией звука, слова, то есть, как бы соединить духовное и материальное. Вот для примера характерное стихотворение Константина Бальмонта «Аромат солнца» – из уже упоминавшегося сборника 1899 года «Горящие здания»:

Запах солнца? Что за вздор!
Нет, не вздор.
В солнце звуки и мечты,
Ароматы и цветы
Все слились в согласный хор,
Все сплелись в один узор.

Солнце пахнет травами,
Свежими купавами,
Пробужденною весной
И смолистою сосной,

Нежно-светлоткаными
Ландышами пьяными,
Что победно расцвели
В остром запахе земли.

Солнце светит звонами,
Листьями зелеными,
Дышит вешним пеньем птиц,
Дышит смехом юных лиц.

Так и молви всем слепцам:
Будет вам!
Не узреть вам райских врат,
Есть у солнца аромат,
Сладко внятный только нам,
Зримый птицам и цветам!

Стоит сказать, что в русской культуре на рубеже XIX-XX веков ярких и неординарных поэтов, литераторов, философов было немало, точнее даже – каждый творивший в то время был прежде всего – индивидуальностью. И как раз в этом смысле Бальмонт, пожалуй, пример исключительный: его индивидуальность проявлялась во всем – в жизни, в личном общении, и, конечно, в творчестве. Выражалось это в том, что миссию поэта-творца он воплощал в реальность ежеминутно.

Марина Цветаева, которая познакомилась с Константином Бальмонтом только в 20-х годах, и всю жизнь впоследствии очень тепло к нему относилась, так впоследствии его охарактеризовала:
«Если бы мне дали определить Бальмонта одним словом, я бы, не задумываясь, сказала: Поэт... Этого бы я не сказала ни о Есенине, ни о Мандельштаме, ни о Маяковском, ни о Гумилёве, ни даже о Блоке, ибо у всех названных было ещё что-то кроме поэта в них. Большее или меньшее, лучшее или худшее, но – ещё что-то. В Бальмонте, кроме поэта в нём, нет ничего», – писала Цветаева.

Даже в цикле детских стихов «Фейные сказки» 1905 года, написанном для дочки Нины, Бальмонт помимо поэтических историй из жизни Феи, включил стихотворение, которое иногда цитируют, говоря о сущности его творчества:

Как я пишу стихи

Рождается внезапная строка,
За ней встает немедленно другая,
Мелькает третья ей издалека,
Четвертая смеется, набегая.

И пятая, и после, и потом,
Откуда, сколько, я и сам не знаю,
Но я не размышляю над стихом
И, право, никогда – не сочиняю.

То есть, поэзию Бальмонт воспринимал как волшебство, и даже одну из своих лекций, с которыми он до революции много выступал по всей России, а впоследствии опубликовал в 1915 году как статью, назвал – «Поэзия как волшебство», которую исследователи считают продолжением его же теоретической декларации 1900 года «Элементарные слова о символической поэзии».

Символами пронизана и лучшая, как считает большинство специалистов, книга Константина Бальмонта «Будем как солнце». Этот его четвертый сборник, вышедший в 1902 году, разошелся тиражом 1800 экземпляров в течение полугода, что даже в то время для поэтического издания считалось огромным успехом. Именно тогда поэт был признан лидером русского символизма. Эпиграфом к сборнику он взял слова древнегреческого философа Анаксагора: «Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце!», и эту идею развивал во всех стихотворениях цикла:

Будем как солнце! Забудем о том,
Кто нас ведет по пути золотому,
Будем лишь помнить, что вечно к иному,
К новому, к сильному, к доброму, к злому,
Ярко стремимся мы в сне золотом.
Будем молиться всегда неземному
В нашем хотенье земном.

Будем, как солнце всегда – молодое,
Нежно ласкать огневые цветы,
Воздух прозрачный и все золотое.
Счастлив ли ты? Будь же счастливее вдвое,
Будь воплощеньем внезапной мечты!
Только не медлить в недвижном покое,
Дальше, еще, до заветной черты,
Дальше, нас манит число роковое
В вечность, где новые вспыхнут цветы.
Будем как солнце, оно – молодое,
В этом завет красоты!

