Не-Угомон!!!

В джунглях жил
            весёлый слон,
    звался он Неугомон. 
Он смеялся, он шутил,
очень любопытным был.
Как-то раз пошёл он в горы –
сверху глянуть на просторы:
– Ух, какая красота!
Это, братцы, неспроста!..   

 ...Остальные же слоны
НЕ видали ВСЕЙ страны! 






      29 декабря 2015 г.   










 

 
 
 
 
 

 
 
 
 

 
 
 
 

 
 
 
 
BвПлутонию1
 
      Николаю Николаевичу Цвелёву, русскому учёному, ПОСВЯЩАЕТСЯ
 



                В. Обручев, А. Рябоконь



                научно-фантастический роман


     Возвращение в царство Плутона   



  Эта книга является продолжением романа В. А. Обручева «Плутония» о фантастических приключениях внутри нашей планеты, где в туманных «небесах» сияет красное светило Плутон и где читатель встретит полюбившихся героев – золотоискателя Макшеева, каюра Илью Иголкина, геолога Петра Каштанова, зоолога Семёна Папочкина, метеоролога Ивана Борового и других… 

  1917-й год, вторая экспедиция в подземную Плутонию – на этот раз предпринята попытка найти вход в «царство Плутона» совершенно в противоположном направлении – вблизи Южного полюса Земли.  И значит, надо плыть в  Антарктиду!.. 


                Эпиграф: 
  «Нет пределов знанию, когда есть вера!..» 



                Пролог 

       Начало 1914 года, когда в обществе начинаются разговоры о возможной войне с Германией – это время действия предыдущей книги. Смелый учёный – геофизик и астроном Николай Иннокентьевич Труханов – снаряжает экспедицию в полярные области поблизости Аляски и Чукотки. В состав экспедиции он пригласил всего нескольких человек. Это – геолог Пётр Иванович Каштанов, зоолог Семён Семёнович Папочкин, метеоролог Иван Андреевич Боровой, ботаник (он же врач) Михаил Игнатьевич Громеко.   
   Труханов убеждён, что на месте последнего «белого пятна» в Арктике находится неизвестный человечеству и, соответственно, совершенно неисследованный таинственный материк или остров.   

   Зафрахтованное Николаем Иннокентьевичем судно «Полярная звезда» отплывает из Петропавловска на Камчатке (предварительно отплыв из Владивостока, и далее вдоль Сахалина, минуя японский остров, на север), забрав каюра Илью Иголкина, который отвечает за ездовых собак.  Проходя холодный Берингов пролив, «Полярная звезда» подбирает в море золотоискателя и горного инженера Якова Макшеева.  Прибыв на Землю Фритьофа Нансена (так, в честь знаменитого учёного и путешественника, единогласно решили назвать новую российскую землю наши герои), Труханов, будучи инвалидом без одной ноги, остаётся на корабле, остальные же члены экспедиции продвигаются в глубь открытой земли. Но перед этим Труханов передаёт Каштанову пакет, который астроном наказывает открыть только в крайнем случае – если участники экспедиции окажутся в безвыходной или непонятной ситуации – но без надобности пакет не открывать!   

       Путешественники переходят льды, невысокий горный хребет и спускаются по другой стороне его. Прорубившись через странную гряду торосов, герои начинают подъём, но, ко всеобщему удивлению, судя по невероятным показаниям приборов, они спускаются на невиданную доселе глубину в несколько километров – словно на дно морской Марианской впадины… Но ведь они-то на суше?!   
       Полярное солнце стоит в зените, что совершенно невероятно – к тому же у него иной угловой размер, красноватый цвет и достаточно ясно различимые тёмные пятна.  Герои оказываются в туманной тундре, где вдруг встречают «живые холмы», которые оказываются мамонтами. Затем им попадаются давно вымершие на Земле шерстистые носороги…   
   Участники, пребывая в недоумении, близком к панике, решают вскрыть секретный конверт, и читают письмо руководителя экспедиции. Он пишет, что снарядил эту экспедицию с совершенно иной целью – точнее, не только с целью открыть  неизвестный северный материк.  Его давно посещали мысли о том, что Земля внутри пустотЕла, имеет на своей внутренней поверхности, вероятно, животный и растительный мир, освещаемый неким светилом – раскалённым ядром нашей планеты…   
   Но доказать или опровергнуть столь невероятную гипотезу в состоянии лишь специальная экспедиция.   
   По точным расчётам, именно здесь должен располагаться вход во внутреннюю полость Земли.  Наши герои теперь, прочитав письмо, понимают, что попали в эту самую предсказанную русским астрономом полость Земли, а непонятное «солнце» на самом деле – планетарное тело, которое участники экспедиции назвали Плутоном, в честь древнего бога подземного мира, а всю подземную полость — Плутонией.   

     Решено, что метеоролог Боровой и каюр Иголкин останутся охранять излишнее полярное снаряжение, «ископаемые» охотничьи трофеи, а также заботиться о непривычных к тёплому климату сибирских лайках, остальные же члены экспедиции (взяв с собой лишь одну из собак по прозвищу Генерал) двинутся вглубь таинственной Плутонии по течению подземной реки. 

     Путешественники вскоре обнаруживают, что по мере спуска вниз по реке животный и растительный мир меняется от плейстоценовой эпохи к более древним временам — к плиоцену, миоцену и даже к меловому периоду...   
     Участники доходят до места впадения реки в подземное море Ящеров, которое находится уже «в эпохе» Юрского периода.  Наши герои обнаруживают здесь, помимо характерных для Юрского периода животных — морских динозавров, летающих птеродактилей – также и чудовищных муравьёв, которые, проявляя зачатки разума, уносят все их вещи в громадный муравейник. Оказавшись в безвыходной ситуации, наши герои подходят к самому краю безграничной и опасной Чёрной пустыни, собирают в кратере серу, и, «соорудив» из неё сернистый газ, отравляют весь муравейник и спасают свои вещи.  С иными, оставшимися в живых муравьями герои при отходе ведут постоянные сражения, боеприпасы на исходе... 
 
       Исследовав море Бронтозавров и набрав множество ценнейших трофеев, участники экспедиции решают возвращаться обратно. А вернувшись, обнаруживают, что их товарищей похитили первобытные люди, похожие на неандертальцев.  Борового и Иголкина удаётся спасти, и все герои, целые и невредимые, возвращаются на земную поверхность и на «Полярную звезду», где их давно ждут с нетерпением!.. На корабле они рассказывают о своих увлекательных приключениях.   

     Внезапно в море «Полярную звезду» перехватывает австро-венгерский крейсер «Фердинанд», экипаж которого сообщает о начавшейся войне, и, несмотря на то, что экспедиция совершенно гражданская, «согласно законам войны» судно и его груз конфискованы противником...
Весь экипаж «Полярной звезды» австрияки высаживают на суровой Камчатке и разрешают взять с собой только записные книжки и остатки провизии...  Со многими трудностями герои добираются до европейской России и сообщают о захвате «Полярной звезды» врагами.  Позднее в Тихом океане русские моряки находят брошенное и полностью обобранное судно. 

Начинается печальное, смутное время. Одни участники экспедиции погибают на фронте, другие умирают…  Ценнейшие коллекции, собранные в Плутонии, пропали, казалось, безвозвратно... Труханов уже не надеется на их возвращение.
       Случайно в руки автора попал дневник одного из умерших участников экспедиции.  По этим материалам и составлена книга «Плутония»... 

