Чреда осенних ясных дней, чеканных медным листопадом,
прозрачней воздух и нежней с безудержным дождей каскадом.
Прохладный сумрачный рассвет тревожит снов ночную сладость.
Я счастлива, ведь их привет мне дарит истинную радость.
В лесу отшельницею я уж год живу в своей пещере,
с Законом Божьим бытия в гармонии, здесь даже звери -
от белки до медведя - все у ног моих, и мне послушны.
Сверкает в солнечной росе мой мир без страхов малодушных!
Несчастные безумцы те, кто одиночеством томится,
чьи души в грешной слепоте свободны не были, как птицы;
кто в окружении людей избрал суетную дорогу,
кто полон призрачных идей, забыв себя, не зная Бога.
Да, нам дано свой дух познать, но лишь наедине с собою,
в нас пребывает Благодать и жизнь с осмысленной судьбою.
И в самой мрачной из пещер я в Божьей милости купаюсь
и не страшусь небесных сфер, их ярким светом упиваюсь.
О, фантастические ночи! С какою щедростью цариц
бесценный, редкий дар пророчить ниспослан вами! И с ресниц
моих, смежающихся в дрёме, я вижу судеб колорит, -
где прошлое мертво и кроме того, где Будущее спит...
Мне снился всадник на коне, бредущий, как мираж, без цели,
то в адском мраке, то в огне, и ангелы над ним летели...
Лицо знакомо... Адриан! В слезах суровый профиль скорбный..
Но это явь или обман?! А конь идёт к плите надгробной.
Моя преступная любовь, всё позабудь и успокойся!
Дороги не сойдутся вновь и мы не встретимся, не бойся;
не снись мне больше, не рыдай, в измученной душе мечтою
несбыточной, но вновь отдай страданья с нежной красотою!
От них не отрекаюсь я, - слепые очи искушенья
пронзили сердце, и, паля мятежным пламенем крушенья,
зажгли звезду в душе моей! И жар её непреходящий -
не искры пагубных страстей, а свет Любови настоящей.
Безумный, безутешный дух мой терпит всполохи шальные
на солнце нежных чувств и двух людей глаза больные...
В слезах моих устали лицезреть, когда в мечте смыкаю веки:
один - готов меня презреть, другой - мне Богом дан навеки!
И жгучей горечью обман меня ввергает в исступленье,
где полный смуты Адриан спешит ко мне. В одно мгновенье
его сменяет образ, но уже другого Адриана:
в глазах бездушие одно и серебристый хлад тумана.
Теперь весь день я буду плыть в волнах изменчивых мечтаний,
вино утраты горькой пить, сгорать в огне пустых желаний...
Как долго мне ещё страдать, когда рыдает сердце кровью?
Душа бессильна передать, что мне не справиться с любовью.
Сойду ль с ума в припадке горя, сосредоточившись на ней,
иль брошусь в скорби тихой море, увянув в цвете юных дней?..
Рванувшись из последних сил, я выскочила из пещеры;
весь свет, казалось, был немил, как для затравленной пантеры.
Но мудро ль так себя вести - впадать в безумство исступлений,
загнать свой разум, довести до ужаса изнеможений? '
Сорвавшись с дикой высоты, в лучах поблёкших, золотистых,
как миг алмазной красоты, полился дождь холодный, быстрый.
Ещё под впечатленьем сна, в плену заоблачных фонтанов
я слышу возглас: - Вот она! - и лицезрею атамана
разбойной шайки... Что за вздор! А рядом брат его; горящий
он устремляет хищный взор в очей моих огонь дразнящий.
На длинноногих скакунах, чьи гривы льются водопадом,
что ни в легендах, ни в мечтах не отыскать - всё меркнет рядом
с великолепной красотой двух странных всадников; опасность
с щемяще-давящей тоской от них исходит и неясность.
Прекрасный благородный вид имеет атаман, и руки
в перстнях сверкают; он глядит из-под чалмы - какие муки
во влажном блеске чёрных глаз! (И свою острую бородку '
в раздумье глад, в первый раз решаясь, что сказать мне кротко.
Разбойник в облике царя?! Величье от него исходит,
глаза его огнём горят, он жгучий взгляд с меня не сводит.