Следует отметить, что эта восторженная экзальтированность не была сугубо литературным приемом: по воспоминаниям современников, Константин Бальмонт, однажды осознавший себя Поэтом, властелином мира, творцом, и в жизни вел себя соответственно. Удивительно зримые воспоминания оставила о чете Бальмонта и его третьей, гражданской жене Елене Цветковской писательница Тэффи, отметив, в частности, что супруги общались друг с другом в необычайно претенциозной манере: Елена Константиновна никогда не называла Бальмонта «мужем», она говорила – «поэт». Фраза «Муж просит пить» на их языке произносилась, как «Поэт желает утоляться влагой». И еще: «Бальмонт любил позу. Да это и понятно. Постоянно окружённый поклонением, он считал нужным держаться так, как, по его мнению, должен держаться великий поэт. Он откидывал голову, хмурил брови. Но его выдавал его смех. Смех его был добродушный, детский и какой-то беззащитный», – писала Тэффи.

А Илья Эренбург вспоминал, что стихи свои поэт читал голосом «вдохновенным и высокомерным», как «шаман, знающий, что его слова имеют силу если не над злым духом, то над бедными кочевниками». Это легко представить, если иметь в виду, что часто именно звукописи Бальмонт уделял много внимания, зачастую создавая образные авторские – как грамматические, так и стилистические – неологизмы, поразившие современников в начале триумфальной славы поэта: «юно-жадные уста», «стройно-важный», «мимолетности», и прочие. Некоторые коллеги-поэты всерьез считали, что он – создатель особого, бальмОнтовского языка, а своей художественной манерой близок импрессионизму: «Он, как ребёнок, отдавался настроению момента», – писала о Бальмонте Тэффи.

Вот, к примеру, его стихотворение из сборника «Горящие здания» «Я буду ждать»:

Я буду ждать тебя мучительно,
Я буду ждать тебя года,
Ты манишь сладко-исключительно,
Ты обещаешь навсегда.

Ты вся – безмолвие несчастия,
Случайный свет во мгле земной,
Неизъясненность сладострастия,
Еще непознанного мной.

Своей усмешкой вечно-кроткою,
Лицом, всегда склоненным ниц,
Своей неровною походкою
Крылатых, но не ходких птиц,

Ты будишь чувства тайно-спящие, –
И знаю, не затмит слеза
Твои куда-то прочь глядящие,
Твои неверные глаза.

Не знаю, хочешь ли ты радости,
Уста к устам, прильнуть ко мне,
Но я не знаю высшей сладости,
Как быть с тобой наедине.

Не знаю, смерть ли ты нежданная
Иль нерождённая звезда,
Но буду ждать тебя, желанная,
Я буду ждать тебя всегда.

Это – пример так называемой эротической, чувственной лирики Константина Бальмонта: для его современников подобные поэтические признания были чересчур откровенными. Настолько, что сборник «Будем как солнце» долго не пропускался в печать цензурой именно из-за обилия подобных стихотворений, так что вместо 205, включенных в него автором, вошло значительно меньше.

В 1901 году Константин Бальмонт познакомился с Максимом Горьким. Каждый из них по-своему был новатором в литературе, и на первых порах они симпатизировали друг другу, а Горький даже принялся направлять творчество Бальмонта в общественно-полезное русло, благо, почва для этого была благодатная: к тому времени поэт уже имел репутацию политически неблагонадежного, поскольку страстно и увлеченно участвовал в студенческих забастовках, взбираясь с речами на баррикады, славя разрушение косных устоев и порядков ради светлых, позитивных перемен. К этому времени относится стихотворение Бальмонта «Маленький султан», которое в своей «Искре» даже хотел напечатать Ленин, не без основания усматривая в нем аллегорию российскому самодержавию:

То было в Турции, где совесть – вещь пустая.
Там царствует кулак, нагайка, ятаган,
Два-три нуля, четыре негодяя
И глупый маленький султан.

Во имя вольности, и веры, и науки
Там как-то собрались ревнители идей.
Но, сильны волею разнузданных страстей,
На них нахлынули толпой башибузуки.

Они рассеялись. И вот их больше нет.
И тайно собрались избранники с поэтом:
«Как выйти, – говорят, – из темных бед?
Ответствуй, о поэт, не поскупись советом».

И тот собравшимся, подумав, так сказал:
«Кто хочет говорить, пусть дух в нем словом дышит,
И если кто не глух, пускай он слово слышит,
А если нет – кинжал!»

После этого стихотворения Константин Бальмонт впервые подвергся политическим репрессиям: по постановлению «особого совещания» он был выслан из Санкт-Петербурга, на три года лишившись права проживания в столичных и университетских городах. Несколько месяцев он пробыл у друзей в усадьбе Волконских Сабынино Курской губернии, а в марте 1902 года выехал в Париж, затем жил в Англии, Бельгии, во Франции.

