5. http://www.stihi.ru/2015/11/27/11073
Полковник Вертинский сидел в своем кабинете за громадным письменным столом из мореного дуба, зарывшись в разбросанные в беспорядке бумаги. Он любил этот старый почерневший от времени стол, его монументальность и незыблемость. Стол был его гордостью и страстью, его привязанностью и слабостью. Вот уже добрые полтора десятка лет, перемещаясь вверх по служебной лестнице, он таскал его с собой с места на место, из одного гарнизона в другой и не представлял себе, как без него можно ему обходиться. За старинным столом работалось. Работалось легко и спокойно, и, в кажущемся беспорядке бумаг, Вертинский в любой момент мог отыскать нужный ему приказ, циркуляр, распоряжение. Но стоило его секретарше, Антонине Андреевне, педантичной и аккуратной до мелочей старой деве, навести на столе порядок, разложить все по ящикам и полочкам, как полковник ничего не мог найти. Он начинал нервничать, метаться из угла в угол по кабинету, беспричинно раздражаться. Однажды даже, он накричал на Антонину. Его менторский тон очень ее оскорбил и в течение недели, та односложно по-военному отвечала на все его вопросы, ничего не рассказывала о своей одинокой бесцветной жизни, хотя, обычно была говорлива не в меру, что полковник почитал за секретаршей как единственный, но очень серьезный недостаток. На 8 Марта Вертинский преподнес ей огромный букет красных гвоздик, чем несказанно ее удивил. Присущая ему мужская обходительность и деликатность взяла верх и долгожданный с обеих сторон мир был заключен. Но больше Антонина Андреевна к столу шефа не приближалась, опасливо обходя его стороной, как прокаженного. Вот и сегодня всё было на своих местах в обычном своем беспорядке, и Вертинский с тоской думал о том, что дважды в год, весной и осенью, на долю военкома выпадает донельзя нервная и муторная работа с призывниками и их родичами, которые всеми правдами и неправдами стараются огородить своих возлюбленных чад от такой напасти как армейская служба. Сейчас было как раз такое время, когда бушевали родительские страсти и приемная ломилась от посетителей. Полковник придвинул к себе заготовленные еще вчера с вечера списки подлежащих призыву на действительную. Крупные руки Вертинского неторопливо перебирали шуршащие листки, и он бегло просматривал занесенные в них фамилии. Внимание его задержалось на секунду.
- Борисов В.А. – вслух прочел он, и где-то в глубине души ощутил неясное ничем необъяснимое беспокойство.
Фамилия была очень знакомая и, хотя полковник прекрасно отдавал себе отчет в том, что Борисовых на свете многие тысячи, фамилия-то не из редких, распространена почти повсеместно, но что-то заныло в сердце, заставило напрячь мозг, копаться в памяти и мучительно вспоминать.
И вдруг Вертинский вспомнил! Оно пришло внезапно, как гениальное озарение, яркое, как вспышка магния. Он вспомнил «жаркий» январь сорок третьего года, горящий Сталинград, правый и левый берега Волги. Вспомнился ему молоденький лейтенант Вертинский только что прибывший с ускоренных командирских курсов и сразу же попавший в Сталинградское пекло. Вспомнился и старший сержант Борисов, тоже молодой отчаянный, вечно с умными идеями и планами в голове, не всегда исполнимыми, но почти всегда содержащими в себе рациональное зерно, которое можно было с толком использовать.
Да, был Сталинград, тяжелые бои с остервеневшим противником, контузии и ранения. Было и то, что тащил на себе старший сержант Борисов юнца-лейтенанта по раскаленным от пламени улицам, когда в того впилась бывшая на излете вражеская пуля, что, кстати, и спасло ему, Вертинскому, жизнь. А расстались они в Праге, уже после Победы. Расстались, не успев перемолвиться и парой дружеских, по-мужски скупых слов.
