«Там тень моя осталась и тоскует…»
(Анна Ахматова)
День был дрянной: из серого неба то ли лилось, то ли падало нечто холодное и мокрое – то ли дождь, то ли снег. Для войны такая «тактическая» погода особенно подлая – не спрячешься никуда. Лагерь был почти пуст – в те дни на нашем участке фронта шли особенно жестокие бои – почти все были на передовой.
В лагере, кроме наряда и караула, было только несколько офицеров, что вернулись с задания или с передовой и должны были вскоре снова ехать под пули и в сень взрывов. И как раз (как всегда не вовремя) приехала целая фура со снарядами и минами. Караул и наряд «дёргать» было нельзя, пришлось грузить снаряды офицерам. Седые майоры, подполковники, капитаны и лейтенанты помоложе (все из мобилизованных) таскали целый день ящики, которые порой просто разваливались в руках. Эти снаряды хранились на складах больше пятидесяти лет и то в ненадлежащем для сего месте, дерево ящиком местами даже поросло грибами-трутовиками. Но снаряды и гильзы были смазаны какой-то гадостью и, по сему, не портились и в бою не подводили (ну, почти никогда не подводили).
Грузили под дождём, чавкая берцами по грязи. Все были грязные и мокрые. Но никто не злился, не ругался грязно и зло, не ныл – все понимали, что так надо и надо срочно. Я заметил около ящиков Мишаню – самого молодого офицера из нашей батареи. Чего он стоил как боевой офицер – я не знаю, как то не пришлось видеть его в бою. А расспрашивать об этом не приходилось и было бы это крайне неудобно. Все называли его именно так: Мишаня. Я иногда называл его подпоручиком. Но редко.
Выглядел он довольно смешно и вёл себя аналогично. Над ним постоянно шутили: не со зла, и не зря – вёл себя Мишаня не всегда (точнее всегда не) адекватно ситуации. Комбат частенько бросал в пространство фразы: «Кого вчера из командиров взводов не могли долго найти? Мишаню, конечно?» «Кто не получил на складе бушлат? Кроме Мишани, ибо он, естественно, не получил.»
На гражданке Мишане был юристом, работал адвокатом в одном маленьком, но симпатичном местечке на Подолии. Был он почти всегда весёлым, жизнерадостным и беззаботным, частенько напевал некие придурковатые примитивные песенки, постоянно вставлял не в тему какие-то идиотские фразы. Комбат, естественно, злился и повышал голос: «Мишаня!!! Помолчи!»
Мишаня как-то умел «доставать» всех коллег-офицеров своими бесконечными разговорами. Поэтому, хоть над ним и насмехались, но общества его избегали. Мне же его перлы риторики были даже интересны – раскрашивали разнообразием печальные будни войны, а, по сему, был я него желанным и чуть ли ни единственным собеседником. Размышления вслух крутились у него преимущественно вокруг юридических казусов, терминологии и единой «извечной» темы: «Эта война бессмысленная мясорубка и бойня. Победить Путина можно и нужно юридическим способом. И я работаю над этим!» На это, естественно, был ответ: «Мишаня! Идёт война. И тем людям, что начали эту войну, напали на нашу страну, начхать на международные законы и законы вообще – как писанные, так и просто человеческие. Я уже молчу о Божьих законах. Нам остаётся только одно - воевать. Иначе они уничтожат и нашу страну, и нас всех заодно.» Но эти аргументы на Мишаню не действовали.
Саму юридическую науку он воспринимал, как своего рода поэму, а себя как песняра юриспруденции. Только у него слово «закон» всегда рифмовалось со словом «Армагеддон», а «конституция» со словом «проституция». Кроме своих профессиональных тем, он любил рассказывать о следующем: у него на мобильнике была куча фотографий разных топ-моделей (очевидно, скачанных из интернета), но он уверял, что всё это были его подружки, и о каждой из них он рассказывал множество историй эротического содержания с его непосредственным участием, разумеется. Кроме того, за его словами, он был лично знаком со многими всемирно известными звёздами кино и эстрады. И, будто бы, они все приезжали в его маленькое подольское местечко только для того чтобы пообщаться со своим закадычным другом, которого они называли просто Мишаня. А он, соответственно, их называл тоже фамильярно – не Элизабет, а Лизи, не Кейт, а Кити. В эти истории, разумеется, никто не верил, но никто ничего об этом неверии ему не говорил. Мишаня когда то (в прошлой жизни) играл в КВН и поэтому (а может, и не поэтому, а по натуре своей) воспринимал жизнь и войну как краткий эпизод нашей жизни, как смешную историю, как прикол над которым стоит посмеяться. Ему пытались объяснить, что жизнь – это не прикол а война – это совсем не смешно. Но Мишаня такую логическую конструкцию не воспринимал.
Он, вообще, мир окружающий воспринимал как то странно и субъективно. Как то я спросил его: «Что есть истина?» Он ответил, что истина, это то, что у нас в душе. То есть об объективной реальности с ним было бы говорить напрасно. Иногда в узком офицерском кругу он изображал персонажи разных мультфильмов. Особенно хорошо у него получался образ Винни-Пуха. Мало кто смеялся тогда, но это (с моей точки зрения) делало жизнь более яркой и разноцветной. Кроме того, при солдатах он никогда не вёл себя как клоун – держал дистанцию.
Но Мишаня не всегда был весел: иногда в его глазах гостила такая глубокая тоска, и такая безнадёга… Комбат, как-то увидев Мишаню в таком состоянии, сказал (то ли в шутку, то ли в серьёз) не заметив, даже, слышит его Мишаня или нет: «Мишаня никогда не станет на лыжи. Мишаня юрист и знает, что так делать нельзя.»
В тот день, когда мы грузили снаряды, я увидел Мишаню под импровизированной крышей склада РАО. Он стоял без шапки на холоде и сырости, растрёпанный и неприкаянный. Ледяная вода стекала ему с крыши прямо на голову и за воротник, но он не обращал на это никакого внимания. А в глазах у него была такая безнадёжная тоска, такое отчаянье.
- Ты что делаешь? Ты заболеешь! Оденься. И двигайся. Ты меня слышишь?
На это Мишаня ответил:
- Я рождён для любви.
- Когда ты серьёзно заболеешь, тебе уже точно будет не до любви. Ты что, нарочно хочешь в госпиталь попасть?
На это он ответил цитатой из одной глупой песенки (а он часто говорил цитатами), которую частенько напевал:
- «Наши девочки спрятали рученьки в муфты…»
Поняв, что разговаривать с ним сейчас не имеет смысла, я пошёл далее грузить снаряды, хоть и руки у меня просто отваливались.
На следующий день мне было просто не до Мишани – я был на задании, на передовой. Через несколько дней, вернувшись в лагерь, я понял, что в лагере что-то случилось – это я прочитал на лицах комбата и двоих офицеров из нашей батареи. На войне каждый день что то происходит, и, преимущественно, неприятное. Но неприятные факты все привыкли воспринимать буднично – война войной. Тут же чувствовалось, что случилось что то особенно неприятное.
- Что случилось?
- Мишаня застрелился. Не понимаю, как на войне человек может покончить жизнь самоубийством…
Но я понял, как и почему. Только ничего не сказал комбату – этого не объяснишь… Но с того дня, иногда, выходя из блиндажа в степь я кричал: «Мишаня!!!» Ибо я знаю – где то здесь блуждает его тень… Эх, война, война, что ты с нами сделала…
(Ноябрь 2014 года)
(Авторский перевод)