   …Но спустя годы оказалось, что считавшиеся погибшими на фронте друзья чудом выжили, очутившись в полевом госпитале с тяжёлыми ранениями в бессознательном состоянии (на этом участке фронта царила неразбериха) – после того как боевые товарищи из отошедшей войсковой части приняли их за мёртвых… 
   И вскоре наши герои находят друг друга и решают организовать новую экспедицию в подземный мир… 
            Как раз об этом – новая книга! 




     Глава 1.  Встреча друзей   

Астроном и геофизик в одном лице, организатор беспримерной по научной дерзости экспедиции в неизведанные полярные просторы, открыватель Земли Фритьофа Нансена и подземной Плутонии с её фантастическими обитателями, вернулся в европейскую Россию из Мунку-Сардык, где оставил свою обсерваторию – на год, или на два? Или навсегда? Кто знает... 
       Он сидит сейчас, наклонившись над столом, заваленным бумагами.  Перед Николаем Иннокентьевичем громоздятся горы карт Южного и Северного полушария, разнообразные записные книжки, списки измерительных приборов и тёплых вещей, оборудования и запасов продовольствия, листки с узкими колонками цифр и непонятными простому человеку значками.
       В первую очередь он предусмотрел всё, что следовало загрузить на корабль в Санкт-Петербурге, ставшем после начала войны с немцами Петроградом.  Отдельным списком шли вещи и продукты, которые можно закупить уже в Аргентине, перед последним броском в самое горнило полярных опасностей. 
       Стол хорошо освещён. Яркий дневной свет свободно льётся из широких окон.  Виден кусочек лазурного неба. Слева обзор закрывают берёза и старая липа, справа навис громоздкий балкон, а впереди лихо выстроилась аллея крепких каштанов.  Выныривая из-под балкона, с востока спешит взлохмаченное облачко. Среди его белых перьев резвятся в утренних лучах июльского солнца весёлые ласточки. Жара, которая всё лето донимала и этих неунывающих птиц (что уж говорить о людях!), наконец-то начала спадать. 
       Жаркий июль 1916 года. Чуть более десяти месяцев прошло после первой полярной экспедиции в подземный мир, а уже практически всё готово ко второй – теперь к Южному полюсу!  Ведь потаённый вход в таинственную страну динозавров и мамонтов может находиться и там, у противоположного полюса планеты! 
       Всего лишь неполный год – но сколько событий произошло за это время!.. 
       Иван Боровой, метеоролог, участник первой героической экспедиции, пошёл на фронт и оказался в одном полку с Макшеевым.  По трагическому стечению обстоятельств, их тяжело ранило в первые же дни наступления немцев, к тому же Ивана Андреевича сильно контузило взрывной волной. 
       Тела полярных товарищей почти засыпало землёй.  Их посчитали погибшими и направили соответствующее донесение в штаб. Но санитары совершенно другой дивизии, левый фланг которой срочно выдвигался в район ожесточённых боёв, услыхав тихие стоны из лощины, раскопали «убитых» и доставили в госпиталь. Там сестра милосердия – одна из госпитальных медсестёр, что добровольно пошли на фронт – разобрала невнятно произносимые в бреду знакомые фамилии. Она отправила с попутным курьером срочное письмо своему дальнему родственнику Николаю Иннокентьевичу, об экспедиции которого и друзьях была наслышана. 
       Через несколько дней Николай Иннокентьевич примчался в прифронтовой госпиталь – да не один, а с профессором Филатовым, известным потомственным хирургом. Помощь подоспела вовремя, повторные операции следовали одна за другой. Впрочем, полностью руку Макшееву спасти не удалось – но зато жизнь сохранили. 
       Через полгода все друзья вновь собрались у астронома. Кроме хозяина – Николая Иннокентьевича Труханова – на секретное совещание прибыли профессор Каштанов, доцент Семён Папочкин, ещё слабые после ранений Макшеев с Боровым, и даже каюр Иголкин, который успел за минувшее после северного путешествия время осуществить свою давнюю мечту – выстроить дом и жениться в Забайкалье. 
       К сожалению, не было среди верных друзей врача Громеко. Он погиб совсем недавно, весною, сражённый германской пулей.  Товарищи почтили его память… 
       Вечером Николай Иннокентьевич рассказал о своих планах подробнее: 
   - По моему глубокому убеждению, отверстия в обширную внутреннюю полость Земли следовало искать в обеих арктических областях. Северный вход в подземную Плутонию нам с вами посчастливилось отыскать, существование громадной пустоты внутри нашей планеты мы доказали, убедились также в существовании доисторической жизни под поверхностью Земли – жизни, которая здесь, на самой планете, исчезла ещё во времена динозавров.  К сожалению, мы доказали всё это лишь для самих себя. Поскольку академическая наука требует осязаемых, вещественных доказательств. Но ведь всё, собранное нами и подтверждающее фантастические факты – шкуры и фрагменты черепов убитых ящеров, геологические образцы, фотографические пластины с портретами древних существ – все наши дневники и научные коллекции подверглись похищению бессовестными противниками в начале первой мировой войны – которая, увы, продолжается до сих пор. И нет никаких шансов обнаружить утраченное.
       Друзья, настало время доказать существование огромного подземного царства Природы, названного нами Плутонией – и теперь доказать для всего человечества! Мы с вами отправляемся вскоре на Юг, в далёкую Антарктиду. Именно там, по моим расчётам, вблизи Южного полюса, и находится второй вход в полость нашей планеты. 
       Вероятно, это путешествие окажется ещё более трудным, чем предыдущее. Возможно, вернутся из него не все…
       Николай Иннокентьевич немного помолчал. Затем продолжил: 
   - Хотя мы отчаливаем из порта лишь в октябре, то есть накануне календарного лета, которое наступает в Южном полушарии, как всем известно, с первого декабря, я должен спросить – все ли присутствующие хотят принять участие в новой экспедиции? И, главное, позволит ли здоровье, Иван Андреевич? 
       Макшеев опередил Борового с ответом: 
   - Мы с Иваном Андреевичем уже говорили на эту тему и, можете не сомневаться, к осени обещаем быть в подходящей для антарктического путешествия физической форме. По крайней мере, в состоянии будем справиться с задачами экспедиции. Тем более, что опыт имеется – а это, согласитесь, немало! 
       Боровой кивнул головою в знак одобрения. Остальные присутствующие тоже подтвердили своё участие в экспедиции.   
   - Хорошо, - заключил Труханов, - теперь остаётся лишь обсудить этапы нашего плавания в южные океанские воды. Основная стоянка для пополнения запасов – а также для закупки свежего корма ездовым собакам, которых мы везём с собой из России – намечена в Аргентине. Залив Сан-Хорхэ, город Комодоро-Ривадавия. И если в Комодоро по каким-либо причинам не сможем запастись всем необходимым, остановимся ещё на пару дней в Пуэрто-Десеадо.
   - Можно сказать, рядом с Фолклендскими островами, - заметил Каштанов. 
   - Совершенно верно. 
   - А оттуда рукой подать до Антарктиды! – воскликнул Макшеев.
   - Да, я забыл сказать, - тут Николай Иннокентьевич мельком взглянул на Борового и Макшеева, - с нами на корабле будет представитель слабого пола – вернее, представительница. 
   - В самом деле? - удивился Папочкин. - Вы серьёзно? 
   - Абсолютно серьёзно. И особа эта, - Николай Иннокентьевич опять многозначительно посмотрел на двух своих товарищей, ослабленных недавними тяжёлыми ранениями, - вам хорошо известна. Это Ирина Рязанцева, медсестра. 
   - Она ведь, можно сказать, спасла нам жизнь! – взволнованно сказал обычно сдержанный в проявлении чувств Боровой. 
   - Но как же ей, слабой женщине, идти по льдам Антарктиды?! – удивлённо заметил Каштанов. – Это ведь ужасно трудно даже для опытных полярников. 
   - Она и не пойдёт по льдам. Но медицинский работник в столь длительной экспедиции, полагаю, незаменим. И, поскольку плавание, скорее всего, займёт месяцы – оно ведь, по сути, полукругосветное – Ирина будет наблюдать за состоянием здоровья участников экспедиции, а при необходимости окажет медицинскую помощь.  И останется ждать на корабле вашего возвращения с полярного континента. Сам я, к моему глубокому сожалению, опять вынужден ожидать вас, друзья мои, на палубе судна под названием «Ариадна». Ведь вы знаете, что ходить пешком я долго не могу. Ногу я сломал много лет назад во время похода по диким Саянам, да так неудачно, что стал инвалидом – одна нога ниже колена искусственная. Теперь я годен лишь для сидячего образа жизни и преимущественно «бумажной» работы. 
   - Мы рады, что госпожа Рязанцева скрасит своим обществом хотя бы часть нашего путешествия – тем более, что бесконечно признательны ей. И если бы не её письмо вам, если б не ваш приезд с Филатовым… неизвестно, на каком свете мы были бы сейчас, - Иван Андреевич понурил голову. 
   - Ну вот и славно! – воскликнул хозяин гостеприимного дома, он же руководитель экспедиции, и поспешил переменить тему. – А поскольку с основными делами и планами покончено, будем пить чай! 



