Запах моря - рассказ

               

Они медленно спускались от клуба к уже затуманившейся реке. 
–Ты не бойся, мы просто – чуть подальше… Там, у излучины, такие соловьи! – сломив ветку цветущей черёмухи, он покрутил её меж пальцев, но девушке так и не отдал.
–Даже здесь слышно, –  улыбнулась она, отбирая ветку. Пахучие белые лепестки тут же осыпали ей рукава и грудь.
От телогрейки провожатого пахло прелой древесиной, табаком и ещё чем-то… пожалуй, давно знакомым, настолько, что даже в ушах зашумело:
–Шшшах… Шшшах… Да это же – морем пахнет! – ахнула про себя Наташа, – йодистой горечью, подсыхающими водорослями, раздавленными на берегу ракушками. Может, он рыбак в отпуске?.. Фу, опять чего-то напридумывала.
От клуба послышались топот и визг. С силой захлопнулась входная дверь и опять распахнулась, выбросив на дорогу перекошенный квадрат света. Громче взвыла музыка. Наташа невольно обернулась.
–Жалеешь, что с танцев ушли? – хмыкнул Михаил.
–Уже нет. Видишь, что там…
В свои семнадцать она ещё ни разу не была на танцах.
– Я – Михаил. А ты?..
–Наташа, Надина двоюродная сестра, из города.
–Заметно.
–Что заметно?
–У нас такие не водятся.
–Какие?
–Ну, не знаю… Другие, что ли.
Она заинтересованно заглянула ему в лицо. Михаил помедлил, но всё же продолжил, как ей показалось, невпопад:
–Вода в реке сейчас чистая, прозрачная, как первый лёд. Черёмуховые холода…
Ну, что, совсем замёрзла? Курточка у тебя – ничего, но как бумага. – Он вдруг неловко обнял её за плечи. Ладонь его была горячей и всё никак не могла найти себе место.
–Да, никакая… – согласилась Наташа, решив не вырываться. – Надо же, в телогрейке, а зубы чистит. Вон, какие белые!
Может, и книжки читает?.. А говорили, что деревенские, все – дураки или алкаши, или и то и другое вместе.
– Здесь ручей… – подхватив её на руки, он осторожно захлюпал по журчащей воде. То ли его близость, то ли медовая пряность черёмухи всё сильнее кружили голову. И опять, правда, совсем коротко на неё пахнуло всё тем же йодистым, морским.
– Мерещится... – опять усмехнулась она и легонько отстранилась. У этого Мишки точно тельняшка под ватником! – Скажи, а ты море любишь?– наконец, не выдержала она.
– Любил бы… Да не достать.
Будто сочувствуя, она уткнулась носом ему в предплечье.

Сама Наташа любила море до одури, каждый год ездила, благо бабушка на берегу жила. Серебристые тополя. Подсолнухи. Виноградники. Белые хатки с олеандрами на верандах. А море?! Тут даже слов нет. Живое. Сильное… Захватит. Утащит. Кувырнёт! И прямо к небу – на упругой пенной ладони. Скатишься, поднырнёшь под волну, а оно опять тебя – на самый гребень! И целует – в щеки, в лоб, в глаза…
А плавать в шторм было вообще дурной Наташиной блажью. Спасатели бегали по берегу, как поджаренные. Ведь ни вплавь, ни на лодке в этот ад не сунешься. А она – и совалась, и выползала, иногда почти в километре от пляжа, чуть живая...
Вот именно в такие минуты, лёжа щекой на выброшенных на берег бурых, сбившихся в клубки, водорослях, – отползти подальше у неё уже не было сил, – Наташа и ощущала этот, неизвестно откуда взявшийся здесь пьянящий запах полного удовлетворения, усталости и сладковатого тления, почти смерти… Но не страшной, а завораживающей. Ведь – не насовсем, а так…
А оттуда, с моря, всё ещё тянулась за ней случайно упустившая любимую игрушку рука тёмно синей волны:
– Ну, куда же ты? Куда…

Вдруг над розоватыми облаками уже отцветающей сирени  показалась высокая полуразрушенная колокольня. Михаил, наконец, ослабил хватку и поставил девушку на землю.
Ну что, совсем замёрзла? Курточка у тебя – ничего, но как бумага. – Он вдруг неловко обнял её за плечи. Ладонь его была горячей и всё никак не могла найти себе место.
–Да, никакая… – согласилась Наташа, решив не вырываться. – Надо же, в телогрейке, а зубы чистит. Вон, какие белые!


–Мы туда идём? – кивнула она в сторону церкви. – Ни купола у бедной, ни креста…
–Туда потом. Сначала костёр жечь. Тебе согреться надо.
–И только?..
–Не шути так. У слов цена есть.
–Ишь, какой… Читаешь много?..
Они надолго замолчали.