В 1905 году Бальмонт вернулся в Россию и принял активное участие в политической жизни. Под влиянием Максима Горького Бальмонт начал активное сотрудничество с социал-демократической газетой «Новая жизнь» и парижским журналом «Красное знамя». Его увлечённость революционным движением была искренней, хотя и временной. Но в те годы власти видели в нем угрозу, и, опасаясь ареста, в ночь на 1906 год поэт уехал в Париж.

Два последующих сборника, изданных в Петербурге и в Париже, из-за революционно-гражданской направленности были запрещены к распространению в России, однако критиками признаны как слабые. Брюсов по этому поводу писал: «В какой же несчастный час пришло Бальмонту в голову, что он может быть певцом социальных и политических отношений, гражданским певцом современной России!.. Поэзии здесь нет ни на грош».
Тем не менее, находясь в эмиграции, поэт особенно остро ощутил тягу к России, ко всему русскому, и свидетельство тому – сборник 1906 года «Злые чары. Книга заклятий». Вот одно из стихотворений:

Одолень-трава
Эпиграф: «Кто найдет Одолень-траву, тот вельми себе талант обрящет на земли. Народный травник»

Одолень-трава,
Я среди чужих,
Стынут все слова,
Замирает стих.
Я среди людей,
Нет житья от них,
Помоги скорей,
Дай мне спеть мой стих.
Ты, как я, взросла
Меж полей, в лесах,
Под луной светла
На немых волнах.
Ты печальница,
Нежный цвет твой бел,
Ты купальница,
Водяной прострел.
Пала молния
В безглагольность вод,
Пала молния,
И цветок цветет.
Одолень-трава,
Уж который год
Ты светло-жива
Меж зеркальных вод.
Я блуждал, скорбя,
Меж пустых полей,
Я нашел тебя,
Помоги скорей.
<…>
Одолень-трава,
Одолей ты мне
Тех, в ком жизнь едва
Тлеет в тусклом сне.
Кто, как мертвый гнет,
Тяготит мечты,
Меж зеркальных вод
Не узнав цветы.
Ты всегда жива,
Талисман лучей,
Одолень-трава,
Одолей людей.

Уже в это время многие стали критиковать поэта за обилие самоповторов, за увлеченность внешней звукописью в ущерб какому бы то ни было смыслу…
Можно сказать, что творчество Бальмонта, как и его жизнь, вполне импрессионистичны, и были долгими и насыщенными, сложными и противоречивыми.

Так, после нескольких лет триумфа и безусловного признания Бальмонта как лидера нового направления в поэзии, начался период, когда он со всей страстью отдался идеями революционного преобразования, а стихи его, как уже было сказано, часто подвергались жесткой критике. Те, кто еще вчера восхищались новаторским стилем Бальмонта, безжалостно утверждали: «Это почти исключительно нелепый вздор… В лучшем случае это похоже на какой-то бред, в котором, при большом усилии, можно уловить (или придумать) зыбкий лирический смысл <…> есть замечательный русский поэт Бальмонт, а нового поэта Бальмонта больше нет», – писал Блок в 1909 году.

И, что примечательно, нечто подобное в свой адрес Константину Бальмонту уже приходилось читать и слышать: в 1890 году из-за подобных отзывов тираж своего первого сборника стихотворений он уничтожил. А незадолго до этого, пережив несколько потрясений – и непризнание близкими творчества, и неудачный ранний брак – Бальмонт предпринял попытку самоубийства, выбросившись из окна. Во время длившегося целый год периода восстановления он переосмыслил многое, о чем вспоминал позже, в 1923 году:

«В долгий год, когда я, лёжа в постели, уже не чаял, что я когда-нибудь встану, я научился от предутреннего чириканья воробьёв за окном и от лунных лучей, проходивших через окно в мою комнату, и от всех шагов, достигавших до моего слуха, великой сказке жизни, понял святую неприкосновенность жизни. И когда наконец я встал, душа моя стала вольной, как ветер в поле, никто уже более не был над нею властен, кроме творческой мечты, а творчество расцвело буйным цветом…», – писал Бальмонт. После этого ему уже ничего было не страшно: он открыл для себя свое предназначение:

1.
<…> Небо – в душевной моей глубине,
Там, далеко, еле зримо, на дне.
Дивно и жутко – уйти в запредельность,
Страшно мне в пропасть души заглянуть,
Страшно – в своей глубине утонуть.
Все в ней слилось и бесконечную цельность,
Только в душе я молитвы пою,
Только одну я люблю беспредельность –
Душу мою!