Глава 2.  В путь! 

Первая мировая война не просто внесла коррективы в планы отдельных людей, она искалечила судьбы и жизни миллионов, причинила страдания многим семьям и целым народам, изменив будущее наций и государств. Не обошла она своим «вниманием» и наших героев, и ход второй научной экспедиции. 
       К назначенному сроку все участники новой – теперь южной – экспедиции собрались в тихоокеанской столице России – во Владивостоке.  Боевые действия на Балтике и тотальное минирование прибрежных вод сделали крайне опасным и практически невозможным передвижение кораблей даже под флагами нейтральных стран. 
       В двадцатых числах октября всё было готово к путешествию. «Ариадна» обладала большей вместимостью, чем полюбившаяся и, увы, утраченная «Полярная звезда». Теперь в трюмах поместилось гораздо больше полезного груза. Но половина грузов, заполнивших трюмы вполне современного судна, не принадлежала экспедиции – по пути капитан обязался выполнить поручения хозяев, купцов Мамонтовых, и доставить многочисленным заказчикам за границей пушнину, русских соболей и чернобурок. 
       Война войной, а торгаши в любой стране своей выгоды не упустят! 
       Как когда-то «Полярная звезда», сейчас ярко сияющая начищенными до блеска медными деталями обшивки «Ариадна» плавно рассекала серые осенние волны бухты Золотого Рога.  Возникло чувство дежа-вю, словно друзья вернулись в Прошлое… 
       Раздался гонг, призывая к завтраку, и путешественники, проводив последним взглядом туманную полоску родного берега, спустились в кают-компанию. 
       За столом говорили о миновавшей войне с Японией. Вспомнили адмирала Макарова и его учение о непотопляемости судов – кстати, «Ариадна» была построена в полном соответствии с его современнейшими инженерными изобретениями, что многократно повышало устойчивость (или, как выражаются моряки, остойчивость) на волнах и надёжность корабля. 
   - Очень жаль, что Степан Осипович погиб. Это невосполнимая утрата не только для флота – для всего народа российского. – сказал Боровой. – Ходят слухи, что броненосец «Петропавловск» подорвался весною 1904 года не на мине заграждения, а в результате японской диверсии. 
   - Так ли, иначе, - ответил Макшеев, - но сдетонировали пороховые погреба, взрыв был ужасной силы, по рассказам очевидцев. Ни одно современное судно такого взрыва не выдержало бы.
   - Но можно было спасти другие корабли, - заметил капитан Радченко. – Ещё до войны систему выравнивания всех боевых кораблей по методам адмирала Макарова можно было бы произвести судовыми средствами. В России почему-то военные чиновники всячески противодействуют, препятствуют прогрессу – и тем самым препятствуют безопасности граждан! Ведь моряки – тоже граждане России! Наши чиновники иногда ведут себя так, словно состоят на довольствии у врага… 
   - Словно бы они состоят на службе у противника… - задумчиво проговорил Макшеев. 
   - И не только военные чиновники, - помрачнев, добавил Николай Иннокентьевич. – Создаётся впечатление, что с этим сословием что-то не в порядке, словно гниёт рыба.
   - А рыба начинает гнить с головы! – подхватил Боровой. 
   - Господа, я слышал, что особенно активно «вставлял палки в колёса» морскому делу глава чиновного ведомства некто Кутейников. И, заметьте: даже когда Цусима переполнила чашу терпения, Кутейникова не передали в руки военного трибунала, а… всего лишь отправили в отставку! 
   - Вот так у нас в России заведено! – хлопнул ладонью по столу Макшеев. – Но ведь есть и здоровые силы общества! Вы, Николай Иннокентьевич, как-то говорили мне, что ваш хороший знакомый адмирал Крылов добился в 1912 году от Государственной думы нормального финансирования флота?
   - Совершенно верно, - кивнул Труханов, - после его блестящего доклада сенаторы выделили на флот 500 миллионов золотых рублей. Правда, я не уверен, что все эти деньги дошли, так сказать…
       Во время долгих дней плавания, что иногда начинали тянуться, подстать погоде, в туманной серости, друзья не только беседовали, разгоняя дождливое настроение, но и занимались экспедиционными делами. В частности, чистили и смазывали ружья – ведь оружие и приборы постоянно должны находиться «в полной боевой готовности». 
       Папочкин, потерявший свою двустволку ещё два года назад во время жуткого извержения Сатаны – огромного вулкана подземной Плутонии – перед путешествием раздобыл старую армейскую винтовку. Впрочем, зоолог надеялся, что ему не придётся часто ею пользоваться. Разве что в целях самообороны от хищных двуногих тираннозавров или длинношеих морских плезиозавров. Все прекрасно помнили о попытке нападения в Море Ящеров этих безжалостных кровожадных монстров.  Тогда плавающие динозавры чуть не потопили самодельный катамаран, на котором друзья пытались добраться до южного берега доисторического моря…
       Вспоминали и отца Иннокентия. Сибиряк, родом из-под Иркутска, из «простых», мужик в рясе, смолоду уехавший на Аляску и пробивший себе дорогу в люди крещением индейцев, Иннокентий изучал языки народов, среди которых проповедовал, составил словарь и грамматику алеутского языка. Он был и слесарь, и столяр, и плотник, уважение индейцев и алеутов заслужил тем, что СНАЧАЛА учил их ремёслам, а уж потом крестил. 
       Путешествуя с острова на остров, Иннокентий привык к морю. Зная хорошо математику и астрономию, он изучил и навигацию, и парусное дело. 
       Один из английских путешественников невольно выразил восхищение православным подвижником, сообщив современникам, что епархия Иннокентия – самая обширная в мире. В неё входил весь север Тихого океана (громадный регион!) с Беринговым и Охотским морями, со множеством островов, а также ВСЯ Аляска, Охотское побережье, Камчатка, Чукотский полуостров и Курильские острова. 
       Однажды, при переходе через океан из одной части своей епархии в другую, Иннокентий попал в сильный шторм. Погиб шкипер. Иннокентий взял на себя управление судном, командовал матросами и благополучно привёл корабль на Курильские острова.
       Архиепископ Иннокентий понимал важное значение громаднейшего Тихоокеанского региона и Русской Америки для России – возможно, более важное, чем запечатлённое в бронзе и веках действо Петра Первого, который «прорубил окно в Европу» на тесной и мелкой по сравнению с Тихим океаном Балтике. Здесь, на Дальнем Востоке России, распахивалось не просто окно – готовились раскрыться настежь сказочные двери в Азию, обе Америки, в Австралию, не говоря уже о морском пути в Африку, и к тысячам островов Океании, Индонезии, к Новой Зеландии... Целый мир открывался здесь для народов России!..      
       И тем больнее Иннокентию было осознавать, что власть во «святом граде Петра» захватили иноземцы. Действительно, реальная власть находилась тогда не столько у российского монарха, сколько у немца – канцлера Нессельроде – и мощнейшей чиновничьей верхушки, тяжеловесного, косного и неповоротливого бюрократического аппарата империи, в недрах которого глохло и умирало почти любое живое прогрессивное начинание. А ключевые посты в различных ведомствах занимали далеко не православные люди. 
       Кроме того, Нессельроде, по современным меркам, фактически шпионил в пользу извечного врага России – в пользу Англии – выстраивая всю внешнюю политику империи «в европейском русле», стараясь ни малейшим образом не затрагивать интересы англичан в Китае и на островах Тихого океана, словно заранее «сдавая» позиции России (подобных предательств ещё много будет на Руси, потеря Аляски в ряду сем горьком далеко не самая горькая трагедия) и оправдываясь необходимостью соблюдать некий «баланс» на международной арене... 
       
