Есть такая легенда о птице, что поёт лишь один раз за всю свою жизнь,
зато прекраснее всех на свете. <…> В тот миг, когда шип пронзает ей сердце, она
не думает о близкой смерти, она просто поёт, поёт до тех пор, пока не иссякнет
голос и не оборвётся дыхание.
Колин Маккалоу «Поющие в терновнике».
Действующие лица:
Не они.
Действие не происходит.
КАРТИНА ПЕРВАЯ.
Догорающий закат обнажил онемевшую в воздухе пыль плацкартного вагона, где невыносимо пахло едой и чьей-то молодостью. Запотевшие стёкла, замызганные отпечатками и замусоленные пространными взглядами, откровенно рассказывали о прошлых путешествиях и прошлых попутчиках.
Уже очень скоро протухшие консервы без сожаления полетят в урну. Неразгаданный сканворд перелистнётся чьей-то нервной рукой, перестав быть источником непродолжительных мучений. Книга так и останется раскрытой и спящей на чьей-то ровно дышащей груди. А где-то в соседнем купе вот-вот начнёт зарождаться чувство первой, самой необыкновенной любви.
Всё как всегда.
/вот они вместе съедают друг друга мыслями словами взглядами они сами себе таинственны бесконечно единственны очаровательны и наивны на белых простынях этой обыденной нижней полки они до беспамятства смеются расширив глотки и он поёт ей глупые песни а она читает ему стихи и если честно уже без ума от рельефа его руки она никогда не была так счастлива вместе с ним по рельсам катится их окружённый сожженный мир им так наплевать что будет к примеру лет через шесть да разве может её улыбка когда-то ему надоесть не замечая снующих туда и сюда друг за другом за кипятком и громыхающий храп разбудивший уснувший давно вагон не замечая прекрасный закат за слепым окном им просто так хорошо им так хорошо вдвоём/
Первый поцелуй заглушит стук колёс. Пыль мгновенно рассыплется, овладевая холодным пространством вагона. И поезд двинется дальше, обдирая своими ржавыми боками плотное полотнище темноты.
Всё как всегда, не правда ли?
КАРТИНА ВТОРАЯ.
Не ходи сквозь меня, пожалуйста.
Я цветов не видала с августа.
Всё бесцветно, и снег на улице.
И вода не кипит в кастрюле.
Целовались не мы. И не было
Будто этого полушария,
На котором рвалась история
Не о нас и про нас. Из светлого
Зарождается утро, завтраки,
А откуда берутся запахи,
Ты, наверное, сам не ведаешь,
Ты, наверное, их не чувствуешь,
А я помню. Когда-то первые,
И когда-то такими грустными
Они не были. Были / не были -
Это всё, поверь, относительно.
Меня манит твоя ослепительность,
Как талантливость манит бездаря.
Не ходи сквозь меня, по возрасту
Я уже доросла до вечности.
У меня на рубашке клетчатой
В каждой клетке - дыханье пропасти.
Мы с тобой не сыграем в шахматы -
Ты меня обыграешь запросто.
Ты же видишь, я вся распахана.
Не ходи сквозь меня, пожалуйста.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ.
напиши мне, пожалуйста, что-нибудь, что-нибудь глупое мне напиши.
на моём столе разбросаны чертежи несовершенной, -шённой бумаги.
я устала разглядывать в зеркале отражающиеся этажи,
на которых полно чужих
с рвущимися пакетами в универмаге,
с рвущимися мыслями,
сломанными голосами - местами,
с одинаковыми и ненужными никому именами.
сколько мы будем ставить на красное / чёрное, чётное или зеро
наше с тобой одиночество, наше с тобой ничего?
наши с тобой отношения утилизировать бы и забыть
на случайном каком-нибудь этаже обгоняющих нас орбит,
чтоб не сквозило от нас с тобою абсолютною пустотой,
одиссейским мытарством; чтобы прочею ерундой
не заняты были бы мысли, и я б искала везде, как раньше,
твои солёные веки, губы, горячие плечи, пальцы;
и чтобы в том месте, где небо - лишь ипостась песка,
меня бы коснулась твоя рука,
и мы бы сидели рядом, не спрашивая имён,
друг с другом, и
глупыми,
и вдвоём,
чертили восьмёрки, с закрытым ртом
смотрели, как вечер уходит за горизонт,
и были свободны от
всех обязательств и городских звонков.
ты мне напиши не глупое, но что-нибудь лишь напиши,
пока под нами не рухнули все эти чёртовы этажи.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.
энума элиш
когда наверху
(внутри у нас)
космос опять разверзся,
и в пасти у пропасти глупости глупыми быть перестали,
вода обретала форму, теряя пресность
и тысячи лет. а помнишь, как нам втирали,
а мы не хотели слушать,
заткнувши уши,
про разность полов и вкусов,
живущих на двух планетах,
а мы наслаждались солнцем, завёрнутым в чупа-чупсы,
шагая по звёздам рядом в грязных, разорванных кедах.
когда наверху
мы Бога не заменили ещё метафорой,
а любовь - потребностью и еле греющей (замерзающей!) батареей,
мы оба смешивались в глубоких горящих кратерах
на всех внеземных экваторах,
пересекающих нас параллелях.
когда наверху
хотелось ещё быть выше,
а люди твердили, что курят, чтоб не сойти с ума,
ты забирал поцелуи с моих лодыжек,
ты утверждал, что это моя вина.