Другой поменьше, неказист, глаза насмешливо-надменны,
(вдруг с уст сорвался наглый свист), в чалме его брильянт бесценный.
Но атаман слегка склонился, подав приветствия мне знак,
и голос робко заструился, враждебности разрушив мрак:
- Кто ты, мой демон искушенья? Насилу выследил тебя.
Прекраснее, чем ты, творенья средь ясных звёзд не видел я!
Сирена или дьяволица? А бровь - как режущий кинжал!
Ты - сон, что наяву мне снится, вонзая в сердце сотни жал.
Сапфир любви Творца Вселенной, где каждый чародейский блик
отображает несравненный языческой богини лик.
Ты среди женщин, словно кобра в клубке вертящихся ужей,
и в ветхом рубище твой образ стократ красивей и свежей,
волшебней, одухотворённей пустой и плотской красоты,
что кажется незавершённой пред совершенством, что есть ты!
В пурпурный атлас я одену твой гибкий и точёный стан;
с брильянтами морскую пену сплету я в кружево-дурман;
и россыпи жемчужных нитей, и жёлтых роз в каскад кудрей
запутаю, но сохранить бы все чары красоты твоей...
Жестокость времени сыграла, знать, злую шутку над тобой,
но я исправлю это; жало судьбы пронзает всех, но бой
мы поведём с ней беспощадно! В мой замок роскоши и грёз,
где светят факелы отрадно, уедем от беды и слёз!
Я улыбалась и молчала, по мокрым завиткам волос,
катились струи, время мчалось, и в воздухе повис вопрос.
Но вдруг я чётко уловила все мысли под его чалмой:
«То не красавица - сивилла, юродивая. Боже мой!».
Не в силах более сдержаться, я засмеялась от души.
Как долго будет продолжаться весь этот бред в лесной глуши?
Прекрасный, благородный вор, залезший в сад чужих преданий,
застлал кровавой дымкой взор и жалким пламенем рыданий.
Вдруг оба вынули ножи, ко мне вплотную приступая,
но за оврагом у межи вмиг появилась волчья стая!
Кто видел ярости кипенье в зверином рыке и клыках?
Разбойники пришли в смятенье, впадая в первобытный страх.
О, страх, владыка и мучитель, ты беспощаден и велик!
Неважно - раб иль повелитель перед тобой главой поник;
палач жестокий и убийца - из малодушья ты рождён,
ты искажаешь скорбью лица, но редко будешь побеждён!
Оскал твой - то улыбка смерти, о, мрачный демон! Фаэтон
агоньи адской, круговерти ты разгоняешь; мчится он -
неотвратимое несчастье, созданий слабых растоптав,
их гневно разорвав на части, и плоть повсюду разметав.
И только тот себя избавит от плена смерти алчной уз, -
кто Дух свой противопоставит и сбросит малодушья груз.
Как мало храбрецов, рождённых от смертных женщин - не всегда
душа летит освобождённым путём от страха, как звезда!
Порывы ветра разъярясь, безумью дань любви отдали,
лавиной ледяной грозясь, дождь низвергался и рыдали
осинок тонкие ряды, дубы столетние и сосны
сгибались, и на все лады стихия пела: «Поздно, поздно!..»
Взвивались кони на дыбы и истерично-громко ржали,
давя копытами грибы, и волки к нам уже бежали.
В слепом порыве атаман, объятый ужасом незримым,
коня пришпорил, и дурман в очах его необоримый.
Всего мгновение дано мне было лишь на то, чтоб резко
свернуть с дороги, всё равно отрезан путь! Разбойник дерзко
коня направил на меня - и птицей я в седло взлетела
в руках могучих; он, бранясь, пустил коня в галоп умело.
А волки мчались по пятам огромной стаей, завывая,
по мхам, кустарникам, плющам стремглав, и путь не разбирая.
Распущенных волос каскад в густом роскошном изобилье
держал он цепко. Жуткий ад! О, лучше бы меня убили!
Всего на самый краткий миг я в ярости освободилась,
последовал удар - мой крик, и я сознания лишилась...
Спасенье, что чернее тьмы, небытиём на нас находит,
и с царством смерти спорим мы, и благодать на нас нисходит...