       Вскоре «Ариадна» проходила Корейским проливом. Справа по курсу виднелся, окутанный туманом, гористый корейский берег. А далеко слева, почти в полусотне морских миль, маячили в мутной дымке японские острова с трагическим для русского уха звучанием – Цусима…       
       
       Погода ухудшилась. Барометр упал, и небо заволокло тучами. 
       Приближение зимы в эти минуты ощущалось особенно явственно, «Ариадна» словно убегала от  неё на юг. 
       Боровой и Папочкин, по-прежнему плохо выносившие качку, лежали в каютах на койках и за обедом в кают-компании не появлялись.  Капитан же не покидал свой пост в рубке даже на короткое время.
       Ирина, бледная и молчаливая, стойко держалась – но за столом не притронулась, кажется, ни к одному блюду, и лишь выпила чашку очень крепкого кофе. 
       Чёрные волны с завидным и неприятным упорством накатывали на борт, осыпая ледяными брызгами всю палубу.  Корабль относило в сторону от проложенного маршрута всё дальше к западу. 
       К счастью, за ночь шторм ослабел. Порывы сурового ветра стихли. Дым из трубы шёл прямо вверх, столбом, и расплывался в серое облако, чуть заметное на фоне такого же серого неба. 
       После полудня умеренный попутный ветер позволил наконец поставить паруса, и, сохраняя дорогие запасы угля в трюмах, «Ариадна» помчалась на юг.   



Глава 3.  Зачем аборигены съели Кука? 

При хорошей погоде «Ариадна» стремительно пересекала Восточно-Китайское море.
       На горизонте всё чаще появлялись тёмные силуэты кораблей. Эта часть западных вод была оживлена регулярным судоходством. Разнообразные корабли, шедшие под флагами десятков стран, сновали здесь постоянно. 
       После завтрака путешественники вышли на палубу. Свежий и тёплый ветер приятно овевал их лица. 
       Николай Иннокентьевич, обернувшись в сторону, где давно уже скрылись дальневосточные берега России, сказал задумчиво: 
   - Представить трудно, что бы мы делали без могучего Амура, который по праву заслужил название азиатской Амазонки. Что бы делали без наших южных тихоокеанских гаваней – незамерзающих и чистых. Ведь там, по сути, средиземноморский климат – широты Италии, Крыма! Да, сегодня современникам ещё трудно в полной мере оценить подвиг русских моряков, поистине открывших для России широкие ворота не просто в бескрайний, величайший из океанов планеты – но, без преувеличения и ложной скромности, ворота в мир! 
   - Вы абсолютно правы, Николай Иннокентьевич! – отозвался Макшеев, опираясь на поручни «Ариадны» здоровой рукой. – И если Пётр Первый когда-то прорубил окно в Европу – а на самом деле небольшую форточку в мелководную лужу под названием Балтика – то капитан Геннадий Невельской с товарищами, точно, ворота в большой мир! 
       При этих словах капитан «Ариадны» хмыкнул, не удержавшись, и поправил фуражку. Тихий ветер не мешал разговорам, даже если бы собеседники находились на противоположных сторонах корабля. 
   - Между прочим, - заметил он громко, повернувшись всем корпусом к Макшееву, - прибрежные воды Балтийского моря, восточный залив, мы, моряки, так и называем, лужей – а точнее, Маркизовой лужей. 
   - Друзья, - сказал Боровой, - а ведь и правда, мне, например, даже трудно представить, как бы Россия вышла в Тихий океан без наших южных гаваней чуть выше и ниже пятидесятой параллели! Взять Охотск, Петропавловск и другие неплохие в смысле их географического расположения пристани – почти круглый год они скованы льдами. Нормальная навигация там возможна лишь в течение каких-то двух-трёх месяцев… 
   - Пятьдесят – моё любимое число, - с улыбкой сообщил Каштанов. – Именно здесь, на пятидесятой параллели, стоит моя малая родина – южная столица России. 
   - Вы родом из Ростова или Севастополя? – поинтересовался Папочкин. 
   - Я говорю о Харькове. Так с недавних пор стали называть рабочий и научный центр южно-российских губерний. Кроме заводов и театра, там, в Харькове, находится ещё и один из крупнейших в Европе университетов. Преподавание в нём вели ранее – и сейчас ведут – известные всему миру учёные. С нашим университетом связывают имена и не только учёных, академиков – но также писателей, композиторов... Достаточно хотя бы назвать фамилии основателя университета Василия Каразина, биологов Мечникова и Черняева, композитора Лысенко, химиков Бекетова и Данилевского, математика Остроградского, поэта и писателя Старицкого. Да что говорить, когда-нибудь наш Харьков станет настоящей столицей! – с улыбкой завершил слегка шутливый спич Каштанов. 
   - Вижу, вижу, Пётр Иванович, - улыбнулся в ответ руководитель экспедиции, - вижу истинного патриота родного города, отеческих пенатов. 
       Макшеев заинтересованно повернулся к говорившему: 
   - А что, - сказал он Труханову, - разве здесь есть что-то невероятное? По крайней мере, не фантастичнее того, что мы видели в стране вечного солнца, в Плутонии. Ведь если Санкт-Петербург – истинная столица России, а Москва – её торговая столица, то почему Харькову не быть в будущем, к примеру, столицей научной? Скажем так – студенческой и научной столицей нашей страны. Думаю, что в будущем – близком или далёком – так и произойдёт. Кстати, к вопросу о важности Амура и Приморья: чем не восточная столица – Владивосток? 
   - Земля! – прозвучал тут крик марсового с мачты. 
   - Господа! – обратился ко всем капитан. – Впереди по курсу – остров Тайвань! 
   
