ВЕРА СКОРОБОГАТОВА С-ПЕТЕРБУРГ
Каждая сфера деятельности, словно отдельная страна, открывает дверь в новый, особенный мир и дарит кладезь сюжетов. Пытаясь найти свое место под солнцем, становилась художником, модельером одежды, музееведом, экскурсоводом музея Артиллерии, Инженерных войск и войск Связи (СПб), научным сотрудником музея Арктики и Антарктики (СПб), технологом рыбной промышленности, преподавателем, менеджером... Наконец, гидом-экскурсоводом по Скандинавии, Европе и Северо-Западу России. Попутно училась медицине, организовывала санаторий, открывала швейное предприятие, получала морской паспорт, путешествовала... И всегда писала. Почти не задумываясь о том, что смотрю на жизнь исключительно через призму литературы. Что события прошлого и настоящего машинально складываю в занятные истории. И что новые профессии для меня - один из способов познания мира.
Родилась и числюсь в Санкт-Петербурге.
С 2014 ГОДА - РЕДАКТОР ПЕТЕРБУРГСКОГО АЛЬМАНАХА.
ПОЛОМНИЧЕСТВО БЕССТЫЖЕЙ
По изрытым, захламленным улочкам сновали голодные разномастные кошки. Рваные полиэтиленовые пакеты подхватывал ветер. В холодном воздухе стоял застарелый запах гари: тлели бесконечные свалки.
Зоя шла по городской окраине и рассматривала двух-трехэтажные бревенчатые дома, темные некрашеные стены которых угрюмо серели у подножий скал. Во многих окнах не было стекол. Она заглядывала в проемы и видела завалы мусора.
Редкие прохожие недобро косились на Зою – она ежилась и гадала про себя, кто они: мирные жители или беглые заключенные. Петербурженке чудилось, что она приехала в охваченный войной край. Однако здесь хозяйничали лишь запустение и разруха.
«Я бежала от себя – искала нечто, что укрепит мою душу, и случайно оказалась в этом городке, — думает Зоя. — Но кажется теперь, будто вышла из раскрашенной резервации и наткнулась на суровую жизнь — около вечно ледяного моря. Немного оставшейся от Союза инфраструктуры... Рыбалка... Но, в основном, — безысходность... Каждый хочет переехать отсюда в мегаполис. Не понимая, что там тоже не жизнь, а выживание: давка, бессмысленная гонка, склоки, смрад, несъедобные по своей сути продукты. А маленький город потихоньку умирает — серьезная крепость, во все времена защищавшая страну...»
Меня назвали в честь покровителя моряков — Николаем, — слышит она хриплый голос. — Фамилия моя Фрегатов. Вижу, вы не знаете дороги. Хотите, покажу вам город? Старинную деревянную церковь?
Зоя обернулась: на обломке бревна сидит, скрестив ноги и прислонившись спиной к дереву, мужчина неопределенных лет в запачканной, старомодной одежде. У него – давно не стриженные грязные волосы, впалые щеки и бледное лицо. Сидя с опущенными руками и повернутыми к солнцу ладонями, он походит на идола или на бомжа... «Я кочегар, — улыбнулся Николай, заметив испуг молодой женщины. — Дома нет бани, а в городскую хожу по субботам. Сегодня пятница». «Ну что ж, — нерешительно ответила она. — Проводите меня на почту. А потом... в центр города».
Спутник не вызвал подозрений: тщедушный, жалкий, он вздрагивает от каждого шороха за спиной. Зою коробит от его внешности, но она оценила красивую манеру Николая говорить. Тот, польщенный вниманием незнакомки, воодушевленно рассказывает о своей малой родине. Но больше — о своей загубленной судьбе: детстве без отца, горестях в армии, нелюбимой жене, пьющей матери, ка-призной дочке, о безденежье и безнадеге.
– Человек сам создает свою личность и свой мир, — строго остановила спутника Зоя. — У тебя всегда остаются звезды, книги, искусство, природа, спорт, способность любить и видеть прекрасное – то, что может дать счастье, остальное — декорации. При условии, что есть еда и кров — а они у тебя есть! Кто ноет и ничего не меняет, тот врет.
