Повесть Василия Белова «Привычное дело» впервые была напечатана в журнале «Север» в 1966 г. С той поры прошло почти полвека, многое изменилось.
Рухнул Советский Союз. Вместе с социалистическим укладом, их породившим, исчезли колхозы и совхозы. Никто больше не запрещает деревенскому жителю покинуть деревню и перебраться в город. Никто не запрещает оставаться дома и жить, как хочется. Впрочем, скорее не как хочется, а как можется.
Старая жизнь разрушена, новой не возникло. Наверное, поэтому так щемит сердце, когда читаешь в «Привычном деле» об отъезде Ивана Африканыча. И сейчас многим приходится покидать деревню, уезжая на заработки или навсегда. Полвека прошло, а зарплата в сохранившихся кое-где хозяйствах по-прежнему грошовая: не то что семью прокормить, сам себя не прокормишь. Вот и приходится оставлять землю свою, отправляясь в чужие края. Остаются дома зачастую и жёны с детьми. И тоскуют при расставании не меньше, чем Катерина, прощаясь с Иваном:
«Катерина успокоилась у сосновского родничка. Уже розовел у родничка
набирающий силу кипрей, желтели поздние лютики. Сосны, просвеченные солнцем,
бросали зыбкую пятнистую сень и еле слышно нашептывали что-то, синело небо,
верещала в кустах дроздиха.
Сидели у родничка, ни слова не говоря. Иван Африканович взглянул на жену и вдруг весь сжался от боли, жалости и любви к ней: он только теперь заметил, как она похудела, как изменилась за это лето. Хотел сказать Митьке:
"Иди на машину один, никуда не поеду". Хотел сказать Катерине: "Пойдем обратно, будем жить как жили". Но ничего не сказал, обнял, оттолкнул, будто с берега в омут оттолкнул, пошел от родничка: Митька уже кричал издалека, чтобы Иван Африканович поторапливался...
Катерина глядела на них, пока оба не исчезли за кустиками. Ей стало трудно дышать, слабость и тошнота опять усадили ее у родничка. Хватаясь руками за траву, она еле дотянулась до холодной, обжигающей родничковой воды, глотнула, оттолкнулась на спину и долго лежала не двигаясь, приходила в себя».
От родничка уходил Иван Африканыч. От того самого родничка, к которому они с Катериной всегда приворачивали, чтобы напиться или просто посидеть отдохнуть.
«Родничок был не велик и не боек, он пробивался из нутра сосновой горушки совсем не нахально.
Летом он весь обрастал травой, песчаный, тихо струил воду на большую дорогу.
Зимой здесь ветром сметало в сторону снег, лишь слегка прикрывало, будто для тепла, и он не замерзал. Вода была так прозрачна, что казалось, что ее нет вовсе, этой воды».
У каждого из нас в жизни был, наверное, такой родничок. Незаметный, но незаменимый. Потаённая малая родина, исток наш. Место, где не только чистой серебряной воды можно напиться, но и место, с которым связаны воспоминания о «боли, жалости и любви» - лучшие человеческие воспоминания.
Пытаешься от них уйти к иной, может быть, более благополучной жизни, но не всякому это по силам. Как раньше, так и сейчас. Кто-то прилепится к городу, кто-то будет долго метаться между городом и деревней, а кто-то и воротится назад, как Иван Африканыч.
Только не всегда, вернувшись, находим сразу мы свои родники.
«Иван Африканович решил, как всегда, отдохнуть у родничка, попить воды.
И не нашел родничка. Там, где был пригорочек с чистым песчаным колодчиком,
громоздилась черная искореженная земля, вывороченные корни, каменья. Даже
сесть было некуда. Уселся на свой пустой мешок,-- не пустой, в мешке был еще
такой же мешок--оба из-под лука. "Бурлак,--опять с горечью и стыдом подумал
Иван Африканович,--ни пуговицы, ни кренделька, одну грязную рубаху несу из
заработка. Стыд, срам, дело привычное..."
Хотелось пить, а родничка не было.
Иван Африканович поглядел, поискал. Метрах в трех от заваленного
колодчика, где теперь громоздилась земля и камни, он разглядел мокрые комья.
Шагнул еще, поднагнулся: далеко от прежнего места под глыбами глины
светилась на солнце прозрачная холодная вода. Жив, значит, родничок, не
умер. Попробуй-ка завали его. Хоть гору земли нагреби, все равно, видно,
наверх пробьется...
Вот так и душа: чем ни заманивай, куда ни завлекай, а она один бес
домой просачивается. В родные места, к ольховому полю. Дело привычное».
Тот, кто вернулся навсегда, родничок свой найдёт, да ещё и новые родники выкопает, как Иван Африканыч. Но приезжают в родные места порой и те, кто сумел зацепиться в другом месте, даже неплохо устроиться там. Наверное, и сейчас мы видим их почти так же, как увидел Иван Африканыч:
«В белой пыли большой дороги захлебывались, пышкали машинные скаты: отпускники валили гужом. С богатыми чемоданами, с похожими друг на дружку, по-сиротски отрешенными ребятишками. Приедут, отоспятся, пропьют отложенные от дорожных денег пятерки и бродят с прямыми, как дверные косяки, спинами.
К трезвому не подступишься, с пьяного мигом осыплется вся городская
укрепа...
Те, что поспокойнее, часами высиживают на омутах, с фальшивым азартом
дергают сопливых малявок. Считают, сколько осталось дней отпуска. Все больше
с Севера: из Мурманска, из Воркуты…».
Едут, потому что и у них душа «просачивается». Томится она в городе, как в известном стихотворении Ольги Фокиной:
Горожане-то мы, горожане
Но из тех, кто в беззвёздной ночи
Начинает мечтать о лежанье
В час кончины – на русской печи…
На диванах-то мы, на диванах,
При коврах-то, порой, при коврах,
Но о чёрных – в угорышке – банях
В белой ванне вспомянем – и ах!–
Затуманится свет лучезарный
От мгновенно нахлынувших слёз:
Не угарно-то нам, не угарно,
Да печально без неба и звёзд…
Не держится «городская укрепа», потому что отнята укрепа настоящая. Трудно, оторвавшись, вновь найти свои родники…
«Не думал я, что мы в вечном плену у источников. Не подозревал, что наша свобода так ограничена. Считается, будто человек волен идти куда вздумается. Считается, будто он свободен... И никто не видит, что мы на привязи у колодцев, мы привязаны, точно пуповиной, к чреву земли. Сделаешь лишний шаг - и умираешь».
Прав Экзюпери. Умираешь, если не телесно, то душевно…
Иван Африканыч вернулся, но умерла Катерина, его жена. И стало ветрено на Руси…
Страшные ветра ломят и гнут Россию и сейчас. Трудно человеческой душе устоять на широком ветру, особенно если утрачена связь с родниками.
Несколько дней назад под утро мне приснился страшный взрыв. Не знаю, что там взорвалось, но когда я подошла к реке, то увидела застывших от ужаса женщин. Они безмолвно смотрели на маленькие грязные лужицы - то, что осталось от глубокой полноводной реки...
Подошла ещё одна женщина с вёдрами и, взглянув вниз, заохала, заплакала:
- Дома ни капли воды нету. Чем я внучку напою? Тут же одна грязь осталась...
- Процедить надо, - кивнула ей другая.
- Зачерпывай и пошли, - сказала третья. - Попробуем процедить. А худо если выйдет, я ведро воды тебе дам, есть пока у меня. А там пойдём, бабы, родники искать. Надо ведь делать что-то...
С этим я и проснулась...