- Постой-ка, постой… - забормотал полковник. – Как же звали того Борисова из января сорок третьего года? Александр? Анатолий? Нет, не то! Ага! Вот! Алексей! – вспомнил он. – Точно! Алексей! Весь батальон его еще Лёхой звал! Он после войны, кажется, в журналисты подался. Даже виделись мы с ним лет этак десять назад на какой-то конференции участников. Поговорили, вспомнили былое. Помнится, он тогда все домой приглашал, обещал познакомить с женой и сынишкой, да времени у меня, как назло, не было. Ну, а потом все откладывал, да и он не звонил. Стоп! С женой и сыном… Жена еще помнится у него с каким-то именем необычным, все никак запомнить не мог. Да и не русская она, как он говорил, а откуда-то с Северного Кавказа, кажется. Так значит сын у него был! Может этот самый, Борисов В.А. и есть сын-то? Как же его звали-то? – напрягал память Вертинский. – Ведь он же мне говорил, как сына-то зовут! Еще имя было такое, типично русское…
Так и не вспомнив, полковник нажал на кнопку селектора.
- Антонина Андреевна!
- Слушаю Вас, Сергей Дмитриевич, - раздался сквозь треск помех голос секретарши.
- Внизу, на первом этаже, у Тихонова, дела майского призыва, - начал военком. – Будьте добры, свяжитесь с ним, пусть принесет мне папочку Борисова В.А., есть тут у нас такой… - Вертинский сделал паузу и добавил: - Только побыстрее, пожалуйста. Запомнили? Борисов В.А.
- Да, я записала. Борисов В.А. Сию минуту, - отозвалась Антонина Андреевна.
Военком выключил селектор и треск исчез.
Прошло с полчаса, прежде чем массивная обитая дермантином дверь мягко шурша отворилась и, вошедшая в кабинет секретарша, положила на стол Вертинского тоненькую белую папочку. Поблагодарив ее за труды, Сергей Дмитриевич дождался, когда дверь за ней захлопнулась и принялся изучать дело. Первым долгом – фотография. Со снимка на полковника глядел заросший длинными патлами молодой оболтус с удлиненным вытянутым лицом и темными глазами.
- Некрасив, - подумал полковник, - но чувствуется порода, какая-то тихая внутренняя духовная сила и упрямство. Да, все они сейчас упрямы и патлаты! Поналезло с Запада заразы: хиппи, рок, танцы какие-то идиотские, трясутся, будто их током бьет. Нет бы делом каким заняться!
Под фотографией Вертинский прочел: «Борисов, Василий Алексеевич, 1959 года рождения, русский, домашний адрес…
Отец: Борисов Алексей Николаевич 1922 года рождения, служащий;
Мать: Гаджи-Касимова…»
Дальше Вертинского уже не интересовало. Действительно, Борисов во время их последней встречи рассказывал, что сына назвал Василием. Тогда еще Вертинский заметил, что имя примечательное, сейчас мол так не называют, в основном все Машеньки, да Андрюши.
- Так то-ж в честь деда моего, Василия Степановича! – смеясь ответил на это Алексей.
- Точно, его сын! – обрадовался полковник и принялся за поиск номера телефона.
Шесть цифр были проставлены тут же, рядом с домашним адресом. Подняв трубку, Сергей Дмитриевич взялся за диск номеронабирателя. На том конце провода послышались короткие отбойные гудки.
- Занято! – с досадой подумал военком и положил трубку на рычаг.
Немного погодя, он вновь принялся набирать номер. На этот раз вызов был, трубку взяли, и чей-то мужской голос спросил:
- Алло?
- Здравствуйте! Это квартира Борисовых? – задал вопрос Вертинский.
- Да. А вам кого?
- Мне, Алексея Николаевича… - начал было полковник и тут же осекся. Его осенила мысль, что Лёшка наверное на работе, а он, старый дурак, вздумал звонить посередь дня на дом.
Однако, Борисов-старший оказался дома, потому что трубку положили и крикнули:
- Папа! Тебя!
- Да, я слушаю! – почти сразу же раздался в телефоне голос Борисова.
- Ну, здравствуй, Алексей Николаевич!
- Здравствуйте!
- Узнаешь?
Последовало молчание. Видимо абонент был озадачен. Секунды через две, ответил:
- Нет.
- Ах ты, чертова кукла! – в сердцах воскликнул полковник. – Это я – Сергей Вертинский! Помнишь такого? Ну, вспомни: Сталинград… Год одна тысяча девятьсот сорок третий, январь! Ты еще раненного лейтенанта-комроты тогда на себе пёр! Вспомнил?