Кочегар удивленно уставился на нее и ничего не ответил. Вскоре вдали показался величественный деревянный собор, похожий на шатровые постройки Кижей, и Николай поспешно сменил тему разговора.
- Вы помните, — сказал он гордо, — что шатровый стиль был запрещен в семнадцатом веке — как не соответствующий византийским образцам? Он сохранился только на Русском Севере.
– Угу, — кивнула Зоя, — одобрительно косясь на чумазого экскурсовода. — Значит, вот куда уходили от преследования раскольники! Ставить храмы, отвечавшие их пониманию устройства Вселенной, сущности отношений между людьми и Богом...
Спутник – беззлобен и суеверен, часто сплевывал через плечо, боясь что-нибудь сглазить. Приглядевшись к нему, Зоя рассмотрела густые русые кудри, большие синие глаза, маленькие изящные руки. В прошлом это был настоящий красавец.
Его отец, польский моряк, виделся с его матерью всего раз — на дискотеке. Николай получился красивым, но слишком утонченным и слабым. Когда пришла пора, он договорился о создании семьи с непьющей, хозяйственной женщиной из окрестного села — как договариваются о сделках.
К удивлению Зои, в Николае угадывался нарциссизм. В свои сорок четыре почти беззубый и имевший небольшой горб, он по привычке считал себя подарком для женщин.
Занятная беседа затянулась на часы. Зоя остановилась у морского залива, вдыхая головокружительно чистый воздух.
– Знаете, — продолжил Николай, — что по реке Кемь проходил древний путь из варяг в греки? На дне Белого моря до сих пор находят обломки кораблей.
Серая вода, сливаясь по цвету с низким небом и скалистым берегом, медленно освобождаждается из-подо льда. На маленьких березах набухают почки. При впадении реки в залив виднеются перекаты бурной воды, невдалеке от них расположились рыбаки.
Зоя сняла квартиру на центральной улице, которая, извиваясь между скал, тянулась от вокзала к берегу моря. Вперемешку с каменными особнячками девятнадцатого века стоят советские многоэтажки, современные магазины и маленькие ларьки. Аккуратный фасад Дома культуры украшен огромным плакатом с планом бли-жайших мероприятий. На скалах лежит свалявшийся майский снег.
Из окна, за полосой соснового леса, виднеется кромка Белого моря.
Соседи и продавцы в магазинах с удивлением оглядывают ее бежевое голландское пальто, не по-карельски высокую фигуру и избегают вступать в разговор. В их глазах Зоя видит удивление, угадывает немой вопрос: «Что нужно здесь этой одинокой приезжей?»
9 мая на концерте в ДК дети и взрослые постарались сесть подальше и рассматривают ее исподтишка. Никто не идет на контакт — из-за замкнутости, недоверия к чужим, скрытой зависти к обитателям мегаполисов... Зое неприятно, словно ее ни за что гонят. Не выдержав, она вышла на улицу, и вскоре уже поднялась по шаткой деревянной лестнице к стоящей на скале часовне. Морской ветер обжигает холодом щеки, пытаясь сорвать с головы капюшон – Зоя плотнее обмотала шею шарфом.
Крутые ступени уводят выше, не оставляя места мелким суетным мыслям. «Наверно, я должна говорить «спаси меня, Господи... сохрани... помоги», — шепчет она. — Но из сердца льется жгучая благодарность. За то, что живу... За любовь, которая растворяет все эгоистические начала. За восторженные слезы, когда хотелось бесконечно твердить «спасибо» — непонятно, кому и за что... Сейчас вижу: это благодарность тебе. За то, что чувствую себя парящей в облаках... За то, что позволил испытать невыразимо прекрасные чувства и почти неземное счастье. За то, что внутри меня остается это огромное и светлое оно — бесконечно доброе, созидательное и теплое. Оно — труднообъяснимое счастье, похожее на молитву. Оно — словно разговор с Богом... Сладкое и болезненное утешение...»
