СЕРГЕЙ ВОРОБЬЁВ ЛАТВИЯ РИГА
Родился в Ленинграде в 1947 г. Литературной работой стал заниматься с 2000 года. Выпустил семь авторских книг, одна из которых «Форсмажорные обстоятельства» вошла в шортлист Бунинской премии за 2012 год. Публиковался в журналах и периодических изданиях Санкт-Петербурга и Риги. Награждён дипломом литературно-общественной премии с вручением ордена В.В.Маяковский», а также медалью Московской городской организации Союза писателей РФ. Член Рижского Союза литераторов «Светоч» (МСПС, г. Москва), член Союза писателей России. Живёт в Риге.
МОЛОДЦА, ДЯДЯ!
(Вид из окна)
Ноет зуб. Гляжу в окно. Из окна видна асфальтированная часть внутриквартальной территории – малая часть нашего мира. Много из окна не увидишь. Перспектива пространства загорожена жилыми домами послевоенной постройки. Строили их пленные немцы по своим проектам. Дома двух, трёхэтажные, были когда-то предназначены для работников Кировского завода. Завод ещё стоит, работников уже не осталось. Раньше там строили танки, трактора… Сейчас один цех этого гиганта индустрии выпускает бытовые точилки для ножей. И больше – ничего. Как говорит один мой знакомый: «А зачем нам танки? Нас и так победили. Осталось только наточить нож и зарезаться».
Через открытую форточку слышится щебетание птиц. Весна. Бандитской поступью по диагонали бежит мартовский кот. У недавно поставленных бетонных поребриков, ограждающих неухоженные газоны, голуби выклёвывают невидимое человеку, проезжает чёрный «Лексус». В нём что-то бухает, как полковой барабан. Выходит наманикюренная дамочка, напоминающая засушенного чёрного кузнечика – маникюр виден за версту – элегантно хлопает дверцей лимузина, прикуривает от зажигалки и модельной походкой идёт к ближайшему подъезду. При этом рука, оставшаяся без сигареты, делает широченную отмашку, будто она драит длинный медный поручень межэтажного лестничного марша.
У подъезда – массивная бетонная скамейка, на ней сидит тинэйджер в мешковатых штанах с ширинкой у колен, в кепке-тенниске, сдвинутой козырьком назад и массивных «космических» наушниках с торчащей вверх антенной. Про себя думаю: «Посмотрит он на дамочку, хотя бы мельком?» Нет, какое там. Старания сексуально-астеничной фемины запустить гормональный процесс в телесах представителя противУположного пола здесь оказались совершенно неуместными. Тинэйджер всё так же тупо смотрит в какую-то абстрактную точку в пространстве перед собой, будто вглядывается в некий космический фантом. Было понятно сразу, что продление рода человеческого не входит в его задачи.
Проходит местный водопроводчик Ахмед с большим красным газовым ключом. Продление рода у него в крови. Плотоядно пожирает дамочку глазами до тех пор, пока та не скрывается в подъезде жёлтого двухэтажного дома, предварительно выщелкнув далеко на тротуар испачканную губной помадой сигарету. Ахмед прослеживает траекторию табачного «поцелуйчика». Он наверняка пошёл бы вслед за дамочкой, но у него заказ «с интересом» в другом доме. Его начальник Абдурахман Камалович всегда говорит: «Если у Ахмеда нет интереса, он не придёт». Возможно, что «интерес» они как-то делят между собой. Поэтому к пенсионерам и малоимущим он не идёт, и вызывать его бесполезно. У Ахмеда большая семья и много родственников. У его начальника – тоже. И всех надо кормить. Хорошо ещё, что проживают они компактно в «немецких» домах. Семья Ахмеда занимает квартиру бывшего фрезеровщика с Кировского завода, а Абдурахман Камалович поселился на более просторной площади, где раньше проживал военпред довольно высокого чина, который принимал военные заказы на том же заводе.
Надо отметить, что в округе много азербайджанцев, дагестанцев и других представителей республик свободных, которых в своё время сплотила навеки Великая Русь, пребывающая сейчас в неком анабиозе. Евреев, правда, становится меньше. Они постепенно меняют свои ниши обитания. В табелях о рангах продвигаются по иерархической лестнице вверх. Ещё в 50-60-е годы ювелиры, снабженцы, портные, скорняки, часовщики, приёмщики утильсырья и даже сапожники почти все поголовно были евреи. Сейчас эту нишу занимают другие национальности, среди которых попадаются и русские. А куда девались те? Перешли на следующий этаж и выше. Сейчас они в худшем случае шоумены. А в основном – банкиры, советники по экономическим и политическим вопросам, бизнес¬мены, владельцы притонов и средств масс-медиа. Представляете, бывший завсклада, а теперь экономист? Впрочем, ничего удивительного тут нет.