- А-а-а!!! – обрадовано затянул собеседник. – Так это ты! Какими судьбами, лейтенант?!
- Да уж не лейтенант я давно, а полковник. Между прочим, с недавнего времени – военком вашего района. Как жизня, Лёха?
- Ничего! Что с ней, с жизнью, сделается? Старею вот потихоньку. Вчера из района приехал, в командировке был, потому-то ты меня дома и застал! Так что считай, что повезло тебе крупно. Обычно мотаюсь я у черта на куличках, дел невпроворот. Книжку вот замыслил написать. О нас с тобой, о ребятах, живых и мертвых, пусть земля пухом им будет, о Сталинграде и пражских боях. Сам знаешь небось, мода нынче пошла на мемуары разные о войне, о дружбе фронтовой. Маршалы и генералы вон пишут, так почему бы и старшему сержанту Борисову не написать? Ветераны – молодым, так сказать…
- Хорошее дело! – одобрил Вертинский, беря в руки папку с личным делом Борисова-младшего. – Ну, и как пишется?
- Э-э-э!!! Туговато идет! Верно люди говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад! – Алексей тяжело вздохнул. – Трудно пишу…
- Ну, так ты зайди ко мне на работу, мы с тобой вместе это дело и обсудим, на досуге, так сказать, - сделал предложение Сергей Дмитриевич. – Кстати, о птичках! Борисов Василий, не твой ли сынок?
- Мой, а что? – обеспокоенно переспросил Борисов-старший. – Натворил что-нибудь, птенец?
- Так сразу и натворил! О времена! О нравы! – полковник рассмеялся в трубку. – Не, не то! Просто сижу сейчас, ознакамливаюсь с его делом. Он ведь у тебя призываться должен?
Взглянув на дату рождения, Вертинский добавил:
- Да, еще и в ноябре прошлого года… Так что переросток он у тебя, Лёха…
- Знаешь, это я во всем виноват, - поспешил оправдать сына Алексей Николаевич. – Парень осенью только учебный год в университете начал, а тут, повестка пришла. Уходить в армию в середине семестра, сам понимаешь, ни туда, ни сюда… Я ему и подсказал, чтобы не ходил на призывной пункт, пусть лучше в мае заберут, чем в ноябре.
- Ладно, ладно, не оправдывайся! Криминала тут особого нет, хотя, признаться в толк никак взять не могу, чем весна лучше осени? Хрен-то редьки не слаще….
- Конечно лучше! Во-первых: сейчас он уже экзамены за второй курс досрочно сдает, переходит на третий, а во-вторых: теперь ведь как призывают? Если с юга - то лямку солдатскую тянуть на север отправят и наоборот. Не мне об этом тебе рассказывать, сам небось знаешь. Весной служить пойдет, так хоть не в крещенские морозы службу начинать придется, а там, глядишь, до зимы-то и аклиматизируется.
- Ой и хитер же ты, Борисов! Ой хитер! Вечно ты все заранее рассчитываешь, еще со службы помню!
- Так без расчета-то только медведь в лесу живет, Сережа! Мы-ж люди! Нам считать – сам Бог велел!
- Ну вот! Ты уже и Бога с медведем приплел! Одно слово, вывернулся! А всеж-таки, зайди-ка ты ко мне на огонек. Посидим рядком, поговорим ладком, - Вертинский коротко рассмеялся. – Былое вспомним, заодно о Василии твоем потолкуем… Ну, как, зайдешь?
- Зайду, отчего-ж не зайти! Когда?
- Да хоть сегодня! Чего кота за хвост тянуть! Конец дня тебя устроит?
Вертинский услышал в трубке шелест бумажных листков. Видимо Борисов-старший перелистывал календарь или записную книжку.
- Нет, друг, сегодня никак не могу. Мне еще в редакцию ехать, отчет о командировке писать. Пока напишу, пока сдам, пока туда-сюда… А вот что если завтра? Но только с утра, часиков где-нибудь в десять?
- В десять? – теперь уже Вертинскому пришлось просматривать свои запаси, проверяя нет ли срочных «горящих» дел на завтрашнее утро.
- Лады! – наконец заключил он. – Я прием посетителей отодвину на часик, хоть и пора сейчас горячая. Думаю времени нам с тобой поговорить хватит, а другим и подождать не вредно. Только, чур, как штык в десять – у меня! Я опозданий не люблю, сержант! Есть?