Зоя вспоминает белокаменные церкви, сияющие купола, далекое неудачное паломничество в южный город и напугавшего ее монаха: девушка пришла к нему с миллионом накопившихся вопросов и искала неведомой духовной поддержки. Ответов не знали ни старшие друзья, ни философы, ни мировая литература, не помогал и собственный жизненный опыт. Психологи советовали эти вопросы забыть, как бессмысленные, но она не смогла. Религия казалась единственным шансом обрести внутреннюю опору, однако порождает новые непонятности.
Разве виновата Зоя в том, что вызывает интерес мужчин? Почему она от этого считается грешницей, если не делает ничего дурного? Почему говорят, будто бесы искушают ее? Если — по ее наблюдениям — они искушают окружающих... Разве она должна стремиться стать невзрачной, незаметной и неулыбчивой? Разве ее добрая душа станет от этого лучше? Разве женская привлекательность — это испытание или кара? Почему она вынуждена чувствовать вину? И вызывать комплекс вины? Почему, если ее тело создал Бог и оно украшает мир? Почему о Зое говорят «бесстыжая красота», если она одевается скромно и ведет себя тихо? Почему она видит агрессию к себе, если любит людей и желает им только счастья? Монах не понял крика ее души. Не услышал боли в ее словах – прочитал строгую нотацию, и Зоя осталась в полном недоумении. А после наступила бешеная весна...
***
Ледяной ветер треплет вершины сосен. Кое-где лежит снег, но небо палит солнцем – и студенты загорают, валяясь между огромных камней на сухом и мягком мху. Высокие северные скалы громоздятся у берегов. Бескрайнее густо-синее озеро ударяет в них тяжелыми волнами, которые вдали от берега кажутся масляными или пластилиновыми. Карельская вода, плотная и похожая на зеркало – темна из-за экстрактов трав и шунгита. Она четко отражает лица и особенно небо, из-за чего озеро видится сочно-голубым.
Прячась на вершине скалы, Олег наблюет за сидящей у воды девушкой. Линия горизонта почти стирается, вода и небо становятся единым целым. Среди яркой синевы кажется, будто облако, подобно пуховому пледу, окутывает ноги Зои.
Ей очень к лицу эта синева. Девушку можно принять за длинноволосого, сидящего среди небесных просторов ангела, если бы не валяющиеся вдали пустые пивные банки. Если бы в километре от нее не шумели студенты-геологи. Если бы в ближайшей рощице местные женщины не заготавливали березовый сок. Маленькие, светловолосые, с неправильными чертами румяных лиц, они прикручивают проволокой к стволам обрезанные пластиковые бутылки... Если бы где-то в окрестностях не бродил недавно отобедавший профессор с длинной, развевавшейся по ветру темной бородой и фотоаппаратом. Громогласный, большой, похожий на богатыря, он делает очень живые, художественные снимки. Лишь Зоя избегает ему позировать, прикрываясь этикой научного сотрудника. Она не любит привлекать к себе внимание, говоря, что и без того на нее смотрят слишком много. Она стесняется своей не вполне обычной красоты и чувствовует невнятную вину за нее.
Сейчас эта красота бесстыже белеет среди камней, а недовольный взгляд говорит неизвестно кому: «Почему бесстыже? – не выставляюсь и не стремлюсь привлекать внимание — просто живу. Это мое время, которое станет пылинкой вечности. Не мешайте! Проходите мимо. Я не виновата в том, что упругие округлости моего тела будоражат мужчин и женщин.
Рождаясь на свет, словно играем в лотерею — какая внешность достанется. Я похожа на скандинавскую Валькирию. Почему заставляете меня оправдываться? Почему мне приходится защищать от посягательств свою честь? Подвергаясь нападкам, извиняться: перед мужчинами за то, что вывожу их из равновесия, перед женщинами - за их ревность... Простите? За что?! За то, что природа сотворила меня такой, какая есть? Успокойтесь. Идите своей дорогой.
Она скинула последнюю одежду и нырнула в синие волны – на замшелом камне осталось черное кружевное белье.
