Волчий рык и хищный оскал.
Лай - сухой, как чахоточный кашель.
Зверь собратьев своих не искал,
а прижился в подворье нашем.
Он щенком был найден в лесу
у сосков околевшей волчицы
и, подобный опасному псу,
приневолен с цепями мириться.
Матерел сосунок средь людей.
Дед и бабка кормильцами стали.
Он до кончиков волчьих когтей
был признателен кормящей стае.
Отзывался на кличку Мухтар.
Знал и цену свою, и место.
Цепь с ошейником разве кошмар,
если в логове личном не тесно?
Это лежбище сам себе рыл,
не утратив врожденный навык.
Он не пес. И блага конуры
исключались из волчьих поправок.
На ночь дед отпускал погулять
своего питомца на волю;
подкормиться и лапы размять,
иль порыскать в лесу да по полю;
коль уже позволяла пора -
поучаствовать в сучьей свадьбе…
Но, как штык, ровно в пять утра
должен быть он в своей усадьбе.
Пунктик сей своевольный Мухтар
соблюдал ежедневно и свято.
Цепь свою, как особенный дар,
оставлял только на ночь снятой.
Был к скотине и птице терпим;
к людям, коль не на страже, лоялен;
рвал он только задиристых псин,
в драке хватку свою ослабляя.
Шкур, конечно, всерьез не спускал,
но наказывал все-таки строго.
И, как правило, нес и кидал
непременно подранков к порогам.
Что уж этим хотел показать,
лишь ему одному известно;
но желанье себя обижать
поубавил в задирах окрестных.
Только деда зверь свято чтил.
Все прощал; хоть старик на расправу
крут был с ним и чем попадя бил,
по хребтине и бойкому нраву.
Кнут и пряник... Так дед приучал
волка к нормам собачьей морали…
Тот хозяину пятки лизал,
оставаясь рабом своих правил.
Мышковал поазартней котов.
Не брезглив был на всякую падаль.
Тушки мелких издохших скотов
притащить мог к своей ограде.
В общем, был «санитар» наш не тих,
а такой, что и плетка заплачет.
Он однажды прессованный жмых
в своем логове ловко заначил.
Масло, мясо… А жмых-то зачем
воровать по соседским амбарам?
Без того огребали проблем
от « невинных» проделок Мухтара.
Но зато, коль сидел на цепи,
был завидный и чуткий сторож.
Тут уж бдительность усыпить
не могли ни обман, ни заборы.
На подворье чужих не пускал.
В сад был тоже закрыт для них доступ.
Как же он убедительно рвал
брюки на вороватых подростках…
Как-то летом один из таких,
скажем мягко: неосторожных,
возомнив, что он смел и лих
и поэтому все ему можно,
вздумал волка косой порешить,
пока тот на цепи, как пес драный.
Чтоб набеги потом вершить
безнаказанно в сад желанный.
За безбашенный этот порыв
зверь мальца наказал жестоко:
с бесшабашной его головы
скальп содравши в мгновение ока.
Удалось мальчишку спасти.
Скальп прижился на свежую рану.
Даже волосы стали расти
как и прежде, лишь поверх травмы.
Волку дед за крутые дела
чуть хребет не сломал в горячке…
От увечья нора лишь спасла,
где укрылся, скуля по-собачьи.
Гнев кормильца там переждал.
Зализал, как обычно, побои.
И, как прежде, опять продолжал
оставаться лишь только собою.
Жить среди собак и людей,
сторожить у хозяев подворье,
в пять утра у своих быть цепей,
совмещая свободу с неволей.
Но однажды запойный сосед,
от похмелья крепкого страждуя,
за водичкой поплелся чуть свет,
припекаемый жгучею жаждою.
У колодца, себе на беду,
Рыскал волк: наглый, крупный, поджарый
Тот мужик в опохмельном бреду
не признал в нем пройдоху Мухтара.
И откуда взялась только прыть?
Дух охотника выявил резвость.
Из ружья наповал застрелить
смог он зверя в азарте нетрезвом.
Лишь потом разглядел, обомлев,
от сознанья вины потея,
знак привязанности, не помех,
на негнущейся шее - ошейник.
Жалко зверя, ведь был он не стар.
Средь людей обитал лет восемь
волк в натуре по кличке Мухтар…
Кличку, кстати, мой пес теперь носит…