- Есть, товарищ полковник!
- Вот и добре! Так, значит, жду!
Утром следующего дня ровно без пяти десять к Вертинскому в кабинет заглянула Антонина Андреевна.
- Сергей Дмитриевич! Вас там какой-то гражданин спрашивает, говорит, что назначено ему, - в руках Антонина держала глянцевую визитную карточку. – Борисов Алексей Николаевич, - начала читать она, - корреспондент…
- Знаю, что корреспондент, - оборвал ее военком. – Зови его, чертову куклу, сюда! Быстрее!
Секретарша скрылась, и на пороге возник Алексей Николаевич в черном лайковом плаще с бутылкой армянского коньяка в правой руке и коробкой шоколадных конфет «Ассорти» подмышкой.
- Ну, ты, старый, совсем с ума спятил! – замахал руками полковник. – Я-ж на работе!
Вертинский, отодвинув кресло, выбрался из-за стола и двинулся навстречу однополчанину.
- А я по-твоему где? – смеясь ответил Борисов. – Я-то ведь тоже на работе! Вот, сказал, что в горком по делам еду, а сам – к тебе. Дела – они никогда не кончаются, так что дела – подождут! Здравствуй, Серега!
- Здравствуй, здравствуй, старая перечница! – ответил Вертинский.
Мужчины крепко пожали друг другу руки и обнялись. Затем полковник отступил на шаг и придирчиво оглядел со всех сторон располневшиго и изрядно полысевшего за прошедшие годы Алексея. Да, на его фоне, он конечно смотрелся выигрышней. Сухощавый высокий полковник в отутюженной форме выглядел намного моложе, хотя Борисов был старше него всего на два года. Осознание своей моложавости было приятно, как сознание своего превосходства над тучным и, видимо не особенно следящим за своей физической формой, Алексеем.
- Ну, ты брат и заматерел! – начал разговор военком. – С бутылкой, с конфетами вздумал ко мне приходить! Искус все это! И нарушение трудовой и воинской дисциплины!
- Так, дисциплину-то люди для того и выдумали, чтобы ее нарушать! А я в чужой дом с пустыми руками ходить не привык. Двери, по мере возможностей, стараюсь ногами открывать, потому как руки должны быть при деле, то есть заняты! – шутливо парировал Борисов.
Гость скинул с себя тяжелый плащ, оглянулся вокруг, ища место куда бы его пристроить.
- Вешай вон на вешалку, в угол, - подсказал хозяин. – Садись.
Полковник усадил гостя на противоположную от себя сторону своего гигантского письменного стола, а сам удобно расположился в привычном для себя кресле.
- Кудряво живешь! – заметил Алексей Николаевич, оглядывая строгую со вкусом подобранную обстановку кабинета. – И не скажешь, что здесь военный обретается!
- Да, это всё, - военком обвел правой рукой пространство, как бы охватывая весь кабинет, - от предшественника моего осталось. Моё здесь – только вот этот стол.
- Знатная вещица! – оценил Борисов, проведя рукой по столешнице. – Антикварная!
На лице Вертинского появилось благостное выражение. Ему явно польстило внимание друга к его любимому детищу.
- Да уж, - ответил он. – Вот таскаю его с собой с места на место, все никак дома не пристрою. Хоть и «сталинка» у меня трехкомнатная, но даже там он пол столовой занимает, жена ворчит, вот и приходится на работе держать.
- Отчего же не держать, коли вещь хорошая! Слушай, чего это мы все о столе, я ведь и забыл совсем!
Борисов порывисто вскочил с места, подошел к вешалке, порылся в карманах своего модернового плаща. Вскоре из его карманов он извлек две маленькие хрустальные стопки аккуратно завернутые в пергаментную бумагу.
- Ну, давай по-маленькой, за встречу!
- Да ты что! – в последний раз попробовал сопротивляться полковник. – У меня же весь день впереди! Еще прием!
- К черту прием! Подождет! Бог нам простит, а Советская власть и подавно! Наливай!
- Нет!
- Не хочешь – не надо! Тогда я сам!
Борисов резким круговым движением кисти свернул золотую головку на бутылке и наполнил стопки коричневой ароматной жидкостью.