Жаркое майское солнце дотапливает сугробы и льдины, печет сквозь рубашку спину Олега. Под ногами шуршат листья брусники. Комары еще спят. Это лучшее в Северной Карелии время года.
На поверхности воды показалась смеющаяся Зоя и увидела Олега. – Невыразимое блаженство — плавать без купальника, — прокричала она. — Чувство полной свободы и радости жизни!
Валькирия брызгается и бесстрашно кружится над глубиной. Он остановился, опираясь о сломленную толстую ветку – Зоя задержала на сослуживце удивленный взгляд, будто заметила его впервые; она привыкла видеть Олега среди питерской суеты, одетого в брюки со стрелкой, в образе коренного интеллигента. Сейчас он выглядит иначе: небритый, в джинсах и фланелевой рубашке с оторванными рукавами, опирается о кусок березы, словно о меч, и похожим на древнего воина, охраняющего ее купальню.
Суровые скалы, запах зеленых почек, остатки снега придают происходящему романтическую брутальность. Ему идет тридцать третий год. Финские черты лица, густые еврейские кудри, смугловатая кожа и открытая русская доброта в веселых, блестящих карих глазах — причудливо переплелись гены в этом человеке! Пухлые детские щеки и мужественный, резко очерченный подбородок...
Зоя почувствовала подбиравшиеся к конечностям судороги и, не замечая более сослуживца, выкарабкалась из воды на скользкий камень. Глаза сверкают восторгом, грудь застыла двумя твердыми куполами.
- Крылья, крылья за спиной, — поет она, вытирая мокрые волосы и подставляя обнаженное тело яркому солнцу. Контраст жгуче-ледяной воды и ласкового тепла захватил Валькирию, и она позабыла о смуглом страже.
В течение пяти лет город оберегал их от безумств. Бешеный темп жизни, любопытные коллеги, хаотические людские толпы, нескончаемая работа держали их в рамках служебно-дружеских отношений. Но сейчас Олег чувствует, как майская страсть быстро и бесповоротно отключает разум. Не зря ее сравнивают с ураганом,с лавиной, с цунами! Она подхватывает и несет в сверкающую неизвестность, и бесконечно приятной кажется перспектива оказаться в ее полной власти.
Налетел первобытный, сносящий голову вихрь. У Олега не осталось сил сдерживаться. Они одного роста. Ее розовое, ледяное после воды тело нежно горит под его руками...
Почему она должна считать себя виновной в том, что соблазнила чужого мужа? Ей нужно было освежиться за неимением бани. Ей хотелось ощутить единение с природой, окунуться в холодные волны. Быть может, хотелось немного подразнить подсматривавшего за ней Олега – ни одной молодой женщине не чужды кокетство и резвость.
Она не оттолкнула давно нравившегося ей мужчину, да и не смогла бы – физически... Моментально потеряв разум, она долго и увлеченно предается майскому греху... Много ли здесь ее вины? Олег мог бы не подходить к ней! Но теперь она счастлива.
«Музыка, звучащая в душе...
В восторге, в экстазе, в блаженстве
Она уносит меня в снежную высь,
Мутит мой разум призрачным туманом...
И по лицу моему текут слезы -
Слезы высшего на свете счастья,
Слезы единения души и тела...
Я узнала вечный смысл жизни,
Я узнала то, что вечно свято:
Видела я мягкое сиянье,
И коснулась я его руками,
Ощутила телом и душою
Легкое его прикосновение...»
О чем она пела тогда? Наверно, о Боге. О том, как созданное им тело с помощью любви обнаружило свои скрытые, неведомые ранее возможности... И вытолкнуло душу ввысь, погрузив ее на миг в неземное счастье. Туда, где она когда-то уже находилась, но забыла об этом...
Вскоре произошел несчастный случай, и Зоя, потеряв сознание, подошла к известной границе, описанной многими людьми — теми, кому удалось вернуться... Кому-то грань видится светлым выходом из тоннеля, кому-то — воротами или дверями, но, так или иначе, это всегда — разделение миров.