Ей вдруг припомнился весь нынешний день, такой неожиданный и оттого безалаберно радостный. Как в семь утра появилась у них  Надька с охапкой черёмухи, и как они вместе долго уговаривали Наташиных родителей отпустить её в деревню, хоть на денёк.
Потом – носатый автобусик, мелькающие посёлки и перелески и, наконец, вспыхнувшая под полдневным солнцем неширокая река, то там, то здесь перекрываемая мерцающим на ветру ивняком.
У приземистой Надькиной избы  – на кольях, оставшихся от по-валившегося плетня, пестрели развешенные на просушку детские курточки.
 Здесь их и встретили, с ходу запрыгивая на сестру, Надины младшие братишки. Из-за сарая, слегка покачиваясь, выплыла и Катерина, с размаху обняла Наташу и долго вертела, разглядывая – на кого похожа?
– Мелентьевская кровь, не отнять.
– Все трое ваши? – улыбнулась Наташа, поглаживая по вихрам младшего из мальчишек.
– А ты как думала? Дети, это – счастье. А мужики… Сами потом узнаете. Ну их, иродов этих…

К обеду малышня заштопанной намёткой наловила рыбы в за-росшем, когда-то барском, пруду.
– Удочкой на такую ораву не настегаешь… – утирая тину со щёк и бровей, деловито поучал Сашок, тот, что постарше.

Потом с большой чёрной сковородки весело тягали подрумяненных, задравших хвосты, карасиков. Для младшего Сеньки тщательно выбирали хребты и косточки, которые тут же растаскивали по двору два пятнистых соседских кота

– Вкуснотиша… Как у вас тут здорово! – не переставала восхищаться Наташа, – жаль, что раньше не приезжала. Теперь уж – вы к нам! Недалеко ведь.
Только к вечеру, управившись с накопившимися делами, Надька вдруг вспомнила:
– Наташ, суббота ведь! Танцы.

Ярко освещённые окна клуба. Неправдоподобно большой месяц над трубой. Курящие на ступеньках парни. Заинтересованные взгляды: городская ведь. Распущенные светлые волосы. Бирюзовое венгерское платье – на ладонь выше колен. Блестящая лиловая курточка из болоньи, замшевые полусапожки.
– Ишь, какая фря! – восхищённо выдохнул кто-то.
Когда в клубе, наконец, включили магнитофон и объявили белый танец, Надька, как назло, куда-то запропастилась, и Наташа, будто спасаясь: уж больно много взглядов было на неё устремлено – прямиком кинулась к высокому темноволосому парню в поношенной телогрейке. Волосы длинные, как у хиппи, а прикид… Одни кирзовые сапоги чего стоят! И это – на танцах! Местный Грушницкий…  А что? Глаза – сама скорбь. Подбородок как бритвой обрезанный. Даже баки имеются…
Но Наташин избранник почему-то уже пробирался к выходу.
– Белый танец – совсем, совсем белый… – Наташа почти испуганно потянула его за рукав, и незнакомец, будто нехотя, остановился и довольно сносно затоптался перед ней.
– Люблю танцевать,– положив ему руки на плечи, неуверенно улыбнулась она, – а вы?
На них начали поглядывать. Ухмылочки были ещё те… – Интересно, почему? Вдруг он почти вытолкал Наташу за дверь:
–Погуляем?..
–Что-то не так?
–Нет, просто завидуют, черти. Идём?
–Только недалеко… – оторопело согласилась она. Уходить ей совсем не хотелось. –А как же Надя?.. Она ведь искать будет!
–Усвистела твоя Надежда, с Егором. Любовь у них, а это дело – такое…

–Но потом вы проводите меня домой?
–Конечно. Могу и сейчас, если боишься.
–Ничего я не боюсь. На самбо в детстве ходила.
–Покажешь?
Она сделала ему подножку, слегка упершись локтем в кадык:
–Брык! И всё.
–Зауважал… – усмехнулся Михаил. А с виду – цветочек…
–Какой?
–Не знаю, белый, наверно. Кувшинка или жасмин…

Шагах в двадцати от обрыва он усадил Наташу на берёзовый кругляш, уже застеленный кем-то отсыревшей газетой:
–Сиди, соловьёв слушай… А я за дровами.
–Насиженное местечко… Он всех сюда водит?.. Или это – обще-деревенский «люкс»?
Голова всё ещё кружилась, хотя черёмухи поблизости уже не было. Но соловьи… Если, конечно, это были они. Один – прямо над головой, и ещё два – там, в кустах, уже начали вытворять такое…
Казалось, в тончайших инструментах их горлышек перекатывались, ударяясь друг о друга, звонкие хрустальные бусинки. Но звук был не холодным, а тёплым, словно захлёбывающимся от радости.
–Чудо какое! – невольно привстала она, вглядываясь в темноту.