- Ну, за встречу!
- Змей ты, Алешка, ну и змей! – проворчал Вертинский, но стопку взял.
Чокнулись. Выпили. Крякнув, отправили в рот по шоколадной конфетке.
- Ты, как я погляжу, тоже неплохо устроился, - проговорил полковник, пережевывая горький шоколадный шарик и кивая в сторону дорогого заграничного плаща. – Сколько отвалил?
- На житье-бытье не жалуюсь! Кручусь, как умею. А ты, товарищ полковник, нескромные вопросы задаешь!
- Как старший по званию, имею я право знать, «откуда дровишки» и почем?
- Вообще-то история об этом умалчивает, но тебе, как другу, скажу: лес тот «Березкой»* называется. Там, сам небось знаешь, пока на лапу не дашь, ни хрена не получишь! Оно и понятно, все ведь любят свой хлебушек маслом мазать, чтоб горло не драл! Словом, вылетел мне этот лопсердак в тыщу триста!
- Ого! – охнул Вертинский. – Круто!
- Круто, согласен. Но почему бы и нет, коли возможности позволяют?! Я – журналист, истэблишмент, так сказать, - блеснул новомодным словечком Борисов. – В разных местах бывать приходится, у разных людей. Раньше говорили: «встречают по-одежке, провожают по-уму». Нынче век другой пошел: по-одежке встречают, по ней же и провожают, а ум свой, будь ласков, держи при себе, не выпячивай, а то слишком умным прослывешь, так чего доброго, неприятностей по-уму-то своему не оберешься!
- Да, меняются времена, меняются… - вздохнул полковник. – Так как там у тебя?
- Что у меня? – Борисов полез в карман, вытащил пачку «ВТ»** и, не видя нигде пепельницы, вопросительно взглянул на хозяина кабинета.
- Кури! Кури, не стесняйся! – Сергей Дмитриевич вынул из верхнего ящика стола чистую блестящую пепельницу. – Я уже лет десять, как «завязал». Вот, специально для гостей держу.
- Так вот, - продолжил Алексей Николаевич, выпуская ароматное колечко сизого дыма. – Дела мои ничего продвигаются, грех жаловаться. Работаю, мотаюсь по командировкам, дома бываю в последнее время редко.
- Где трудишься?
- В «Вышке», завотделом. Частенько печатаюсь, тем и живу. Читал наверное?
- Нет, не читал, - смутился полковник. Как и большинство военных, приехавших в Баку из центральной полосы России, он несколько скептически относился к местной прессе и, кроме обязательных для его нынешнего положения «Правды» и «Красной звезды» никакими иными газетами не интересовался. Да и времени на чтение не всегда хватало.
- Обижаешь… Ну, то не беда! Прочтешь еще! Ты лучше о себе расскажи. Как дома: жена, дети? Сам-то никого еще в армию не проводил?
- Дома все хорошо, а в армию мне провожать некого. Две девки у меня, близняшки: Оля и Юля. Школу заканчивают в этом году, в институт собираются. А твои?
- Мои? – Борисов кисло усмехнулся. – Все мои – один Васька, да Патимат. Болеет она часто, старость – не радость… Ишемия, диабет… Все-таки уже шестой десяток лет разменяли. А Васька у нас – единственный, да и поздний. Надёжа семьи, так сказать. О нем ты все сам, наверное, знаешь.
- Вот о нем я и хотел с тобою поговорить, - Вертинский нажал на кнопку селекторной связи. – Антонина Андреевна! Кофе у нас для дорогого гостя найдется? Если есть, будьте любезны!
- Ты, прямо как министр, здесь сидишь! – заметил Борисов, разливая коньяк по-новой. – С секретаршей, кофеем и всеми прчитающимися к ним удобствами.
- Красиво жить не запретишь, Леша! К тому же, как говорится: «Noblesse oblige»!
- Хм… «Положение обязывает». Метко сказано! Да, ты же у нас, полковник, скоро верно генерала получишь! А с чего это вдруг офранцузился? Не по-советски это как-то у тебя получается!