Зоя увидела маленький круглый люк, из которого исходило то самое золотое сияние, что встречается в карельских лесных полетах... Но на этот раз оно манило душу вечным блаженством и незыблемым счастьем, очищенным от примесей горечи. Девушка знает: стоит шагнуть туда, и она больше не получит земных впечатлений.
Зоя долго колебалась, и врачи успели принять решение за нее.
***
Она снова остановилась в сомнениях, теперь — на перекрестке чужого города. Не зная: выбрать для начала праздную прогулку по берегу либо сразу совершить шаг, ради которого приехала. Однако боязно тревожить старые душевные раны и вновь рисковать кому-то открыться... Не зная: спасут или оцарапают, заставив вновь бежать от самой себя.
Прямо дорога ведет к морю, налево — к огромному каменному собору, обезглавленному до войны. После развала СССР изуродованное, полуразрушенное здание возвращено церкви. Перед Зоей сидит большая черная собака и, пристально глядя в глаза, молча загораживает путь к морю. Зоя делает шаг, и собака — шаг. Непонятно: не то ждет подачки, не то ласки, не то сейчас кинется и разорвет. Зоя решила, что это — знак, и повернула налево, к храму, очертания которого издали вызывают недоумение. Подойдя ближе, она поняла, что уничтожена его верхняя часть — пятиглавие и восьмерик колокольни с шатром. На ободранных стенах проступает сквозь старые белила темно-рыжий кирпич, на боковых выступах и на крыше растут березки. Окна и двери заколочены досками. Сердце сжимается от вида варварских разрушений, однако здание не транслирует печали – оно живет и по-прежнему стремится ввысь: наверху кто-то выкладывает кирпичом новые фигурные линии. В низеньком темном подвале проводятся службы.
Перед церковью – казенное трехэтажное здание, покрашенное в желтый цвет. На его фасаде значится: «Столовая». Однако, в конце двадцатых там находилось Управление Соловецких лагерей особого назначения, куда привозили политически неблагонадежных. В Благовещенском соборе приговоренные молились перед отправкой на Соловки. Множество ярких людей, их молитв и откровений помнят эти полуразрушенные стены.
Зою влечёт туда неподдельность происходящего. Память прошлого не оставляет места надуманным истинам. Там нет поверхностного украшательства, и внешние обряды не перебивают высоких чувств, как случалось с Зоей ранее. Нет проповедования куполов, колоколов и избитых догм, в то время как душа жаждет смиренно-мудрого переживания Неба.
Пробираясь к храму по грязной каменистой дороге, она вновь и вновь вспоминает свои полеты и пытается придумать внятную исповедь.
«Моя земная любовь платонически перерождается от одного мужчины к другому и никогда не кончается. Что могу сделать с ней — убить? Но ведь нет греха большего, чем убивать любовь... Потому что любовь — это свет, созидание, движущая сила, сияние глаз. Она — помощь и обезболивание, она — крылья, несущие через трудности и беды. Она — главное, что есть в мире. И смысл, и средство...»
Олег... Тогда я неспособна была оценить нашу гармонию. Я пошла на поводу у зажимающих стереотипов и надуманных правил. И все-таки он открыл мне чудесный канал, по которому теперь постоянно льется счастье.
Оно просто дается: для этого ничего не нужно делать, нужно только чувствовать... Оно льется сверху – ощущаю этот поток. Из-за него люди неосознанно хотят быть со мной рядом, держаться поближе, общаться почаще. Именно потому влюбляются мужчины и, по их словам, видят во мне внутренний свет. Именно потому они говорят, что рядом со мной испытали моменты до странности настоящего счастья — всего лишь прогуливаясь и беседуя...
Дело не в моей красоте, не в каких-то других данных, и не в сексе, и не во флюидах. Я просто лью на них сияние счастья. Лью не нарочно. Просто они были рядом. И не смогли его забыть. Я виновата в этом?
