Открываешь глаза в сон -
пробуждение громоздким осознанием,
как кирпичом
голову разбивает.
Не спишь -
пьешь. День за днем, тонешь.
Только метания
боль не снимают.
А по небу пробегает гончий пес
и рычит,
пока Цефей пламенный, держа свой плащ и скипетр,
корону,
смотрит
на кита
(он на твоем запястье).
Плачет небо;
и гончий
не боится стрелы Господней
и суда не страшится,
и не лает,
но мчит
вперед;
он ведь не Цербер прикованный
как ты не грозный Бог,
с Олимпа сошедший
в болота земли;
а она -
не вера,
и надежды в ней столько же сколько в умирающем;
только глаза блестят
звездами,
заворачивая взгляд в новое созвездие Креста.
Ты которую ночь не спишь,
а красота,
глядя в зеркало,
собирает волосы Вероники,
чистые и прекрасные,
как ее роковое решение,
и не ждет она
и не светит больше.
Только отражает свечение.
*
Прочь - из дома;
где одиночество крепнет, а мороз не истощает и не презирает тело.
В пятой агломерации Индии цветет расна -
выпей её,
успокой душу,
уйми терзания.
Ведь сомнение рождено из веры, как реальность из ожидания;
и пока мир горит в огне -
нас ждет
гостиница
для путешествующих в прекрасном.
Краеугольный камень сочувствия
рассыпался в крошки.
Асфальт изрешетили трещины,
как брешь
в моих усталых глазах
и твоих опьяненных.
Умер Бог,
и в чужих равнодушных глазах воскрес.
Спуталось все,
и рвется,
и мы обрываем нити
вместо того, чтобы распутать клубок.
И эта боль,
дорога разорванных перьев моих внутренних птиц.
На полотна небрежно ложится краска.
Это дорога в Денвер, оборванная на полпути,
и река вброд,
и Путь в Дамаск.
Бросивший все, не ради спасения,
бросивший все,
и печаль отринувший,
отвернулся в сторону на перекрестке.
Тысячу причин можно найти в этом пропитом Храме,
заброшенном,
названном душой;
и не одной не хватит сполна,
чтобы забыть
данные обещания.
Бросившая надежды,
я,
как трижды просившая Соломея, -
тела коснуться грязного заключенного;
волос коснуться, черной пыли;
и губ коснуться,
как горькой клюквы на болотных топях
в судорогах обезвоживания.
И трижды отверженная,
и побежденная,
в конце концов,
получила все,
потому что одно никогда не сможет переубедить разум -
сердце.
Клином перелетных птиц разбить небо - больно.
Как в 'циниках'
по Страстному бульвару,
идем по улицам новочеркасским,
и солнце бьет серым камнем в грудь,
не светит, не греет;
только руки мерзнут
и падают на асфальт листья;
мимо оград и урн кованых.
Пальцы твои
в своих грею,
а губы твои, спиртом залитые,
не коснутся случайно моих век,
едва сном
зацелованных.
Просить поздно, но ты
не будь мне Распятием,
и Железной девой не буду я.
А если так,
лучше отринь все ценности и сокровища
похорони с надеждами;
дабы не освистать Любви своей,
и жизни своей,
и чужой смерти.
Отринь. Отбрось. Отпусти.
Все вместо «аминь».
Ибо неощутимы слова твои,
будующие
огни и стены
в душе моей;
Неосветимы глаза твои - фонари дорог,
затянутые маревом пьяной ночи
и потухшими звездами;
Неоспоримы мысли твои,
рожденные из Сутры и Отречения,
из Страдания и Ненависти,
из Истины и Забытия;
Несокрушимы объятия твои,
которых не хватит,
даже сожми ты до хруста мне клетку грудную;
Неокрестимы плечи твои,
не верившие в Святых,
и в светила небесные,
и в звук тишины.
Вместо «аминь» - проклинаешь.
Вместо доверия -
отрекаешься.
Я распускаю волосы.
Небо над нами едино.