и там, в заваленной мною пеплом
нелепой цивилизации,
где космос - всего лишь миф,
тебя уже нет,
как нет гравитации,
когда наверху раздолбался лифт,
тебя уже не было.
нет.
вода обретает форму, теряя текучесть лет.
КАРТИНА ПЯТАЯ.
Ну давай постоим на причале,
Где сильные волны качали,
А мы всё также молчали,
Касаясь друг друга плечами.
Подушечки нервных пальцев
Тарабанили по решётке.
День был таким коротким.
Видишь, там двое в лодке
Кротки и беззаботны,
Веселы и свободны.
Можешь быть с кем угодно,
Лишь бы на глади водной
Не разошлись круги.
Ветер срывает шляпы,
Что-то кричит глашатай.
День без улыбок мятый.
Не отрывая пяток,
Стой и смотри на них.
Видишь, там двое тонут.
Дно забирает стоны,
Точно святых - иконы.
В воду уходят тонны,
Тонны таких святых.
Сильные волны качали,
Люди кого-то встречали.
На этом пустынном причале
Когда-то и мы стояли,
Не в силах куда-то плыть.
Подушечки нервных пальцев
Тарабанили по решётке.
День был таким коротким.
День был таким коротким.
КАРТИНА ШЕСТАЯ.
По машинам - с обрыва - и, может быть, сплавом вплавь,
Вспять.
Опять.
Научи меня забывать,
Не дышать под водой и в двери закрытые не стучать,
Ждать.
Но главное - забывать.
Словно рыбы, в нас смотрят окна большой реки.
Путаю строки.
Мне так не хватает твоей руки,
Чтобы нащупать небо там, в густоте ольхи.
Кашель в груди.
Ты только не приходи.
Наши профили, фасы безлико ползут по рулю,
Календарю.
Сплавляю, что говорю.
Не приходи. Зачем тебе делать крюк?
Я ведь по-прежнему тут.
И очень много курю.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ.
весна.
за окном, надрываясь, поёт оголтело птица.
а я забыла о чём,
забыла о чём,
забыла язык,
забыла, что лью мимо края кислое,
очень кислое,
невозможно кислое молоко.
кофе без сахара, горький, как руки вдовьи.
морщусь, кукожусь. на кожу ложится тень.
Бог создавал светила на небосводе,
солнце с луной разделив на четвёртый день.
и был апрель.
метель порошила крыши,
распотрошив, зашив в пелену дома.
там за окном под толщей четверостиший
стонет и стынет чья-то - ничья - война.
время - весна.
и дымно:
видно, опять пригорело что-то.
горечь и горе выбьет из комнат стук
старых часов настырных.
сумка, ключи, работа.
кажется, я забыла,
выключен ли утюг.
КАРТИНА ВОСЬМАЯ.
Как захочешь исчезнуть, спрячься в густую тень.
Люди рвут возле дома с куста сирень.
Загадай, если выпадет три и пять,
Ничего обо мне не знать.
Как с конвейера сходят один за одним стихи,
Как растут, уплотняясь, под тяжестью их мешки
Под глазами, как слово теряет вкус,
Как становишься мелочен, жалок, пуст.
Как лежит на поверхности то, что искал внутри,
Как молчание стоит дороже любой строки.
Как звенит, поглощая Вселенную, тишина,
И как падают в лужи спалённые провода.
Как захочешь исчезнуть, выколи мне глаза.
Загадай, чтобы никогда
не смогла бы тебя узнать.
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ.
Кто-то дует на угли, пытаясь разжечь костёр.
Я лежу и смотрю на звёзды, которые ты не стёр.
Они, пьяные, пляшут и падают мне на лоб.
Загадала, чтоб ты был счастлив, раз, может, сто.
Я сбежала из дома, бросив в рюкзак ключи,
Попросила водителя высадить где-то меня в Керчи.
Я иду по безлюдной трассе, и пот ручьём.
Это мне, - отдышавшись, думаю, - нипочём.
Мои плечи донельзя облизаны солнцем, и соль во рту.
Если б можно было остаться, то я бы осталась тут.
В Коктебеле отравит разум гомерический смех цикад,
Я забуду, как ты размазал по моей худобе свой взгляд.
Мои ноги вросли от страха в километр крутой скалы,
Чайки крыльями режут воздух, прикрывая за мной тылы.
Ялта скачет холмами в море, приглашая нырнуть за ней.
Мне навстречу шагают щёки обгоревших с утра людей.
Я лежу на холодной гальке, где-то рядом трещит костёр.
Я смотрю на слепые звёзды, те, которые ты не стёр.
Они, пьяные, падают наземь, задолбавшись тебя искать.
Загадала, чтоб ты был счастлив, когда с нею ложишься спать.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Да святится имя Твое, покуда не выйдешь вся
Запахом, нежностью, горечью, эхом глухих шагов,
Мыслями, письмами, листьями. Если меня простят,
Значит, на то и воля
Твоя.
Ныне.
Во веки веков.
Да святится имя Твое да в каждой моей весне,
Каждой слезой младенца, въевшейся в пухлость щёк,
Каждым касанием губ Твоих в мертвенно-белый снег.
Стены сужаются, люди расходятся,
время
теряет
счёт.
2015