Даже Яшка Сапиро из бедной еврейской семьи, из «коммуналки» (14-ть комнат вдоль длинного коридора с некрашеным полом), слюнявый ленинградский гармонист и рубаха-парень со средне-техническим образованием, с засаленными лацканами пиджака, с полувиноватой улыбкой и несовместимой с ней повсеместной настырностью, даже он сумел уехать на родину своих мифических предков в Израиль. Там он научился печь кошерные пирожки с капустой, а на вырученные от продажи деньги стал скупать уже не в Ленинграде, а в Санкт-Перербурге, квартиры. Первая была куплена на Старом Невском у бедной старушки. Бедный может купить только у бедного. Вторая, трёхкомнатная, – в Сестрорецке. Ну, а там – пошло-поехало. «Зачем тебе столько квартир?» – вопрошал я в недоумении. «А куда мне девать деньги от пирожков? – вопросом на вопрос отвечал он. – И потом – это компенсация за моё трудное детство и юность. Когда живёшь, главное, чтобы было на что». Умные ребята. Всё берут головой. В голову же ничего не берут. Сколько раз спотыкались, страдали, маялись и мучились и всё – туда же. Жалко их – честное слово. Хороший народ, но наивный в своей неуёмности обустроить свою жизнь с некоторым запасом. Кстати, в Израиле, среди своих, они совсем другие: работящие, терпимые, уважительные, ровные, достойные своего места в обществе. По крайней мере таковы те, которых я встречал на своём пути.
Из-за угла появляется бомж с пунцовой физиономией, обросшей несвежей бородой. За собой он тянет старую полуразвалившуюся детскую коляску, с прикреплённой к ней большой картонной коробкой из-под телевизора TOSHIBA. Лицо отрешённое, напоминает бредущего в пустыне бедуина или еврейского пророка. Но это только внешнее сходство. Сигаретка, брошенная беспечной дамочкой, как раз оказывается на его пути. «Пророк» приседает, раскуривает. И огня не надо, не потухла ещё. Поднимает лохматую голову вверх, будто благодарит Всевышнего за подарок. Добредает, наконец, до мусорного контейнера, профессионально орудует в нём металлическим крючком, достаёт кулёк с пищевыми отходами, копается в нём, извлекает недоеденные куриные крылья, пропихивает их через бороду в рот, заедает кислой капустой из другого кулька. Запустив руку в контейнер по самое плечо, смотрит на небо, шевелит губами, будто читает молитву, вытаскивает бутылку из-под вермута, долго высасывает остатки содержимого. Почти ресторанное меню. А платить не надо. Круговорот еды в природе.
К помойке подбегает стая собак. Голов десять, не меньше. Бомж замирает, изображая неодушевлённый предмет – что-то вроде старого сухого дерева. И, кстати, весьма похоже. Как вести себя с конкурентами, он то уж знает лучше любого менеджера. Законы рынка жестоки и бескомпромиссны. Почуют соперника – сожрут. Самое интересное, что среди беспородных сук и шелудивых кобелей выделяется молодой, хорошо сбитый, долматинец. Собаки рыщут по раскиданным вокруг мешкам с мусором и отходами, которые почти повсеместно обрамляют территории городских мусорных контейнеров. Где беспорядок в головах, там беспорядок и вне голов. Далматинец приближается к застывшему бомжу, нюхает опущенную вниз правую руку, одним касанием лижет его грязную кисть и бежит по газону внутрь жилого квартала. За ним устремляется и вся свора. Можно только догадываться, какой масти вырастет в этой «семье» потомство.
Наконец, картина становится более динамичной: на арену въезжают рыцари-байкокруты. Их двое. Один на маунтин-байке с глубокопрофильной резиной на колёсах, другой в стойке высокого старта на бээмиксе с низкой рамой, поднятым вверх рулём и опущенным вниз седлом. Когда бээмиксник изредка на него садится, то коленями почти достаёт до подбородка. «Байкеры» начинают делать круговые виражи, как по арене цирка: один поднимает своего «коня» на дыбы и долго едет на одном заднем колесе, другой же наоборот, встав на специальные осевые подножки, пытается вздыбить весь велосипед с противоположной стороны. На какой-то момент ему это удаётся и он даже пытается прокрутить раму вокруг своего тела, но запинается при переносе ноги и падает.