- Эх, куда махнул! Генералом! – Вертинский рассмеялся. – Генералом мне, брат, не светит! Эти, - тут он постучал двумя пальцами по плечу, - мои последние погоны! На пенсию скоро турнут – отслужил я свое! Годик-полтора еще прослужу и, баста! На заслуженный отдых! В деревню к себе поеду, в Тамбовскую область. Там у меня брат с семьей. Прикуплю дом, участочек небольшой, начну крестьянствовать. Жаль, мать не дожила, умерла она пару лет назад. Всю жизнь ей мечталось, чтобы я под отчий кров воротился, да носило меня эти годы по всему Союзу, как неприкаянного… А французский, так это у меня, Галинка, жена моя, в школе преподает. Volens nolens *** нахватался по-маленьку. Ну, да будет об этом, давай-ка лучше о сынке твоем поговорим.
В этот момент Антонина внесла на желтом пластиковом подносе черный ароматный кофе в маленьких чашечках-наперстках. Оставив на столе кофе и розеточку с мелко колотым сахаром-рафинадом, секретарша исчезла так же бесшумно, как и появилась.
- Вышколенная она у тебя, как в армии – сыронизировал Алексей Николаевич.
- Не жалуюсь! К тому же, здесь армия и есть. Ну, наше здоровье! – Сергей Дмитриевич поднял свою рюмку. – К тому же, знаешь, какова главная обязанность секретаря?
- Нет, просвети.
- Не мешать и быть незаметным! А с этим у нее идеальный порядок!
Выпив, принялись за кофе. Отхлебывая мелкими глотками дымящийся горячий напиток, Вертинский принялся развивать свою прерванную мысль:
- Послушай, Леша! Как бы тебе это поделикатней сказать? Словом, зачем твоему парню армия? – полковник откинулся поглубже в свое мягкое кресло. – Он же у тебя журналист, кажется? Наследственную профессию избрал?
Борисов молча кивнул. Лицо его приняло сосредоточенное выражение, видимо все сказанное странно прозвучало для него в устах военкома.
- Понимаешь, с такой специальностью, солдатом в войсках он дела себе не найдет, - тут полковник поднялся со своего места и принялся расхаживать взад и вперед по кабинету. – Так что два года для него, как специалиста, пойдут, что называется, кошке под хвост. Я вот что тебе предложить хочу: есть у меня в лечкомиссии свои люди, подмазать правда кое-кого придется, но стоить тебе это будет недорого, рубликов этак четыреста-пятьсот. Зато чистая комиссация и «белый» военный билет в кармане. Знаешь, эти… - Вертинский мотнул головой в сторону входной двери за которой с утра накапливались ходатаи да просители, - …семь-восемь тысяч за «белый» билет выкладывают. Тебе, по старой дружбе, устроим со скидкой. Да не смотри ты на меня так, будто я с ума спятил! Ну не себе же я эти твои деньги буду брать! Просто придется врачей умасливать, сам понять должен!
Взгляд у Алексея Николаевича действительно изменился. Он стал пристальнее, жестче. Пухлые губы сжались в скептическую ухмылку, не предвещающую особых восторгов по поводу сказанного. Наконец, видимо собравшись с мыслями и переварив полковничью «мысль», он ответил:
- Не выйдет у вас ничего, товарищ полковник.
Вертинский в первый момент не обратил внимания ни на внезапный переход на «вы», ни на слишком официальное обращение «товарищ полковник».
- Это почему же у меня, и вдруг не выйдет?! – запальчиво воскликнул он.
- Во-первых: Василий здоров, как бык, на нем дрова возить можно…
- Э-э-э! Брось! – махнул рукой военком. – Завтра ты ко мне космонавта приведи, я его покажу нашим эскулапам, так они у него тысячу и одну болячку найдут и признают, как минимум, что годен к нестроевой! Причем все по-закону будет и комар носа не подточит!
- Ну, а во-вторых, Сергей Дмитриевич, я с сорокового по пятьдесят второй, как медный котелок, службу нес. Всю войну, от Сталинграда и Праги прошел, дырки в шкуре заработал. Так неужто мой Васька, два несчастных года отслужить не сумеет? Сейчас же все мирно-тихо, отдаст своё и придет, как все приходят. C него, думаю, не убудет!