       Вскоре «Ариадна» приблизилась к берегам огромного острова, мало чем уступавшего нашему полуострову Крым. 
       Не спеша судно вошло в оживлённую гавань Тайваня, заполненную сотнями разнообразных по величине и форме кораблей и юрких джонок с очень яркими парусами.  Здесь, в Тайбэе, путешественники сошли на берег – все они сегодня впервые шагнули на землю Китая, пусть и Китая островного. Впрочем, китайским этот остров можно было назвать с большой натяжкой из-за невнятного политического положения и этнической пестроты населения; с 1895 года Формоза – прежнее название Тайваня – под властью Японии. Официально же Тайвань был включён в состав Китая ещё в тринадцатом веке.
       Кроме китайцев, здесь на каждом шагу видны были европейские лица и даже встречались лица почти чёрные, напоминающие африканские. Разумеется, больше всего проживало здесь всевозможных представителей азиатских народов и народностей.
       Пёстрый торговый человеческий котёл, в котором все племена и национальности плавились и смешивались в единое по духу и привычкам общество. Так происходило в древности и происходит сейчас во многих торговых приморских городах, начиная с дохристианских финикийцев и заканчивая Марселем или Одессой. 
       Влажные тропические леса в последнее время заметно поредели, зато в низинах увеличились площади под посевами риса, чая и сахарного тростника.  Но горы по-прежнему сияли яркой зеленью субтропической растительности. 
       Матросы «Ариадны» сгрузили часть пушнины, а освободившееся в трюмах место заполнилось дешёвыми китайскими товарами для Южной Америки. Между прочим, команда пополнилась на Тайване соотечественником, скрывавшимся от мести коррумпированных властей. Он, в недавнем прошлом студент и, так уж совпало, тёзка царского любимца или проходимца Распутина, много чего мог бы рассказать о местных нравах…       
       
       Участники экспедиции тем временем знакомились с местными достопримечательностями и вспоминали события полувековой давности – опиумные войны, английскую бомбардировку Гонконга и многое другое. Конечно, те далёкие события воспринимались через призму газет и немногих честных книг. Один британский журналист писал о тех войнах: «Закон мировой прессы – писать надо правдоподобно, то есть подобно той правде, в которую верит подписчик. Надо отдать должное вкусам читателей и разжигать их дальше... Врать приходится и таланту, и дураку, но те, кто без таланта, врут без меры, этим они живут и...»   Ясно, яснее некуда!       
       
       Боровой вспомнил, что читал где-то воспоминания морского офицера, имевшего беседу с осведомлённым англичанином из ближайшего окружения посла Великобритании времён гонконгской резни. Британский захватчик о китайцах высказывался так: «...Да им просто нечего есть, они голодны, у них нет никакой политической программы, но они невольно показывают, какая нелепица получилась из нашей собственной программы, которую мы подкрепили всем могуществом современного флота и оружия... Если так всё идёт, то даже отвратительный опиум, яд для слабодушных, никто не будет покупать, и тогда оскудеет основа британского процветания в Гонконге...» 
   - Да, да, что-то подобное публиковалось в морском или военно-морском вестнике, - добавил во время этого разговора Каштанов. – По крайней мере, мне запомнились обрывки цитат – не уверен, что воспроизведу их дословно, но смысл таков: «…Кровавые преступления замышлялись, как всегда, в Лондоне. Англичане взяли Кантон, взорвали его башни, взяли в плен вице-короля, но почти ничего этим не добились... Граф Элгин, фактический глава оккупантов, пребывал в бешенстве. Он собирался взять весь Китай в железные тиски. Увеличивал вдвое флот и количество колониальных войск. Он требовал от Лондона всё новых кораблей и новых солдат. После того как поражение в отдалённом от столицы Китая, хотя и величайшем торговом центре с иностранцами НИКАКОГО впечатления на китайцев не произвело, граф Элгин решил перекинуть все действия на север… появиться с новыми подкреплениями под стенами Пекина и десантировать морскую пехоту в русском Приморье, захватить Уссурийский край. При этом занять для Великобритании лучшие в мире гавани…».       
   - Британия во все времена была главнейшим и опаснейшим врагом России, - заметил Макшеев.       
       
       Путешественники, вернувшись с берега, продолжали обсуждать и на борту «Ариадны» те далёкие и кровавые события.  Все пришли к выводу, что британцы и примкнувшие к ним союзнички, попадая к нам в империю, сами становятся ничтожнейшими рабами и подхалимами нашей «родной» тирании… Лишь бы извлечь выгоды, побольше вышибить из нашей земли и из мужичка, за права которого они начнут трезвонить, как только вернутся в своё заморское логово и там смело и «демоНОкратично» заявят о своём свободолюбии!..   
       
       Через несколько дней «Ариадна», благодаря попутному ветру, столь же стремительно подходила к Филиппинам. 
       Здесь, в Маниле, на острове Лусон, команда корабля за сутки пополнила запасы пресной воды и угля – ведь предстоял долгий переход через открытый Тихий океан к берегам Южной Америки. И не факт, что погода по-прежнему намерена высказывать свою благосклонность путешественникам.   
       Взяли на борт «Ариадны» также изрядное количество свежих фруктов, экзотических овощей, которые должны были приятно разнообразить меню всех обитателей корабля – за исключением ездовых лаек, их рацион был почти исключительно рыбным и мясным. 
       За ночь все погрузочно-разгрузочные работы (здесь также сгрузили местным оптовым торговцам часть сибирской пушнины) успешно завершились. И с первыми солнечными лучами «Ариадна» вышла из гавани Манилы. 
       Обогнув один мыс, а затем и другой, и третий, судно вошло в море Сибуян, где, лавируя между островами то узкими, то широкими проливами, взяло курс на юго-восток. 
       Через неделю, оставив далеко за кормой зелёные берега острова Минданао, судно приблизилось к условной линии экватора вблизи Новой Гвинеи.  Отсюда корабль уже мчал, рассекая океанские волны, прямо на восток – но пока ещё находился в Северном полушарии. 
       И вот, спустя месяц плавания, наши путешественники наконец-то пересекли экватор и очутились в Южном полушарии. По этому случаю был устроен традиционный для моряков всего мира праздник Нептуна с хохотом, обливанием водой, песнями и плясками. 
       Первым в бочку с прозрачной зеленоватой морской водой окунули Папочкина. Чему он, откровенно говоря, был не сильно рад. Впрочем, вода оказалась очень тёплой, почти горячей.       
   - Ну что ж, друзья! – сказал за ужином Каштанов, - мы с вами идём вдоль экватора, а между тем оставляем по правому борту легендарные острова Кука, и среди них один, который носит имя великого русского полководца! 
   - Да-да! – встрепенулся Труханов. – Безусловно, вы говорите об атолле Суворова!       
       
