Сегодня я весь день читаю
одно своё любимое хайку*,
повторяя и повторяя эту горстку слов.
Это – всё равно что есть одну и ту же
маленькую идеальную виноградинку –
снова и снова.
Я хожу по дому и произношу его нараспев,
оставляя буквы летать по комнатам,
медленно опадая.
Я произношу его у царственно молчащего фортепьяно.
Я произношу его перед картиной, где море.
Я выстукиваю его слоги на пустой полке.
Я слушаю себя, когда произношу его,
потом произношу, не вслушиваясь,
и слышу потом, не произнося.
И когда собака смотрит вверх на меня,
я становлюсь на колени
и шепчу его ей в каждое длинное белое ухо.
Это то самое хайку, где храмовый колокол
весом в тонну,
а на нем прикорнул мотылек**,
и всякий раз произнося его, я чувствую кожей ,
с какой мучительно силой давит мотылек
на чугунную спину колокола.
Когда я произношу его возле окна,
колокол – это весь мир,
а я – мотылек, на нём отдыхающий.
Когда я его произношу у зеркала,
я сам – этот тяжелый колокол,
а мотылек – жизнь, – с крыльями из тонкой бумаги.
И после, когда я произношу его для тебя в темноте,
колокол – это ты,
а я – язык его, и ты звенишь от меня,
и мотылек слетает
со своей строки, кружа
над нашей постелью, как безмолвный намек.
_______________________________________________________
* Иначе – "хокку". Классическая японская стихотворная форма,
состоящая из трех строк, вмещающих в себя 17 слогов.
**Хайку Бусона (18 в.)
JAPAN
by Billy Collins
Today I pass the time reading
a favorite haiku,
saying the few words over and over.
It feels like eating
the same small, perfect grape
again and again.
I walk through the house reciting it
and leave its letters falling
through the air of every room.
I stand by the big silence of the piano and say it.
I say it in front of a painting of the sea.
I tap out its rhythm on an empty shelf.
I listen to myself saying it,
then I say it without listening,
then I hear it without saying it.
And when the dog looks up at me,
I kneel down on the floor
and whisper it into each of his long white ears.
It's the one about the one-ton
temple bell
with the moth sleeping on its surface,
and every time I say it, I feel the excruciating
pressure of the moth
on the surface of the iron bell.
When I say it at the window,
the bell is the world
and I am the moth resting there.
When I say it at the mirror,
I am the heavy bell
and the moth is life with its papery wings.
And later, when I say it to you in the dark,
you are the bell,
and I am the tongue of the bell, ringing you,
the moth has flown
from its line
and moves like a hinge in the air above our bed.
(с английского)