- Странный ты человек, Лёха! То-ж война! Наше время - одно было. Тогда все в своей шкуре дырки заимели, неминуемо. Сейчас – другое. Сам ведь только что говорил, что времена изменились! А я – доброе дело тебе говорю. Пусть парень доучивается, заканчивает свой университет, встает на ноги. Армия от него никуда не убежит, всегда успеется! К тому же после института всего год отслужить придется!
- Как же служить-то с твоим «белым» билетом? Это же инвалидность, как минимум II-ой группы? Нет! – Борисов собрал со стола рюмки и сунул их в пиджачный карман. – Нет! Это я тебе, как солдат говорю, как бывший старшина роты, хоть ты и полковник! Не будет на такое дело моего отцовского согласия!
- Может хочешь, чтобы служил поближе к дому? В Насосный можно отправить, а, хочешь, в Сальянские казармы пристрою? Это-ж прямо в городе! По субботам-воскресеньям будет домой с ночевкой приходить, - Вертинский все еще надеялся хоть чем-то угодить строптивому приятелю.
Борисов, тяжело вздохнув, грузно поднялся со своего места.
- Нас-то с тобой спрашивали, когда забирали? Если бы все, да за папиной спинкой, так что же сейчас с нами было бы, а? Я тебе так скажу: куда попадет, туда попадет! – отрезал Алексей Николаевич – Меня вот не спрашивали и отца моего не спрашивали, а этого, и подавно спрашивать не надо! Пусть делает себя сам! Если он – человек, человеком и вернется, а если – скотина, то никакая армия ему уже не поможет! У тебя всё? – он глянул в упор на военкома.
- Всё.
- Ну, пойду я тогда! Дел еще полно, да и тебя вон народ дожидается, оглоедов своих пристраивать!
Борисов повернулся спиной к Вертинскому и направился к вешалке за плащом.
- Погоди!
Полковник вырвал из блокнота листок бумаги и что-то быстро на нем записал. Затем через весь стол подвинул листок испещренный мелкими завитушками своего бисерного почерка в сторону Борисова.
- Здесь мой домашний алрес и телефон. Будет время, звони, приезжай. Всегда буду рад.
Алексей Николаевич подошел к столу, снова вынул из кармана одну из своих стопок.
- Ты уж извини!
Наполнив ее доверху из початой бутылки, залпом выпил, сунул стопку обратно в карман и направился к выходу. Взявшись за ручку двери, открыл ее и, уже с порога, обернувшись, выдавил:
- Прощай, Серега!
Дверь мягко закрылась. В приемной еще секунду-другую слышалось шуршание дорогого лайкового плаща, затем все стихло. Подошедший к окну военком задумчиво смотрел на мостовую мокрую от капель первого весеннего даждя.
- Не хотите, не надо! Воля ваша! – прошептал он. Тут какая-то неведомая шестеренка внутри него повернулась, и он в сердцах добавил: - Старый идиот!
Из окна своего кабинета Вертинский видел, как Борисов вышел из ворот военкомата на улицу, пересек проезжую часть дороги и сел за руль белых «Жигулей» дожидавшихся его у противоположного тротуара. Заурчал мотор, и машина тронулась. Полковник только сейчас вспомнил, что, прощаясь, Борисов не подал ему руки. На душе стало скверно и гадко. Хорошее безоблачное настроение испортилось. Отойдя от окна, он сел за любимый стол и на краю его заметил бумажку со своим адресом и телефоном. Скомкав ее, зло швырнул маленький белый шарик в корзину для мусора. Какое-то странное седьмое чувство подсказывало ему, что проверенный старый друг утрачен теперь навсегда…
Вдруг кабинет стал наполняться бликами какого-то неясного мерцающего света, который все усиливался и усиливался. Огромный стол завертелся по кругу вместе со стенами, верчение это все ускорялось и ускорялось, пока все вокруг не слилось в единую серую массу и, откуда-то издалека, донесся чей-то грубый незнакомый голос:
- Подъём!
______________________________________________________
*”Березка” – во времена СССР сеть внешторговских магазинов, продающих товары по специальным чекам внешпосылторга и за валюту иностранным гражданам и гражданам Советского Союза побывавшим в загранкомандировках и турпоездках.
**”BT”(сокр. oт “Bulgar Tabac”) – марка болгарских сигарет.
***Volens nolens (lat.) – волей-неволей (лат.)
7. http://www.stihi.ru/2015/11/27/11097