   - Именно о нём, - подтвердил Каштанов, - и вообще, история островов этих и открывателя их во многом поразительна! Ну, посудите сами:  никто из мореплавателей за всю известную нам историю человечества, пожалуй, не был столь удачлив, как Джеймс Кук (также говорят и пишут «Джемс», но это не принципиально). Разумеется, я имею в виду не его трагическую кончину, а сам факт открытия многочисленных новых земель. Кроме того, НИКТО из мореплавателей не оставил будущим поколениям НАСТОЛЬКО подробного отчёта! По словам одного из биографов Кука с шотландской фамилией Маклин, это воистину «ПОДРОБНЕЙШИЙ в МИЛЛИОН СЛОВ дневник». 
       Эту часть океана Джеймс Кук осчастливил своим посещением, своими открытиями и во время второго, и во время своего третьего кругосветного плавания. В марте 1777 года Кук открыл острова южной части архипелага, позже названного его именем. 
       30 марта Кук высадился на острове Мангаиа, встретивши там коренных обитателей.  Интересно, что сам Кук записал об этом событии в дневнике:  «Остров довольно высок… берега защищены коралловыми рифами... По-видимому, остров богат зеленью, там есть и хлебные деревья, и кокосовые пальмы… банановые деревья… но ямса нет. Нет также свиней и собак». Запомните, пожалуйста, упоминание о животных. И далее: «…То, что произрастает на острове, имеется в изобилии, по крайней мере так можно судить по тому, что его жители изрядно упитанны…»   
   - Я всегда удивлялся вашей способности цитировать по памяти целые тексты! – воскликнул Папочкин. – Так что, аборигены кушали друг дружку и поэтому были такими упитанными?.. А потом и Куком закусили? Так, что ли? 
   - Ну нет, конечно. Вы изволите шутить, уважаемый Семён Семёнович, - улыбнулся Каштанов, - дело, конечно, в ином. Но всё равно спасибо за похвалу – на память пока не жалуюсь! Так вот, из дневников следует, что все островитяне по всему архипелагу встречали белых пришельцев исключительно дружелюбно. Далее приведу ещё одну любопытную запись из дневника знаменитого первооткрывателя:  «Туземцы заботились, чтобы наши люди не испытывали недостатка в яствах… к вечеру они принесли гостям жареную свинью и плоды». Понимаете? А ведь ранее Кук пишет, что свиней на острове нет. Значит, одно из двух – либо Кук не заметил ранее свинок на острове, либо… жареная свинья появилась совершенно таинственным образом, словно материализованная из воздуха неким местным «графом Калиостро». 
   - Может, однако, не свинью зажарили? Однако, могли собаку зажарить, - предположил каюр Иголкин, прищурив свои и без того узкие глазки. 
   - А что, запросто могли, - кинул реплику Макшеев. 
   - Господа, - прошептала, краснея почему-то, Ирина, и отложила в сторону вилку, а затем продолжила уже нормальным голосом, видимо, взяв себя в руки. – Пётр Иванович ясно же сказал, что в дневниках было записано – у туземцев на острове НЕТ ни свиней, ни собак! Что за дикие фантазии…
   - Прошу прощения, Ирина Алексеевна, - улыбнулся Макшеев и повернулся к рассказчику: - Так что же дальше с этими загадочными островами? 
   - А дальше ещё интереснее! Точнее, я бы сказал, юмористичнее, - засмеялся Каштанов. – Представьте себе, что британцы вдруг разволновались, когда островитяне стали разводить огонь. Более того, стали расспрашивать удивлённых туземцев, не собираются ль те случайно приготовить кулинарные шедевры из белых заморских… не свинок, нет, из гостей.  Об этом Кук тоже упомянул в своих дневниках. 
       Удивившись, островитяне задали естественный встречный вопрос европейцам – мол, свойствен ли подобный обычай в той стране, из которой пришёл корабль, на родине пришельцев? 
       Путешественники дружно рассмеялись, а Каштанов продолжил свой увлекательный и весёлый рассказ: 
   - История умалчивает, смутились ли «цивилизованные» европейцы, но мы вправе сделать выводы о степени культуры и степени, так сказать, «высокоморальной» готовности к людоедству напыщенных и заносчивых представителей так называемой «западной цивилизации», которые столетиями ведут братоубийственные войны по всему миру, «отстаивая свои национальные интересы» в тысячах километров от пределов своей страны.  Впрочем, это уже особая, отнюдь не юмористическая тема… Но я, с вашего позволения, вспомню ещё об одном наблюдении, которое сделал Джеймс Кук – о татуировках. 
   - Это, безусловно, крайне интересно! – вдруг оживился Боровой, который сегодня в основном предпочитал отмалчиваться – возможно, просто неважно себя чувствовал. 
   - Извольте. Кук, подойдя 6 апреля к открытому им ранее острову Херви, записал в дневнике, что несколько туземных каноэ поплыли прямо на корабль. А ведь при первом посещении острова никаких признаков обитаемости его не обнаружили. Далее новая странность: внезапно появившиеся таинственные островитяне говорили на таитянском языке лучше, чем обитатели иных, недавно открытых рядом островов. И наконец, их важнейшей отличительной чертой явилось то, что на их теле …не было татуировок!  А ведь у других туземцев руки от плеча до локтя сплошь татуированы, да к тому же в мочках ушей проделаны широкие отверстия, что внешне сближает их с туземцами острова Пасхи... В общем, секретов и тайн в этой части океана по-прежнему хватает. 
   - Интересно, а как же заселялся столь удалённый архипелаг, да и другие, одинокие острова, разбросанные по Тихому океану? – спросил Макшеев. 
   - Многие поколения учёных бились над разрешением этой загадки. Но таинственная Океания всё так же надёжно хранит её.  Впрочем, есть предположение, что первоначальное заселение островов Кука произошло примерно полторы тысячи лет назад, и первыми жителями архипелага стали полинезийцы. Возможно, ключ к разгадке содержится в дневниках путешественника? В них есть, например, любопытная запись, датированная 3 апреля 1777 года. Сделана она при посещении острова Атиуи, в ней упоминается Омаи – таитянин, сопровождавший Кука в третьем кругосветном плавании: «…На этом острове Омаи встретил четырёх своих земляков. Около десяти лет назад они отправились в путь с Таити на остров Ульетеа, но пропустили этот остров и, проблуждав долгое время в море, приблизились к земле. В их каноэ разместилось двадцать человек, мужчин и женщин, но лишь пятеро перенесли тяготы, которым эти люди подверглись в пути – ведь в течение многих дней у них не было ни пищи, ни воды. В последние дни плавания каноэ перевернулось, и эти пять человек до тех пор цеплялись за его днище, пока провидение не послало им этот остров, жители которого направили за ними каноэ и доставили на берег, где обращались с ними очень заботливо. Ныне они были так довольны своим положением, что отвергли призыв Омаи вернуться с нашими кораблями на родной остров. Это вполне соответствует тем обстоятельствам, при которых должны были первоначально заселяться обитаемые острова… и особенно те из них, что лежат на большом удалении от любого из материков и друг от друга…» 
   - Обитаемый остров… - задумчиво повторил Боровой, думая о чём-то своём. Гриша Рогацкий* же воскликнул:
      (*как мы помним, команда пополнилась на Тайване соотечественником, скрывавшимся от мести коррумпированных властей…)      
       