2.
<…> и в равнодушии надменности,
Свой дух безмерно возлюбя,
Ты создаешь оковы пленности:
Мечту – рабу самой себя?

Ты – блеск, ты – гений бесконечности,
В тебе вся пышность бытия.
Но знак твой – страшный символ вечности –
Кольцеобразная змея!
<…>

3.
Мир должен быть оправдан весь,
Чтоб можно было жить!
Душою – там, я сердцем – здесь.
А сердце как смирить?
Я узел должен видеть весь.
Но как распутать нить?

Едва в лесу я сделал шаг –
Раздавлен муравей.
Я в мире всем невольный враг,
Всей жизнию своей,
И не могу не быть – никак –
Вплоть до исхода дней.

Это были отрывки из триптиха Константина Бальмонта «В душах есть всё» – из сборника «Горящие здания», имевшего ошеломляющий успех. Часто в публикациях указывается, что это сборник 1900 года, хотя в авторской датировке указан 1899 год – и в это время Бальмонту было уже 32 года!

Родился он 3 (15) июня 1867 года в деревне Гумнищи Шуйского уезда Владимирской губернии в небогатой дворянской семье, где было семеро сыновей. Отец служил коллежским регистратором, мировым судьей и председателем уездной земской управы. Фамилия его произносилась тогда с ударением на первый слог – БАльмонт, и это уже Константин, осознавший себя творцом, демиургом – изменил произношение фамилии, упорно называя себя БальмОнт.

Большое влияние оказала на формирование будущего поэта мать, Вера Николаевна: как он считал, именно от нее он унаследовал «необузданность и страстность». Она происходила из генеральской семьи, где не просто любили литературу, но занимались ею профессионально. Вера Николаевна печаталась в местной печати, часто устраивала литературные вечера и спектакли, и, как впоследствии вспоминал Константин Бальмонт, именно мать приобщила его к чтению. Из детства он вынес любовь к русской народной поэзии и к таким поэтам, как Кольцов, Никитин, Некрасов, Пушкин. Всю жизнь он испытывал особое, мистическое чувство к Лермонтову – как к представителю высшей касты художников:

К Лермонтову (сборник «Горящие здания»)

Нет, не зато тебя полюбил,
Что ты поэт и полновластный гений,
Но за тоску, за этот страстный пыл
Ни с кем не разделяемых мучений,
За то, что ты нечеловеком был.

О Лермонтов, презрением могучим
К бездушным людям, мелким их страстям,
Ты был подобен молниям и тучам,
Бегущим по нетронутым путям,
Где только гром гремит псалмом певучим.

И вижу я, как ты в последний раз
Беседовал с ничтожными сердцами,
И жестким блеском этих темных глаз
Ты говорил: «Нет, я уже не с вами!».
Ты говорил: «Как душно мне средь вас!».

Интересно, что при всем интересе к реальной жизни, при искренности и страстности, с которой Константин Бальмонт отдавался чувствам и реагировал на события, через все его творчество проходит мотив противопоставления: безликой и усредненной массе людей, не способных ни мыслить, ни чувствовать, ни творить, противопоставляется Я как отдельная частица мироздания, способная к индивидуальному восприятию мира и всех его глубин:

Я ненавижу человечество,
Я от него бегу, спеша.
Мое единое отечество –
Моя пустынная душа.

С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них.
Желаю случая, неверности,
Влюблен в движение и в стих.

О, как люблю, люблю случайности,
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг – до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй.

Это стих из книги Константина Бальмонта «Только любовь» (1903), раздел «Разлученные». Эта склонность поэта к познанию мира через самоуглубление в тайны собственной души с раннего детства, можно сказать, мешала ему жить, адаптироваться в социуме: он, страстно жаждущий познавать, – постоянно бросал занятия в казенных учебных заведениях, меняя их одно за другим, и так и не получил университетского диплома. А в 1884 году из седьмого класса Бальмонта исключили за принадлежность к нелегальному кружку, который печатал и распространял в Шуе прокламации партии «Народная воля». Причастность к революционному объединению позже поэт объяснил так: «Я был счастлив, и мне хотелось, чтобы всем было так же хорошо. Мне казалось, что если хорошо лишь мне и немногим, это безобразно».

