Он стоит у окна. Он смотрит на тонущий в рассвете город.
Она глядит в потолок. Воздух сжат, холоден, вспорот.
Он говорит: "Я устал. Не могу. Я падаю с ног,
куда мне теперь? Как мне теперь тащить эту тяжесть заплечную?
Когда теперь над головой заплещется Млечный?
Кто мне теперь свет?" Она говорит: "Бог".
Он садится к ней, жмурясь от полуденного солнца,
она выжимает из себя улыбку изможденного марафонца,
которому осталась сотня метров, последний круг.
Над их головами остается все меньше неба и
настолько растерзанными даже снятые с крестов не были,
но они не разжимают рук.
И весь мир сходится в точке касания их ладоней,
становясь хоть на секунду ярче, живей, просторней,
хоть на секунду переплетенные пальцы перевешивают страх,
и тот пятится, забивается в угол, теряет значимость и значение.
Будто ось неспособного разделить их сечения
горизонт, замирающий крошечным бликом в глазах.
Закат. Стрелки часов медленно стынут.
И мать шепчет на последнем дыхании сыну,
его шею руками надрывно обвив:
"Нет ада, нет рая, нет слова 'черное', нет слова 'белое'.
Этот шар до сих пор одно целое
только из-за центробежной силы любви."