   - Но разъезжать по океану в утлых лодочках, словно по спокойным каналам Венеции – это же просто безумие!  Да что там безумие – верная смерть! 
   - И тем не менее, - повернулся к нему Труханов, - скандинавы путешествовали по Атлантике примерно таким же образом – а тот океан, заметьте, скромнее размерами, чем Тихий!  Конечно, их драккары, были куда серьёзнее, устойчивее и крупнее, чем каноэ полинезийцев, да и держались викинги в основном близ берегов. Благодаря чему и обошли, грабя и убивая, всё западное побережье Европы, а затем начали пиратствовать и в самом Средиземном море, захватывая малые и большие острова…
   - И целые провинции материковой Европы, - добавил Боровой, - вспомним хотя бы Нормандию во Франции. 
   - Совершенно верно, кивнул Каштанов. – Более того, в научной среде циркулируют гипотезы об открытии норманнами Америки задолго до Колумба. И в этом нет ничего удивительного, достаточно взглянуть на карту. Посмотрим на вулканическую Исландию, населённую потомками отважных и безжалостных скандинавских авантюристов – к снежной Гренландии находится она гораздо ближе, чем к европейскому континенту с Британскими островами. Стало быть, скандинавы могли запросто «сходить» и к американским берегам. От Гренландии до Канады – рукой подать! 
   - Многие полинезийцы гибли в подобных странствиях, что вряд ли вызывает у кого-нибудь сомнения, - высказалась госпожа Рязанцева. – Быть может, гибли почти все, отважившиеся на отчаянные скитания океанской пустыней... И это лишний раз подтверждают нам дневники Джеймса Кука.  Но выжившие, несомненно, заселили всю Океанию. А может, кто-то из них в древности добрался и до Южной Америки?
   - Да, это возможно, - согласился Каштанов, - десяток-другой тихоокеанских скитальцев, влекомых коварными волнами по необъятным просторам, вполне мог причалить к западному побережью американского материка, и смешаться с местным населением. Ведь Америка заселена людьми уже много тысяч лет.
   - Меня интересует вопрос, как первые люди попали в Америку? – спросил Макшеев. 
   - Наиболее вероятно, что пионерами заселения древней Америки являлись кочевые азиатские племена. Эти первобытные люди перешли на Аляску по узкому перешейку, существовавшему около пятнадцати тысяч лет назад и ранее. К слову, египетскими пирамидами тогда и не пахло! Скорее всего, точно так же перешли в Северную Америку стада копытных и, разумеется, хищники, следовавшие за ними, другие северные животные.
   - К тому же, именно здесь, на стыке Азии и Америки, водные путешествия куда более надёжны, чем скандинавская «модель» или полинезийская, - сказал своё слово руководитель экспедиции. – Согласитесь, что преодолеть на лодках Берингов пролив намного реальнее, чем на драккарах северные воды Атлантики. Ну, почти как переплыть большую полноводную реку. Естественно, в сравнении с океанскими походами викингов или рискованными рейдами туземцев Океании. 
   - Да, - согласился Папочкин, – мы все прекрасно помним, как проходили два года назад Беринговым проливом на север, когда ещё не подозревали о существовании подземной страны. Тогда с левого берега к нашей «Полярной звезде» подгребал на утлом плавсредстве отчаявшийся золотоискатель, - при этих словах Макшеев добродушно усмехнулся, зоолог же продолжал свою речь, – с правого борта мы видели в туманной дали берег Аляски. С трудом различимый – но ведь видели! Мне даже кажется, что в том месте пролива, самом узком, насколько я помню карту, его ширина сравнима, скажем, с шириной Днепра или Волги – разумеется, в период весеннего разлива и в нижнем течении. 
   - Ну, не могу с уверенностью сказать за Волгу или Днепр, – Каштанов шутливо покачал головой, – но то, что противоположный берег нашего Амура во время половодья не всегда виден – и не только в низовьях, заметьте – так это совершенно точно! 
   - Жаль, что мы не сможем посетить ни атолл Суворова, ни другие острова таинственного архипелага, – вернулся к разговору об Океании, вздохнув, Макшеев. – И всё же всех чрезвычайно интересует вопрос:  аборигены съели Кука или нет? 
   - Несмотря на шутливый тон вопроса, ответ на него, увы, совсем невесел, - заметил, чуть сдвинув брови, Каштанов. – Погиб Кук вскоре на Гаваях. Но я хотел бы сказать буквально пару слов о том, что связывает Россию и этот, казалось бы совершенно ничего для неё не значащий, далёкий архипелаг. Именно там, гораздо южнее экватора, русский мореплаватель Михаил Петрович Лазарев, адмирал и первооткрыватель Антарктиды, обнаружил в 1814 году необитаемый остров, которому дал имя Суворова.  И, хотя площадь этого островка невелика – как, собственно, почти всех островов Кука – нам греет сердце память о великом русском полководце!  Между прочим, открытые в разное время острова этого архипелага впервые объединил, назвав островами Кука, тоже русский – легендарный моряк и учёный Иван Фёдорович Крузенштерн. 
   - Тот самый, что считал Сахалин полуостровом? – хитро прищурившись и попыхивая своей извечной трубкой, спросил капитан «Ариадны». 
   - Ну, знаете, ничто человеческое не чуждо и гениям – и великие могут порой ошибаться. Кто застрахован от ошибок? – парировал Труханов. – И, согласитесь, право на ошибку есть даже у самых-самых… Тем более, насколько я знаю, это заблуждение разделяли ещё каких-то полвека назад все видные западные учёные! 
   - И хорошо, что разделяли, – грустно улыбнулся Каштанов. – Иначе исход Крымской войны, которая носила характер войны мировой, мог бы сложиться для России ещё печальнее. Ведь наши противники понятия не имели ни об особенностях Татарского пролива, Амурского лимана, устья и низовьев Амура, куда успели скрыться остатки нашей тихоокеанской эскадры вместе с легендарной «Авророй», ни о возможности судоходства по узкому проливу и самой реке. Впрочем, о коварном Амурском лимане с его «кочующими» мелями они успели познакомиться – и поэтому их эсминцы, линкоры и прочие громоздкие страшилища не рисковали заходить в прибрежные воды.  А Невельской с другими нашими моряками сумел до поры до времени сохранить ставшую военной и жизненно важной тайну – пока не миновала опасность. Не забывайте, что ведь не только англичане «точили зубы» на Приамурье, Уссурийский край, планировали оккупацию российских земель, устройство там по образцу своих многочисленных колоний.      
   - Раз уж мы заговорили о той войне, – заметил Боровой, – то нельзя не вспомнить и об удивительной победе русских над врагом у берегов Камчатки.       
   - Да, это была уникальная победа, – согласился Каштанов. – Полный разгром врага! Впервые – подчёркиваю, ВПЕРВЫЕ – в новейшей истории англичане потерпели полное и сокрушительное поражение – причём поражение настолько оглушительное для Британии, что главнокомандующий вражеской эскадрой, адмирал Прайс, не вынеся позора, застрелился! 
       Капитан выпустил кольцо дыма и отложил трубку. 
   - Знаете, а ведь мой отец в то время был там. И через много лет рассказывал мне о сражении, о последующей вынужденной эвакуации Петропавловска с Камчатки. Несмотря на прогремевшую на весь мир (но, к сожалению, временную) победу, сил сражаться дальше уже не было. И когда новая эскадра врага вернулась на Камчатку, англичане там уже никого не застали – ни военных, ни гражданское население, ни кораблей, ни даже запасов – разве что в нескольких погребах осталось немного старой проросшей картошки, – и капитан опять усмехнулся в усы.
       Ирина решила вернуть друзей к беседе об архипелаге:
   - А как дальше складывалась судьба туземцев? – спросила она. 
   - Нельзя сказать, что безоблачно, - сказал Каштанов. – Раньше всех за Океанию взялись вездесущие англичане. Острова наводнили протестантские миссионеры всех мастей, причём лишь малая часть из них имела духовный сан.  Большинство же являлись типичными торгашами и спекулянтами. Они под вывеской религии обделывали свои делишки. Миссионерской деятельностью на островах Кука сперва занимались три организации – Лондонское миссионерское общество, Методистское общество и, кажется, Миссионерское общество англиканской церкви.  В общем, почти все миссионеры были, скорее, «любителями», а не священниками. Не профессионалами-богословами, а малообразованными профанами, крайне плохо подготовленными не только в отношении вопросов религии, но и вообще к деятельности на далёких островах. Они понятия не имели о традициях и привычках таитян, о народе, среди которого собирались жить – и, честно говоря, не стремились узнать. Интересовали этих «миссионеров» главным образом деньги. Они считали, что перед ними примитивные дикари, которых надо в темпе обратить «на путь истинный», а сложный духовный мир народа их не занимал ничуть. И протестанты грубо, бесцеремонно вторгались в интимные стороны жизни таитян, разрушая веками сложившийся уклад... Политика «разделяй и властвуй» применялась даже здесь, в отношении одного из самых миролюбивых народов планеты...       
   Им удалось обратить в то, что они считали христианством, одного из местных королей – Тайо. Тот начал насаждать религию силой, под нашёптывания бледнолицых «военных советников» с молитвенниками и винтовками в руках. Всё, что могло напоминать о языческих божках, в одночасье было разрушено. Убили всех тех, кто не желал переходить в новую веру.  А местный король начал завоевание окружающих островов. Пролились кровавые потоки, многие племена были истреблены…       
   Оставшиеся в живых туземцы производили жалкое впечатление – подавленные, апатичные люди, лишённые жизненных сил.       
       