Тинэйджер в «космических» наушниках эту аварию игнорирует, или делает вид, что не замечает. Недавний эквилибрист лежит под своим бээмиксом, изображает убитого ратника. Напарник подъезжает к нему, наклоняется, подсовывает под нос открытую пачку сигарет. Ратник тут же оживает, облокачивается на тротуар, прикуривает. Так они и курят: один лёжа на асфальте под велосипедом, второй с прилепленным к губе окурком пытается, стоя на педалях, держать равновесие, не двигаясь с места. Издалека напоминает концептуальную инсталляцию в музее современного искусства. Мимо них пробегает пожилой джоггер в красных трусах и с надвинутым на голову капюшоном вылинявшей фланелевой рубашки.
На сцене появляется ещё один персонаж: малый лет десяти с большим молотком-гвоздодёром. Одет он в замызганную, неопределённого цвета, синтетическую куртку, в смятые множественными складками штаны, на ногах – резиновые сапоги зелёного цвета, с уважением смотрит на курящих «байкеров». У дома, где истуканом сидит тинэйджер, малый находит небольшую, но глубокую лужу, – вероятно, там выбоина в асфальте, – смело заходит в неё по верхний срез сапог и начинает месить в ней грязь. Толчёт воду в ступе. Издалека напоминает танец винодела, месящего в бочке виноград. Брызги от лужи летят на тинэйджера, но это нисколько его не трогает, так же малого не волнует, что грязь из лужи заливается ему в сапоги. Наконец, решив про себя, что смесь готова, «винодел» выходит из лужи, кладёт свой большой молоток на скамейку и окунает в приготовленную им грязь кисти рук, любуется произведённым контрастом, пошевеливает в воздухе чёрными пальцами и припечатывает их к новому бетонному поребрику. Печать напоминает разлапистый лист конопли. Видно, что новоявленному эстамписту рисунок нравится. Он дублирует его ещё несколько раз и затем переносит своё творчество на светло-жёлтую стену недавно выкрашенного дома. В итоге над невысоким серым каменным цоколем здания вырисовывается такой же серый бордюр, будто индюк прошёлся грязными лапами. Явно довольный сделанным, малый, забыв про молоток, скрывается в том же подъезде, куда недавно зашла сексапильная дамочка.
«Байкеры» встают на колёса и начинают запрыгивать боком на поребрик. Тяжело пыхтя, проходит женщина с двумя продуктовыми сумками, поверх которых виден торчащий пучок зелёного лука, палка варёной колбасы и несколько рулонов туалетной бумаги. Навстречу лёгкой семенящей походкой плывёт парочка: она потряхивает головой, скидывая со лба наползающую чёлку, он попивает пиво из жестяной банки. Опорожнив банку, ставит её на асфальт – в аккурат посередине проезжей части. Можно было бы смело написать на вратах вечности: «Я тут был и пиво пил». Пикник, так сказать, - на обочине. Следы этого пикника можно видеть сегодня по всему городу. Детям новой цивилизации чужды мотивы патриархальной старины. Где живу, там и гажу.
«Байкер» с прилепленной к губе сигареткой подъезжает к банке и подбрасывает её ногой, напарник принимает пас. Начинается велобол. Воротами является парадная ниша того же «немецкого» дома, где сидит тинэйджер. Банка летает над его антенной, как космический спутник. Импровизированный мяч грохочет по мостовой, бьётся в двери парадной, летает по произвольной траектории, как самодельная ракета, сделанная боевиками «ХАМАС». Наконец, «байкер» случайно наступает на банку и она тут же плющится под его ногой. Недолго думая, он тщательно доплющивает её, поднимает и, пыхтя сигаретой, смотрит на тонкий лист, как на редкий археологический артефакт. Сплющенная банка обнаруживает в себе пружинящие свойства, которые «байкер» тут же использует в своих интересах: он приспосабливает один конец банки к задней вилке своего байка, а второй – прилагает к спицам. Претворение новшества в жизнь занимает не больше трёх минут. Зато, какой эффект! Теперь при езде свободный конец банки бьёт по спицам и получается такая трескотня, что создаётся впечатление работающего на полных оборотах мотоцикла без глушителя. Треск достигает своего апогея, когда «байкер» становится на педали и разгоняет свой модернизированный аппарат до предельной скорости.
Бээмиксник, впечатлённый производимым эффектом и самой идеей, направляется к мусорным контейнерам, легко находит там такую же банку, с остервенением плющит её каблуком об асфальт и так же прилаживает к своему ущербному велосипеду. Теперь они гоняют вдвоём и трещат так, что чертям становится тошно. Создаётся впечатление, что присутствуешь на реальных мотогонках.
На треск выходит малый, который недавно ещё лепил грязевые узоры на стене своего дома. Он стоит с раскрытым ртом и удивлёнными глазами, провожая взглядом двух велогладиаторов, которые гоняют, как заведённые, по сквозному асфальтированному промежутку с ритмичностью некоего абстрактного поршневого механизма.
