Говоря о русском символизме, трудно быть однозначным: хотя это направление проявилось в творчестве русских поэтов примерно в одно и то же время – в 90-х годах XIX века, каждый из них, поэтов, имел свое представление о том, что такое символизм в литературе, и как ему следует развиваться. У всех «родоначальников» были собственные эстетические и литературные пристрастия, поэтому символизм, проросший на русской почве, имеет как русские, так и западные корни. Кроме того, существует такое понятие, как старшие символисты московской и петербургской школы. К первым относятся Константин Бальмонт и Валерий Брюсов, ко вторым – прежде всего Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, уникальный в своем роде творческий и супружеский тандем в русской литературе.
На Мережковского и Гиппиус большое влияние оказал их современник, невероятно популярный в те годы Семен Надсон. Им были близки его мотивы одиночества в мире людей, невозможности любви и гармонии, разочарования в жизни. Мережковский откровенно подражал своему кумиру, и позже, когда познакомился со спутницей и соратницей всей его жизни, Зинаидой Гиппиус, та, будучи бескомпромиссной и острой на язык, заявила, что стихи Надсона, вне всякого сомнения, лучше. Вот одно из сочинений Дмитрия Мережковского того времени, 1884 года:
Блажен, кто цель избрал, кто вышел на дорогу
И мужеством бойца и верой наделен,
Кто бросился стремглав в житейскую тревогу,
Кто весь насущною заботой поглощен.
Волнуем злобой дня, в работе торопливой
Он поневоле чужд сомнений роковых,
И некогда ему отыскивать пытливо
Заветного ключа вопросов мировых.
Со знаменем в руках вступая в бой кровавый,
Он может ранами гордиться пред толпой,
Он может совершить свой подвиг величавый
И на виду у всех погибнуть, как герой,
<…>
Но горек твой удел, мечтатель бесполезный:
Не нужен никому, от жизни ты далек.
И, трепетно склонясь над сумрачною бездной
Неразрешимых тайн, ты вечно одинок...
<…>
В бездействии прожив, погибнешь ты бесцельно…
Не тронет никого твой заунывный плач,
Не в силах ничему – безжалостный палач.
<…>
Родился Дмитрий Мережковский в Петербурге в дворянской семье 2 (14) августа 1865 года, с отцом, вышедшем в 1881 году в отставку в чине тайного советника, обремененным заботой о материальном благополучии семьи, у него не было душевной близости, хотя именно отец, имевший связи с литераторами, можно сказать, и ввел его в литературу. Когда сын начал писать стихи, Сергей Иванович, сам интересовавшийся литературой, познакомил его с княгиней Елизаветой Воронцовой, и позже – с Федором Михайловичем Достоевским, который, впрочем, раскритиковал первые поэтические опыты юного Мережковского.
Тем не менее, это не остановило его в желании писать стихи, и вскоре он начал печататься, а в 1882 году, после одного из выступлений Семена Надсона, оба молодых человека сблизились, и в судьбе своей, во взглядах на жизнь нашли много общего.
И хочу, но не в силах любить я людей:
Я чужой среди них; сердцу ближе друзей –
Звезды, небо, холодная, синяя даль
И лесов, и пустыни немая печаль...
Не наскучит мне шуму деревьев внимать,
В сумрак ночи могу я смотреть до утра
И о чем-то так сладко, безумно рыдать,
Словно ветер мне брат, и волна мне сестра,
И сырая земля мне родимая мать...
А меж тем не с волной и не с ветром мне жить,
И мне страшно всю жизнь не любить никого.
Неужели навек мое сердце мертво?
Дай мне силы, Господь, моих братьев любить! –
– писал в те годы Дмитрий Мережковский.
В 1883 году два его стихотворения появились в журнале «Отечественные записки», одно из которых вошло во многие сборники чтецов-декламаторов, что принесло автору большую популярность.
