Он был отшельник и аскет.
На протяженьи многих лет
в необитаемом краю
влачил планиду он свою.
-
Он был и хром и полуслеп,
а дом его похож на склеп.
Лишь тусклым светом каганца
в нем озарялась жизнь жильца.
-
Он ел распаренный горох,
и веря в то, что слышит Бог,
молился истово и жадно.
А жирники мерцали чадно.
-
Меня нелепый страшный случай
забросил в этот край дремучий –
мой конь погиб от вражьих стрел,
а сам я в битве уцелел.
-
С обломком старого копья
к пустому скиту вышел я,
и пал в бессилье на порог.
А он лечил меня, чем мог:
-
поил водою ключевой,
прижег рубец мне боевой,
кинжал мой раскалив в огне,
и раны мхом укутал мне.
-
Он чутко слушал мой рассказ,
и отливал кровавым глаз.
И пальцы крепкие сминали
протертый ворс на одеяле.
-
Он мне сказал, что я слабак,
а он - из опытных рубак.
Как только раны зарастятся,
меня научит он сражаться.
-
И, наконец, настал тот день.
Мне дав секиру и кистень,
себя в кольчугу он облек,
и острый длинный меч извлек.
-
Он был и стар, и слеп, и хром.
Но я в обличье молодом
не мог тягаться с ним ни в чем.
Он мастерски владел мечом.
-
Он разъярялся и кричал,
Крушил меня, а я молчал.
Он бил меня, а я терпел -
я злым и сильным быть хотел.
-
Я пробыл в ските целый год,
вкусив воздержанности плод.
И, роскошь презирать учась,
я жил, в отрепья облачась.
-
Я так же истово постился,
И яро на мечах с ним бился.
и с ним молился у икон,
оброс, и нравом стал как он.
-
А он то дик был, то раскаян.
То вроде Авель, то вдруг Каин.
И я минутным озареньем
внезапно понял суть двоенья.
-
Он не смиреньем - гневом полон,
и дух его в оковах скован.
Себя терзает он и гложет,
за то, что прежним быть не может.
-
В глухой тиши ночного скита
мне жизнь его была открыта.
Изложена в его устах,
внушая безотчетный страх.
-
Он был разбойник и палач,
чью жизнь чужой пронизал плач.
Слыл за мерзавца, подлеца,
и страх вселял в людей сердца.
-
Он кровь рабов с вином мешал,
и пил её, и плоть вкушал.
Он плащ носил из снятых кож
тех, кто попал ему под нож.
-
Он кровью метил жизни путь.
И Бог, желая отдохнуть
от ужасов его деяний,
воздал болезнью в наказанье.
-
На пире буйном и хмельном,
за разоренный мстя свой дом,
княжна с поклоном подошла,
и чашу с ядом поднесла.
-
А ночью неподвижный труп,
на лошадиный бросив круп,
свезли в овражную крапиву,
волкам чащобным на поживу.
-
Но он не умер. Добрый Бог
его принять к себе не смог.
Но пренебрег и дьявол им,
сочтя соперником своим.
-
Он полз, как раненая рысь.
На нем стервятники дрались
за право выклевать глаза,
а он им пальцы в плоть вонзал.
-
Он ел их мясо, пил их кровь.
И встать пытался - вновь, и вновь.
Но телу, полному отравы,
не суждена былая слава.
-
Он выполз к обжитой елани
среди боровой глухомани.
И, имя в тайне сохранив,
остался там. Остался жив.
-
Безмерным напряженьем воли,
преодолев пороги боли,
он снова на ноги поднялся,
и в скит далекий перебрался.
-
Отныне больше не случится,
сжимая в латной рукавице
отточенный любовно меч,
ему врагов на поле сечь.
-
А он твердил, наставник зла,
что нас судьба не зря свела.
Что я – возмездия десница -
врагов заставлю поплатиться.
-
Я слушал, вовсе не дыша.
И в ужасе моя душа
стонала, на слезах скользя,
что ждет меня его стезя.
-
И ночью темной и глухой,
под упоенный волчий вой
нехитрую собрав котомку,
покинул я его. Вдогонку
-
мне несся громкий гневный крик.
И злой помешанный старик
грозил во тьму своим мечом.
Но мне все было нипочем.
-
Бурля, в нем клокотала злость.
Он словно пес, утратив кость,
метался бесом меж икон.
А я бежал из скита вон.
-
Прошли года, мой век спокоен.
Я просто писарь, а не воин.
Я мирным днем живу в миру.
И меч уж в руки не беру.