Некоторые после расставания пытались покончить с собой. Они полагали, что любят именно меня, что страдают без моего тела, что жизнь именно без меня потеряла смысл. Они ошибаются! Рядом со мной они всего лишь заглянули в сияющий мир — и не поняли, что это. Они решили, что всё это относится ко мне, что это — часть меня. Но нет! Это — божественный мир человеческих душ, в котором все когда-нибудь окажутся... Который невозможно забыть, и после столкновения с которым человек никогда не бывает прежним... не умею этим управлять. Наверное, поток нельзя проливать на всех подряд: это приводит к неразберихе. Может быть, в создаваемом им мирке должна жить одна я?
Не смотря ни на что, смею надеяться, что делаю мир прекраснее. Даже знаю, что в этом — предназначение моей жизни. После соприкосновения с моим потоком люди начинают совершенствоваться, учиться, творить, находят настоящее призвание, из-бавляются от дурных пристрастий. И это не заслуга, это — мой крест. Он зачем-то дан... Может быть, помогаю на земле какому-то ангелу?»
Сильное душевное потрясение или оргазм до потери сознания могут, как и клиническая смерть, быть толчком туда, откуда не раз возвращалась Зоя. Там она поняла: всё, кроме любви и искусства – смертно. Любовь живет вечно, искусство вечно рождается. А всё, что строят, шьют, ремонтируют, покупают, однажды неминуемо обратится в прах... После этого Земли ей стало мало. Ровесники стремились делать карьеру, а она — внимала сиянию.
Порой в попытках приземлиться Зоя отправлялась на рискованный рафтинг — почувствовать захватывающую остроту жизни земной. Она могла бы пойти ради этого и на войну. Но война, в отличие от рафтинга, бесконечно разнится с понятиями прекрасного, свободы и той сказки, которую хотелось пронести через всю жизнь. Войны имеют смысл лишь для политики и бизнеса, а значит, не стоят человеческих жертв. Не стоят загубленных талантов, загубленной красоты, поломанной сказки. Сказки, которая перестала быть выдумкой, сделавшись иным взглядом на реальность, иначе поданной жизнью, возможностью открывать незнакомую себя...
***
На скамейке около церкви сидит укутанная в шаль пожилая женщина и пристально вглядывается в быстро приближавшуюся паломницу. Старушка кажется Зое знакомой: на ее морщинистом лице ярко выделяются глаза: отражая оттенки хмурого неба и холодных скал, они лучатся удивительным светом — как сама окружающая природа, как соловецкая земля.
– Постой, что скажу, — неожиданно прошептала женщина. — Меняется тело, но не душа. Душой расширяется пространство, раздвигается горизонт. Я прожила долгую счастливую жизнь, а теперь хочется еще большего — в смерти найти новую жизнь. Уже не буду, как ты, касаться сияния — скоро уйду в него. Ведь люди не умирают, они уходят — в сияние...
— Неужели прожили счастливо? — переспросила Зоя. — На ваш век выпало много трудностей!
— Та рассмеялась: А на ваш — разве мало? События — что они значат! Они — лишь декорации...
Зоя весело улыбнулась, поняв, откуда знает собеседницу. Та махнула рукой:
Живи, пока живется. Думаешь, что знаешь о жизни всё. Знаешь, как минуты могут растягиваться на часы. Видишь смысл жизни и понимаешь, что она со смертью не кончается, а с рождением не начинается. Но помни — апогей находится в конце пути! Всё впереди, всё главное еще будет!
Внутри церкви оказалось тепло и уютно. Ярко горят свечи, освещая низкий свежевыбеленный потолок и большие иконы, среди которых стоит молодой темноволосый батюшка. Он обернулся и внимательно смотрит на Зою, бородатое лицо выражает участие. Она глубоко вздохнула и неожиданно для себя расплакалась.
– Женщина по натуре блудлива — она такой создана. Потому что такой нужна. Невозможно ее переделать, не искалечив, — мягко говорит отец Александр, ни о чем не спрашивая. — Что было, всё прошло.
Слезы необъяснимого облегчения текут по ее щекам. Кажется, чайки уносят в открытое море снятую с души тяжесть. И милыми кажутся люди, и доброй — природа, и ненужными — мегаполисы. А главное, счастье — огромная, теплая, созидательная сила — продолжает сиять в ее сердце.