В 1884 году Дмитрий Мережковский стал студентом историко-филологического факультета Петербургского университета, и по рекомендации Плещеева Мережковский вместе с Надсоном были приняты в Литературное общество, благодаря чему у молодых людей завязались знакомства с такими известными литераторами как Михайловский, Успенский, Гончаров, Майков и Полонский, которые оказали огромное влияние на мировоззрение будущего теоретика символизма, – в частности, Глеб Успенский, с которым они вели многочасовые беседы о религиозном смысле жизни, о народном миросозерцании, о власти земли. Под влиянием Успенского Дмитрий Мережковский предпринял путешествие по Волге, общался со староверами, что в значительной мере повлияло на дальнейшие взгляды поэта:
«Христос воскрес», – поют во храме;
Но грустно мне... душа молчит:
Мир полон кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш славный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь, в блестящем храме
«Христос воскрес» Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!
Пусть на земле не будет, братья,
Ни властелинов, ни рабов,
Умолкнут стоны и проклятья,
И стук мечей, и звон оков, –
О лишь тогда, как гимн свободы,
Пусть загремит: «Христос воскрес!»
И нам ответят все народы:
«Христос воистину воскрес!».
Это стихотворение Дмитрия Мережковского 1887 года иллюстрирует его критическое отношение к официальной церкви и ее связям со светской властью, что в результате привело его к созданию собственной системы религиозно-философских взглядов, которую он впоследствии развивал всю жизнь. Немало этому способствовала его подруга и единомышленница Зинаида Гиппиус.
Они познакомились в Тифлисе в 1887 году, когда ей было 19 лет, и у обоих сразу возникло ощущение духовного родства, хотя, как вспоминала затем Гиппиус, их общение началось и продолжалось в спорах, касавшихся тех вопросов, которые интересовали их обоих: «…Мне уже не раз делали, как говорится, «предложение»; еще того чаще слышала я «объяснение в любви». Но тут не было ни «предложения», ни «объяснения»: мы, и главное, оба – вдруг стали разговаривать так, как будто это давно было решено, что мы женимся и что это будет хорошо. Начало дал тон этот, очень простой, он, конечно, а я так для себя незаметно и естественно в этот тон вошла, как будто ничего неожиданного и не случилось», – писала Гиппиус.
8 января 1888 года Мережковский и Гиппиус, в ограниченном кругу самых близких родственников, обвенчались, после чего, по утверждению Зинаиды Гиппиус, до самой смерти Мережковского они на протяжении 52-х лет не разлучались ни на один день. Несмотря на это, многие, кто знал эту супружескую пару, не наблюдали какой-то особой теплоты между ними, это скорее был творческий тандем с определенными ролями. …В основе которого, тем не менее, все же лежала – любовь:
«ЛЮБОВЬ – ОДНА», стихотворение Зинаиды Гиппиус 1896 года:
Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь – одна.
Мы негодуем иль играем,
Иль лжем – но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна – любовь одна.
Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь... И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.
Лишь в неизменном – бесконечность,
Лишь в постоянном – глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.
Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа – верна,
И любим мы одной любовью...
Любовь одна, как смерть одна.
Сначала Мережковский и Гиппиус договорились, что он будет писать стихи, она – прозу, но жизнь внесла свои коррективы: она начала переводить байроновского «Манфреда», но перевод ей не удавался, а у Мережковского появились идея писать историко-философский, историко-религиозный роман о Юлиане Отступнике – один из первых русских романов в этом жанре. Ему требовалось много времени и сил для работы, а Гиппиус стала основным добытчиком в семье, публикуя беллетристику, которую у нее охотно брали журналы.
В этот же период Дмитрий Мережковский активно разрабатывал теорию символизма, выступив с лекцией, которая вскоре была несколько раз издана в печати – «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», где утверждал: «В поэзии то, что не сказано и мерцает сквозь красоту символа, действует сильнее на сердце, чем то, что выражено словами. Символизм делает самый стиль, самое художественное вещество поэзии одухотворенным, прозрачным…».
