Ещё степью не выдохлись, сохнут распяльцие шкурки,
и горчит лебеда, и срываются гуси с трясин...
У Ногайских ворот поят степь чёрной кровушкой тюрки -
потечёт по Казанке, по Волге, по белой Руси...
Разнесёт слобода звуки новые вдоль по Ордынке:
колымажного скрипа, кожевен, татар-толмачей
и охотных рядов, табунов и овчарен на рынке,
и звенящей чеканки , и гула кузнечных печей...
За посадом, на рву, Покрова Пресвятой Богородицы.
В ночь вонзили зубцы стены крепости в дырах бойниц.
В караульнях стрельцы, помолясь, на дозоры расходятся,
и клянут сёстры царские монастырский устав из темниц...
На ажурные ярусы в старомосковском барокко
навалилась зима. Встала в Девичьем поле ордой.
Жаждет власти земной, душ живых, и казны, и оброка.
И трепещет ноздрями, и артачиться конь под уздой,
дует щёки и чует : ломаются ветки под снегом.
И смешались следы подо льдом, и горчит лебеда...
Словно после осады, и бессонниц колючих набегов,
стих настырный прорвётся, и упрямый и злой, как орда.