Сидишь и молчишь. Взъерошенный,
как будто больная птица.
Глядишь в заоконное крошево,
где вяжет на острых спицах
зима свитера и варежки -
деревьям, домам, прохожим.
Где тоненько да по краешку
колючий узор проложен.
Порхнет воробей нахохленный
в зрачок отогретой лунки:
зима, старина, эх, плохо мне,
и канет в разлом переулка.
А ты ни за что не оглянешься,
знать, видеть меня не хочешь.
Тебе наплевать, что маюсь я,
шепчу: «Не сердись, хороший».
Сметаю к чертям антикварные
фарфоровые остатки.
Котяра, прости, я нечаянно,
я не хотела — тапком.