В этой же лекции Мережковский также высказал мнение, что три составляющие нового искусства – мистическое содержание, язык символа и импрессионизм – присутствуют в творчестве Толстого, Тургенева, Достоевского, Гончарова, и поэтому модернизм можно считать продолжением русской литературной классики. Лекция эта сторонниками либерально-демократического направления в литературе была принята враждебно: автора обвинили в мракобесии.
Весной 1890 года вышла в свет поэма Мережковского «Вера», которая, по словам начинающего тогда Валерия Брюсова, произвела на современников ошеломляющее впечатление прежде всего силой и подлинностью запечатленных в ней мистических переживаний: Вера в поэме – это и любимая девушка, которую утратил герой, и, собственно, вера в бессмертие души, в жизнь вечную:
<…> Он думал: «Боже,
Ведь я люблю, люблю еще сильней!..
О, где она?.. Люблю кого?.. Кого же?..»
Что нет ее, не мог понять Сергей, –
Так чувствовал он связь живую с ней.
Он углублялся в скорбь, ее измерить
Хотел умом, но в смерть не мог поверить,
Не мог... и даже мысль, что Веры нет,
В сознанье не входила... Мягкий свет
Упал из туч разорванных на море,
И море небу ясному в ответ
Затрепетало, засмеялось... Горе
Затихло в нем. Он вдруг отдался весь
Нахлынувшему чувству: «Вера здесь!»
Не в душной, темной комнате, а в лоне
Природы вечной, в шорохе листа,
В лучах, в дыханье ветра, в небосклоне
Душа ее незримо разлита,
Как мысль, как свет, как жизнь и красота!
Его любовь росла, росла без меры,
И всё ясней, понятней близость Веры.
Вполне возможно (и даже наверняка) подобные аналогии связаны с личным опытом отношений Мережковского и Зинаиды Гиппиус, которые, как уже было сказано, создали не только семейный, но и творческий союз. Причем, хотя творчество каждого из них самобытно и самостоятельно, говоря о явлении символизма в русской литературе, их невозможно рассматривать по отдельности: эта супружеская пара прошла долгий совместный путь жизни и творчества, и повлияла на современников своими эстетическими взглядами, которые не только декларировала, но и воплощала в жизнь.
Небеса унылы и низки,
Но я знаю – дух мой высок.
Мы с тобой так странно близки,
И каждый из нас одинок.
Беспощадна моя дорога,
Она меня к смерти ведет.
Но люблю я себя, как Бога –
Любовь мою душу спасет.
Если я на пути устану,
Начну малодушно роптать,
Если я на себя восстану
И счастья осмелюсь желать, –
Не покинь меня без возврата
В туманные, трудные дни,
Умоляю, слабого брата
Утешь, пожалей, обмани.
Мы с тобою единственно близки,
Мы оба идем на восток.
Небеса злорадны и низки,
Но я верю – дух наш высок.
Это стихотворение 1894 года Зинаиды Гиппиус «Посвящение» буквально иллюстрирует не только характерное для того времени настроение и автора, и ее единомышленников, но и стало пророческим. Стихи же Гиппиус начала писать в семь лет, и темы любви и смерти уже тогда были ее основными: «Я с детства ранена смертью и любовью» – утверждала много позже она. А сблизившись с Гиппиус на склоне ее лет, Тэффи вспоминала о своем общении с ней:
«Как-то заговорили об эпохе Белой Дьяволицы.
– Мы с моей маленькой сестрой были потрясены вашим стихотворением:
«Но люблю я себя, как Бога.
Любовь мою душу спасет».
Ужасно это нам понравилось. Прямо пронзило. …
– Это тогда вы носили мужской костюм и повязку с брошкой на лбу?
– Ну да. Я тогда любила эти фокусы.
– Да, это бывает, – вздохнула я», – писала Тэффи.
«Эпоха Белой Дьяволицы» – это ее, Гиппиус, эпоха. Она вела себя вызывающе – мужские костюмы, сомнительные связи, самообожествление и едкая язвительность по отношению к окружающим. И, наконец, попытки создать некую новую религию – ту, к которой сначала пришел ее муж, Дмитрий Мережковский, а впоследствии она – взяла на себя роль подвижницы и проповедницы. Как это удивляло, пугало многих, и – наверное, восхищало – некоторых современников.