Таким образом, в основе увлечения Константина Бальмонта революционным движением лежит его внутреннее стремление – к гармонии. Такое своеобразное преобразование внутреннего побуждения во внешнее действие.
За гармонию поэт особенно любил такую форму стиха, как сонет, создав целые циклы сонетов.

Люблю тебя, законченность сонета,
С надменною твоею красотой,
Как правильную четкость силуэта
Красавицы изысканно-простой.

Чей стан воздушный с грудью молодой
Хранит сиянье матового света
В волне волос недвижно-золотой,
Чьей пышностью она полуодета.

Да, истинный сонет таков, как ты,
Пластическая радость красоты, –
Но иногда он мстит своим напевом.

И не однажды сердце поражал
Сонет, несущий смерть, горящий гневом,
Холодный, острый, меткий, как кинжал.

Это стихотворение «Хвала сонету», вошедшее в сборник 1899 года «Горящие здания».

Оказавшись в эмиграции, с 1907 по 1912 годы Константин Бальмонт смог удовлетворить свою жажду познания неведомых стран и неведомых народов: он много путешествовал, побывал в Мексике, на Балеарских островах, в Египте, на Канарских Островах, в Южной Африке, Австралии, Новой Зеландии, в Индии, на Цейлоне, в Новой Гвинее. В те годы он писал: «Мне хочется обогатить свой ум, соскучившийся непомерным преобладанием личного элемента во всей моей жизни». Бальмонт, как сам утверждал, знал 15 языков, и, собственно, в 90-х годах XIX века стал известен как литератор именно благодаря переводам. Сначала это были западноевропейские авторы – Шелли, Эдгар По, Оскар Уальд, Адам Мицкевич, позже, – к примеру, грузинский эпос «Витязь в тигровой шкуре», или японские танка и хокку.

Вернулся Бальмонт в Россию в 1913 году по случаю амнистии, объявленной в честь 300-летия дома Романовых. А в 1920 году вновь оставил родину – навсегда: слишком ужасны и бесчеловечны оказались в реальности революционные преобразования, которые вдохновляли его в молодые годы. Так же, как многие его коллеги-поэты, Бальмонт в послереволюционной России бедствовал, и принципиально не хотел сотрудничать с большевиками. Один из современников вспоминал, что на одной из лекций поэт получил записку, почему он не издает своих произведений, на что ответил: «Не хочу. Не могу печатать у тех, у кого руки в крови».

Уехал Бальмонт с семьей во Францию, и поначалу много работал: выходили сборники его стихов, автобиографической прозы, он сотрудничал с газетой «Парижские новости», журналом «Современные записки», с русскими изданиями других европейских стран. Но к концу 20-х годов жить литературным трудом стало сложно: гонорары были маленькими, русская эмиграция расслоилась, да и интерес европейцев к эмигрантам значительно уменьшился.

В 1932 году стало ясно, что Бальмонт страдает серьезным психическим расстройством. Умер он 23 декабря 1942 года в оккупированной фашистами Франции, и был похоронен на кладбище местечка Нуази ле Гран, где жил последние годы.

В заключение предлагаю вашему вниманию стихотворение Константина Бальмонта, в котором как бы сконцентрирована его поэтическая сущность – сонет «Поэт» из сборника «Сонеты Солнца, Меда и Луны. Песня миров» 1917 года:

Решает миг, но предрешает час,
Три дня, неделя, месяцы и годы.
Художник в миге – взрыв в жерле природы,
Просветный взор вовнутрь господних глаз.

Поэты. Братья. Увенчали нас
Не люди. Мы древней людей. Мы своды
Иных планет. Мы Духа переходы,
И грань – секунда, там, где наш алмаз.

Но если я поэт, да не забуду,
Что в творчестве подземное должно
Вращать, вращать, вращать веретено,

Чтоб вырваться возможно было чуду.
Чтоб дух цветка на версты лился всюду.
Чтоб в душу стих глядел и пал на дно…

________________________
* Известно, что Сен-Санс был немало удивлен, когда из критических отзывов о своей музыкальной пьесе «Лебедь» узнал, что у слушателей она вызывает ассоциации с     у м и р а ю щ и м  лебедем, поскольку сам он ничего такого не имел в виду. Но как бы то ни было – ассоциация эта закрепилась в сознании и его современников, и более поздних любителей музыки. По-моему, это и есть ИМПРЕССИОНИЗМ в чистом виде!