На сцене резко и внезапно появляется харизматичная фигура революционного матроса, или, как говорили раньше, – военмора. Одет он в застиранные хлопчатобумажные «тренинги» с сильно вытянутыми коленями и морской бушлат без пуговиц. Волосы на го-лове взъерошены. На ногах старые китайские кеды без шнуровки. В руке толстенный кусок стальной арматуры. Это – дядя Лёня из 3-ей квартиры. Бывший наводчик торпедных аппаратов на линкоре «Чапаев». На левом рукаве бушлата ещё сохранилась круглая нашивка или – штат, с красным контуром торпеды в середине, что указывало на принадлежность к БЧ-3 – минно-торпедной части. После срочной службы он много лет работал на Кировском заводе токарем-расточником. Единственный, пожалуй, во всей округе бывший «кировец». Реликт кроманьонского периода. Умудряется жить на одну пенсию. Любимая еда – чай из мяты с накрошенным в него чёрствым хлебом. Он преграждает путь «байкеру» и арматурой, как милицейским жезлом, делает характерный знак для остановки. Разогнавшийся байкер еле успевает затормозить.
– Снимай тарахтелку! – приказывает дядя Лёня командирским голосом.
– Ты что, папаша, дерьма переел, что ли? – выпучив глаза, ответствует ошалевший наездник. – Ты, ваще, луришь чо-нить вокруг? Я же еду! Мозги свои дурные напряги: сшибу – инвалидом ведь станешь.
Дядя Лёня, не долго думая, с размаху бьёт своим железным жезлом по спицам заднего колеса. Байк оседает назад, колесо приобретает сложный контур, ещё неизвестный доселе в геометрии.
– Так-то лучшЕе будет, – заявляет он спокойным голосом, – а то чего-то говорим нонче много.
Дядя Лёня глубоко упирает своё надёжное орудие в подбородок ретивому наезднику так, что голова его задирается высоко вверх, а взгляд поневоле устремляется в небеса.
– Скажи спасибо, что не по зубам, – наставительно диктует бывший торпедный наводчик, – зубы-то вставлять дороже, чем спицы. Обстановку сечёшь? Если – да, моргай глазами.
Взнузданный байкер-наездник моргает глазами, почти молитвенно глядя на проплывающие весенние облака.
– А теперь вали в свои пенаты, – опуская вниз орудие принудительного воздействия, почти миролюбиво заключает дядя Лёня, – и чтобы я тебя здесь больше не видел со своей таратайкой. Вот, бери пример с Колюни, – и он указывает своей боевой палицей на тинэйджера в наушниках, – с местной шпаной здесь такие оргии устраивал: орали, песни пели. Отучил.
С нарастающим треском приближается второй участник вело-шоу. Дядя Лёня и ему делает отмашку – даёт команду на остановку. Но напарник по играм, видя неблагоприятную обстановку, ловко уворачивается от маячащего перед ним предмета и, объехав сцену по крутой кривой, на максимальной скорости уносится в соседний квартал, неприятно стрекоча своим самодельным шумовым устройством.
– Вот – и тишина, – удовлетворённо констатирует бывший военмор дядя Лёня, – а тишина – залог здоровья.
«Байкер» берёт на плечо свой покалеченный «байк» и понуро, шаркающей походкой старика, бредёт в свои пенаты. Малый, который восторженно наблюдал за сценой, подходит почти вплотную к дяде Лёне и, подёргав за бушлат, влюблёно произносит, глядя на него, как на Голиафа:
– Молодца, дядя!..
– А чего у тебя сопли текут? – вопрошает на это Голиаф.
Малец от такого внимания к себе расплывается в широченной улыбке.
– А я скажу от чего – чай с мятой не пьёшь! В этом весь узел проблем.
Дядя Лёня роется в боковом кармане бушлата и извлекает оттуда замусоленную конфету.
– Во! Это тебе. Карамель лимонная. Беги домой, неси ведро с горячей водой и тряпку, и смывай свои художества. И он указал своей чудодейственной палицей на недавно сделанный мальцем бордюр.
Я гляжу в окно. Ноющая боль в зубе постепенно утихает. Из окна видна асфальтированная часть внутриквартальной территории – малая часть нашего мира. На массивной бетонной скамейке, у дома напротив, сидит тинэйджер в мешковатых штанах с ширинкой у колен, в кепке-тенниске, сдвинутой козырьком назад и массивных «космических» наушниках с торчащей из них антенной. Рядом возится малец, лет эдак десяти, он часто макает в ведро тряпку и старательно водит ею по заляпанной грязью стене. Губами он всё время выводит какую-то фразу.. Скорее всего: «Молодца, дядя!»