Мережковские (а Гиппиус при венчании взяла фамилию мужа) говорили – ни много ни мало – о новом религиозном сознании, которое должно было преодолеть бездну между духом и плотью: плоть для них была так же священна, как и дух, и этим объясняются все их провокации и поиски себя в себе и в человеческом сообществе. Идеи эти они выражали не только в сомнительных ритуалах, проводимых у них дома, но и – в собственном творчестве:
Я людям чужд и мало верю
Я добродетели земной:
Иною мерой жизнь я мерю,
Иной, бесцельной красотой.
Я верю только в голубую
Недосягаемую твердь.
Всегда единую, простую
И непонятную, как смерть.
О, небо, дай мне быть прекрасным,
К земле сходящим с высоты,
И лучезарным, и бесстрастным,
И всеобъемлющим, как ты.
Это стихотворение Дмитрия Мережковского в который раз иллюстрирует состояние разочарованности, упадка духа – и говорит о необходимости поиска духовных сил в запредельном. Эти качества характерны для такого явления и в обществе, и в культуре конца XIX – начала XX веков, как декадентство. И пара Гиппиус-Мережковский была в этом смысле особенно примечательна. Позже, уже в эмиграции, Зинаиду Гиппиус называли «бабушкой русского декаданса».
Что касается Мережковского, сам он писал:
«Под влиянием Достоевского, а также иностранной литературы, Бодлера и Эдгара По, началось моё увлечение не декадентством, а символизмом (я и тогда уже понимал их различие). Сборник стихотворений, изданный в самом начале 90-х годов, я озаглавил «Символы». Кажется, я раньше всех в русской литературе употребил это слово».
В 1913 году вышел четвертый сборник стихов Дмитрия Мережковского, который, по сути, подвел итог его поэтическому творчеству - все больше он уделял внимания критике и прозе. Гиппиус же продолжала писать стихи:
Мы судим, говорим порою так прекрасно,
И мнится - силы нам великие даны,
Мы проповедуем, собой упоены,
И всех зовем к себе решительно и властно.
Увы нам: мы идем дорогою опасной.
Пред скорбию чужой молчать обречены, –
Мы так беспомощны, так жалки и смешны,
Когда помочь другим пытаемся напрасно.
Утешит в горести, поможет только тот,
Кто радостен и прост и верит неизменно,
Что жизнь – веселие, что все – благословенно:
Кто любит без тоски и как дитя живет.
Пред силой истинной склоняюсь я смиренно:
Не мы спасаем мир: любовь его спасет.
Это стихотворение Зинаиды Гиппиус. Много позже Тэффи заметила, что Гиппиус – странный поэт: у нее нет ни одного любовного стихотворения, то есть – признаний в любви, переживаний любви, а есть – рассуждения о любви. Гиппиус не стала спорить, и, возможно, в этом заключается трагизм культуры декаданса, символизма и прочих эстетических игр и экспериментов: декларируя и моделируя чувства и идеи, легко потерять грань между реальностью и своим представлением о ней:
Ослепительная снежность,
Усыпительная нежность,
Безнадежность, безмятежность –
И бело, бело, бело.
Сердце бедное забыло
Всё, что будет, всё, что было,
Чем страдало, что –
Всё прошло, прошло, прошло.
<…>
Я молюсь или играю,
Я живу иль умираю,
Я не знаю, я не знаю,
Только тихо стынет кровь.
И бело, бело безбрежно,
Усыпительно и нежно,
Безмятежно, безнадежно,
Как последняя любовь!
Это были строки Дмитрия Мережковского. А Зинаида Гиппиус была – хозяйкой поэтического салона, где и сама читала стихи, и очень требовательно относилась к молодым и начинающим. Она была убеждена, что стихи то же, что молитва, и что они должны служить красоте и истине. Многие считали, что дом Мережковских был оазисом русской духовной жизни в Петербурге начала XX века, а Андрей Белый позже вспоминал, что там «воистину творили культуру. Все здесь когда-то учились».
