Я на поезде ехал Москва-Воркута.
Нас тянул паровоз. И был «общим» вагон.
И казалось, что еду, не зная,- куда,-
Бесконечно тянулся любой перегон.
А за окнами мокла в болотах тайга.
Стройны лиственниц жерди. Блестела вода.
Вряд ли там прошагала бы чья-то нога.
Но прошла! Протянув поездов провода...
Черным шлейфом тянулся за окнами дым.
А в вагоне народу, ни лечь, ни присесть.
Я студентом тогда еще был молодым,-
Третью полку нашел! Умудрился залезть.
Помню, там, подо мною, и курят, и пьют.
Жалко плачет ребенок у чьей-то груди.
И картежники громкие спать не дают,
Кроют матом в дыму длинный путь впереди.
Низко солнце светило, ползли облака.
Очень редко в тайге появлялся просвет.
Без постели мне полка намяла бока,
Но не мог предложить себе лучший совет.
В том вагоне со мною полгруппы ребят.
Нас профессор на Север, на практику, вез.
В те места, о которых у нас говорят,
Что их зодчие любят буквально до слез.
Вот и Котлас! Мы вышли. Волшебный закат!
Чтоб увидеть красивей, езжай северней.
Слишком мало сказать: «Как я этому рад!»
«Да я счастлив!»- воскликнуть мне было верней.
Чуть поодаль вокзал, но речной. И река!
То стремительно мчалась на Север Двина.
Широка и красива. В кармине слегка,-
Отражался закат, как в бокале вина.
А потом теплоход. И мы плыли всю ночь.
Но не мог я все время в салоне сидеть.
Был не в силах восторги свои превозмочь,-
Я на палубу верхнюю бегал,- глядеть!
С этой палубы вид! - Трудно все передать.
Это было как раз,- Время Белых Ночей!
Видно все, хоть темно. А вокруг благодать!
И церквушки в тайге. Ни огня, ни свечей.
Их тесовые крыши блестели в ночи.
Все подернуто было сплошным серебром…
И вода шевелилась, шепча мне: «Молчи!
Ты впитай это все! А осмыслишь потом!»
И Великий Устюг нас встречал поутру.
Мы стремились сюда для полезных затей.
Никогда в своей памяти я не сотру
С милым «оканьем» речь здешних добрых людей.
Город мал. А в нем больше, чем двадцать церквей!
Все - двенадцатый век! Да семнадцатый век!
До тех пор я не видел таких, красивей…
Как талантлив ты был и тогда, Человек!
Город древний основан в слиянии рек,
Там, где Сухона с Югом рождают Двину.
И купцов здешних знал и британец, и грек.
И Дежнёвым гордились еще в старину.
Заповедное место ремесел любых.
И давно, и теперь, здесь чернят серебро*.
В изразцах он ценинных** своих голубых.
И в бревне, что торчит из реки «на ребро».
Берега здесь засыпаны бревнами в слой.
И сплавляли по Сухоне длинно плоты.
Мужики здесь калечились этой «игрой».
А девчонки невиданной здесь красоты!..
Обмерял целый месяц огромный собор.
Был Михайло-Архангельским тот монастырь.
Чертежи, может, живы еще до сих пор.
Для науки оставили, как поводырь.
Вечерами окрестности все исходил.
За тайгою Фанерный нашел комбинат.
А в последнюю ночь солнце в речке удил,
Жег костер и смотрел, как сгорает закат.
И теперь, по прошествии множества лет,
Этот город в душе за ранимой чертой.
Если б мог, то купил бы на поезд билет
И вернулся к нему, на пленер, за мечтой…
18.12.2015 г.
Фото из Ин-та.
*) Ювелирное искусство «серебряной черни» издавна ценилось во всем мире. И известны только два места, где издревле изготовляли такие изделия. «Северная чернь»- в Великом Устюге, а вторым местом является аул Кубачи, в Дагестане.
**) Ценинное дело – это окраска керамических изразцов непрозрачными оловянными красками.