Наконец, Михаил вернулся и разжёг небольшой костёрок.
Но пригревало только щёки и коленки, а спина… Он присел рядом и уже увереннее обнял её. Странно… Но тут же, будто собачка на верёвочке,  вернулся и запах моря. Колдовство какое-то…

Наташа ещё ни разу не целовалась. Пытались некоторые, но было противно – после шуточек и ухмылок. Хотелось – всерьёз.
– А сейчас… Неужели?.. Она и сама не поняла, как вдруг потянулась к нему, и как Михаил, полуобернувшись, наконец, коснулся её губ своими: неловкими, шершавыми, будто деревянными.
Его дыхание показалось ей неприятным. Курил, наверное, там, в орешнике, дрянь какую-нибудь. Что же я делаю?.. Зачем?! Но тут он опять поцеловал её, уже властно, но и с полной отдачей.
Наташа испугалась. Это было ни на что не похоже. Казалось, он умирал с этим поцелуем, но если оттолкнуть его сейчас… – она поняла это всем своим женским существом – …то умрёт ещё раньше, прямо сейчас. Что с ним, почему?..
Но ей самой было уже не до выяснений. Что-то вдруг податливо подтаяло в ней. А сознание, будто в противовес, болезненно напряглось и прояснилось. Вырываться уже не было сил, и она решила хоть как-то успокоить его, ласково поглаживая по затылку:
–Ну, что ты? Ну, что?.. Я же не ухожу. Я с тобой!
–Прости, – наконец, опомнился он, ослабляя хватку. – Я не должен был – вот так…
–Ничего… – слегка постукивая зубами, она потянула на себя угол его затлевшего ватника. – Я поняла, ты тоже… Ещё никогда…
–Всё равно, я дурак. Прости!
–Пойдём лучше, куда шли.
Он помог ей подняться и, бросив ватник на землю, быстро затоптал тлеющее пятно, уже добравшееся до рукава:
 – Так и сгореть можно…

Колокольня, когда они взобрались на неё, оказалась более разрушенной, чем казалось. На самом верху из неё, видимо взрывом, вынесло небольшую, метра в полтора, кирпичную стенку.
–То ли – наши, то ли – немцы… – у Михаила заметно дёрнулась скула.
–История… – вздохнула Наташа, пытаясь подтянуться на локтях на последний уступ.
–Поменьше бы такой истории… – подсадил её Михаил и следом взобрался сам.
Стоять на такой высоте, даже вдвоём, было страшновато. Но зато – какая красота! Здесь, у самых ног – серебристая дорожка размытых облаков и искристого тумана. А там, выше, на синем, туго натянутом бархате – мириады звёзд, казалось, еле слышно звенящих как маленькие зуммеры.
– Слышишь, это они нас приветствуют… – потянулась к зияющему пролому Наташа, схватилась за металлические скобы по краям и вдруг рывком свесилась над обрывом. – Лечу…

–Обхватив её повлажневшие пальцы, он едва успел выдохнуть:
–Ну, ты даёшь…
–А ты – боишься, боишься!
–Ах, так! – Слегка поджав локти, он свесился следом, для верности зажав её щиколотки своими кирзачами.
 Облачная дорожка прямо на глазах рассеялась, и под ними теперь тревожно дышала тёмная сырая бездна.

Потом, уже спустившись, они снова целовались, но теперь уже доверчиво, нежно, будто приноравливаясь друг к другу…

 И тут вдруг со стороны деревни раскатисто донеслось:
–Наташа… – и ещё громче, уже с надрывом, – Да где же ты?!
–Это меня Надька ищет, – боднула Михаила Наташа, и вовремя, он уже совсем потерял голову. – Ну, хватит! Хватит же! – вскочила она и бегом кинулась под гору.

…Уже в канун Ноябрьских к ним  опять заглянула Надежда, видно отовариться к праздникам.   
– Как ваши? Как Михаил?.. – с ходу накинулась на неё Наташа.
– Господи… – ахнула та, – я ведь тебя так и не предупредила, не успела тогда. Тут такое дело… Отец твоего Мишки законченным алкашом был. Мать по соседям пряталась. А малец, упрётся было, и ни с места, характерный был. Вот за этот характер батя ему почки-то и отбил, а может и ещё что?.. Мочиться Мишка начал.
Лечили потом, да всё зря. Таким и остался. Его даже в армию не взяли. Девки от него нос воротили, да и ребята доставали. Пришлось ему в пастухи подаваться. Там – хоть сухой, хоть мокрый…
Одного не пойму, как его тогда в клуб-то занесло? Ведь сроду не ходил. Судьба, видать…

– Ну, и как он теперь? Вылечили?
– Так ты и этого не знаешь?.. Он ведь, как ты уехала, на другую же ночь – с колокольни скинулся! Может, правда, и не сам, уж больно далеко лежал, словно перенёс кто… Но районные менты решили, что сам. Видно не захотел уже – как раньше. После тебя…