Мережковские приветствовали революцию 1905 года, увидев в ней возможность очищения, религиозного и социального освобождения. Критично относились к участию России в Первой мировой войне, и потому приняли февральскую революцию, считая, что она не только покончит с войной, но и поможет установить демократию. Все рухнуло, когда произошла Октябрьская революция, и к власти пришли большевики: увидев во всем происходящем воцарение царства Антихриста и торжество хама, о котором Дмитрий Мережковский предостерегал еще в 1905 году, супруги сделали все возможное, чтобы бежать из новой России. Сделать им это удалось лишь в декабре 1919 года. Но до этого, пока было возможно, Гиппиус публиковала антибольшевистские стихи.
В эмиграции Мережковские прожили до конца своей жизни, скитаясь из Польши во Францию, в Италию, снова во Францию. Здесь они продолжали свою литературную деятельность: в 1927 году в Париже Зинаида Гиппиус основала литературное общество «Зеленая лампа», которое действовало до 1939 года, и своей задачей ставило в числе прочих объединение русскоязычной эмиграции. Тем не менее, и здесь – что объяснимо – сталкивались разные мнения и точки зрения. А Гиппиус – по-прежнему была в центре внимания и позволяла себе ехидно и остро высказываться в адрес своих соотечественников и коллег по перу. Вот ее сатирический поэтический этюд «Стихотворный вечер в «Зеленой лампе».
Перестарки и старцы и юные
Впали в те же грехи:
Берберовы, Злобины, Бунины
Стали читать стихи.
<…>
В «Зеленую Лампу» чинную
Все они, как один, –
Георгий Иванов с Ириною;
Юрочка и Цетлин,
И Гиппиус, ветхая днями,
Кинулись со стихами,
Бедою Зеленых Ламп.
Какою мерою поэтов мерить?
О, дай мне, о, дай мне верить
Не только в хорей и ямб.
Когда в Германии к власти пришли фашисты, Дмитрий Мережковский, категорически отвергавший идеологию и диктатуру большевиков, увидел в Гитлере силу, способную уничтожить Антихриста в России, – проглядев в своем сознании суть происходящего. Впрочем, проглядел не он один, но тем не менее, такое его отношение еще больше поспособствовало тому, что русская эмиграция отвернулась и от Мережковского, и от Гиппиус, а в Советской России их тем более предали забвению на долгие годы.
Умер Дмитрий Мережковский 7 декабря 1941 года в Париже от кровоизлияния в мозг. На похоронах на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа присутствовало несколько человек, памятник поэту был поставлен на пожертвования французских издателей. По воспоминаниям современников, Зинаида Гиппиус сказала тогда: «Я – умерла, осталось умереть лишь телу». Мережковский же всегда утверждал, что он и Гиппиус – «одно, как я – в другом теле». …Не просто так ведь многие свои стихи Гиппиус писала от имени мужчины. Вот – одно из них, 1924 года, «Идущий мимо»:
У каждого, кто встретится случайно
Хотя бы раз – и сгинет навсегда,
Своя история, своя живая тайна,
Свои счастливые и скорбные года.
Какой бы ни был он, прошедший мимо,
Его наверно любит кто-нибудь...
И он не брошен: с высоты, незримо,
За ним следят, пока не кончен путь.
Как Бог, хотел бы знать я все о каждом,
Чужое сердце видеть, как свое,
Водой бессмертья утолить их жажду –
И возвращать иных в небытие.
До конца жизни Зинаида Гиппиус писала воспоминания о своем спутнике жизни Дмитрии Мережковском, которые так и остались незаконченными. А ее секретарь Злобин привел такое сравнение:
«Если представить себе Мережковского как некое высокое древо с уходящими за облака ветвями, то корни этого древа – она. И чем глубже в землю врастают корни, тем выше в небо простираются ветви. И вот некоторые из них уже как бы касаются рая. Но что она в аду – не подозревает никто»…