Сугробы сбились плотнее в кучи,
в молчаньи льдинкой слетает слово...
В чулане тёмном забыт Щелкунчик,
Он верен клятве. Он клятвой сломан.
В мешке небесном одни прорехи,
и мышь седая насыплет в щёлку
снежинки крупные, как орехи.
Кому в сочельник теперь их щёлкать?..
Не смазать глиной широких трещин,
Камзол не скинешь и не починишь.
И ты глаза закрываешь крепче.
Что скрыто в них - не к лицу мужчине.
Лица всего-то — косая челюсть.
Истерзан силой тупых-пытливых.
Пылясь вверху, так свиты качели,
что только шаг до тугой петли их.
Но есть награда, что стоит муки,
бесславной стражи зарок столетний,
он помнит слёзы и помнит руки,
и века прошлого час последний…
Сосед из плюша терял опилки
- прогнили нитки заплат на брюшке.
Клинок из шпаги пошел на шпильки,
живущей в доме чудной старушке…
Она в какао насыпет соли,
не зажигает в потёмках свечи,
она не знает — то явь ли, сон ли,
но помнит вечер. Всего лишь вечер.
Окончен праздник. Ни зги, ни слова.
Мерцает ёлка, искрится небо.
А он оплакан и зацелован.
Её Щелкунчик. Такой нелепый.
В нём верность сердца и первой ласки
незрячей к глупым уродствам внешним.
Он принц конечно из старой сказки,
такой отважный, несчастный, нежный…
А дальше пропасть кромешной были.
Наверно муж был, а значит дети...
И вероятно её любили.
Но так как в детстве - никто на свете.
А время память, как сыр съедает.
Она не любит мороз и зимы.
Возможно снежная мышь седая
какой-то ведьме была кузиной.
И что-то злое бормочет рядом.
Под старость сходят мозги с позиций...
Смерть снова мимо. Ей нынче надо
в чулане с куклой одной сразиться.