   Население уменьшилось в десять или даже в пятнадцать раз.
   По сути, происходило истребление туземных народов. Вот цена, уплаченная оставшимися в живых островитянами за «приобщение к цивилизации». Миссионеры прекратили редкие человеческие жертвоприношения, но в реальности причинили гораздо больше горя – и в жертву их пониманию «истинной» религии (а протестанты и сейчас относятся католической и православной церковью к сектантам, считаются еретиками) принесено было гораздо больше человеческих жертв, чем за многие столетия спокойной жизни с языческими идолами…       
       
       Так, в беседах, проводили время обитатели «Ариадны».
       Увлекательные споры и серьёзные разговоры значительно расширяли кругозор и без того широко образованных участников экспедиции. А корабль всё так же, день за днём, неустанно двигался вдоль экватора на восток.       

       

Глава 4.  Галапагосские острова 
или Драконы островов Галапагос

Все последние дни стоял полнейший штиль. Запасы угля в трюмах заметно сократились, и поэтому «Ариадна», не имея возможности использовать паруса, шла малым ходом. По ночам же машины стопорились полностью – и тогда удивительная тишина окутывала корабль, словно мягкой ватой.  Даже всплески мелких волн у бортов были почти не слышны. 
       Направление движения, пусть и сильно замедлившегося, оставалось неизменным – строго на восток. 
       Но до встречи с Южной Америкой путешественникам ещё предстояло увлекательнейшее приключение. 
       В жаркие предновогодние дни – жаркие в самом прямом, тропическом, а не переносном смысле – «Ариадна» медленно приближалась к островам Галапагос. Эти затерявшиеся в океане клочки базальтовой лавы со времён Чарльза Дарвина привлекали внимание любознательных естествоиспытателей. И наши путешественники не были исключением.       
   - Друзья! – обратился к своим товарищам, которые собрались к ужину за столом в уютной кают-компании, руководитель экспедиции. – Со дня нА день мы с вами приблизимся вплотную к удивительной экспериментальной лаборатории, созданной великой Природой! Лаборатория эта – вулканического происхождения. Находится она практически на экваторе, в трёхсотмильном отрезке девяностого меридиана. Имя ей – Галапагос!       
   - Посетить такую лабораторию – мечта любого зоолога! – воскликнул Папочкин.       
   - И не только зоолога, – уточнил Каштанов, – геологу, ботанику, метеорологу и вулканологу, даже палеонтологу – всем здесь найдётся работа! 
   - Автору теории происхождения видов наблюдения над местной флорой и фауной дали в руки ценнейшие факты, без которых он вряд ли смог бы столь убедительно обосновать свою эволюционную теорию. 
   - Но почему именно животному и растительному миру Галапагосов суждено было сыграть такую важную роль в развитии науки? – спросила Ирина. 
   - Дело в том, что именно здесь, на этих изолированных от внешнего мира, выжженных безжалостным солнцем островах развились особые виды флоры и фауны – так называемые эндемичные, то есть свойственные только данной местности формы – изучая которые можно проследить изменения, в частности, животного мира под влиянием природных условий, – ответил зоолог. – Изолированность островов и полное отсутствие на них крупных хищников привели к тому, что некоторые биологические виды – например, огромные, не свойственные, скажем, нашему климату, ящерицы, я бы назвал их маленькими ящерами или дракончиками – стали совершенно не похожи на своих собратьев, «американских кузенов», живущих на относительно близком к Галапагосам континенте. 
   - Насколько близком? – заинтересовались слушавшие.
   - Около тысячи километров до американского побережья, – пояснил Николай Иннокентьевич. – Кстати, на этом отрезке мы опять пересечём экватор – ведь наш дальнейший путь будет пролегать через недавно выстроенный Панамский канал. Но это уже в Новом, 1917-м году. 
   - Многие вопросы влияния окружающей среды на животный мир далеко ещё не выяснены до конца даже в наш просвещённый и, увы, чересчур воинственный век. Полагаю, наблюдения в такой чудесной лаборатории под открытым небом помогут и нам раскрыть какие-либо новые тайны! – сказал Папочкин. – Если, конечно, мы сможем задержаться на Галапагосских островах – пусть на неделю, пусть всего лишь на каких-то пару дней, - и тут он вопросительно посмотрел на Труханова.
   - Да, трёхдневная остановка на Галапагосах запланирована, - кивнул руководитель экспедиции. – Полагаю, это будут интересные, до предела насыщенные впечатлениями дни.       
   - Огромнейшее вам человеческое спасибо, Николай Иннокентьевич! – с чувством воскликнул Папочкин, и остальные дружно поддержали его. 
   - Если позволите, я расскажу немного о наших «дракончиках», - предложил зоолог. – Как известно, любой человек, потерпев кораблекрушение, неизбежно гибнет, если ему приходится долго пить морскую воду, ибо наши слабые организмы не в состоянии переработать соли, которые содержатся в морской воде. Игуаны же – «драконы», что ждут нас впереди – «научились» поглощать огромное количество морской воды без малейшего вреда своему драконьему здоровью. До сих пор учёные не могут понять, каким образом игуаны, да и другие морские животные, изгоняют из тела… нет, не злых духов, а излишки солей, неизбежно ими поглощаемых.  Но у меня есть одна гипотеза, которую очень хотел бы проверить, как говорится, на месте.       
   Мне кажется, что в организме игуан, живущих в море, есть особые железы, абсорбирующие лишнюю соль. Более того, мне кажется, что самое подходящее место для размещения таких желёз – возле глаз, где-то около глаз и носа. Вполне возможно, что насыщенный солевой раствор изгоняется из тела наших ящеров путём солёных слёз – или, скажем, «здорового насморка»!       
       
   - Здоровый насморк – это вы здорово придумали! – рассмеялась Ирина. – В связи с вашей гипотезой сразу вспоминаются и «крокодиловы слёзы».
   - Вы совершенно правы! – ещё более оживился Папочкин. – Я думаю, что ставшие притчей во языцах, басней или ярким примером эзопова языка так называемые крокодиловы слёзы, есть не что иное как выработанный эволюцией способ древних рептилий избавляться от лишних солей в организме! 
   - Интересная гипотеза, – Боровой задумчиво почесал подбородок. – А как вы думаете, морские ящеры на сушу выходят? Мы сможем их разглядеть или хотя бы увидеть издалека? 
   - Да, безусловно, – зоолог явно «сел на своего конька», - морские игуаны много времени проводят в воде, но и на «брег морской» тоже выходят, и довольно часто. Им же хочется погреться в солнечных лучах… привычка, оставленная сухопутными предками.  Вы только представьте себе картину:  драконы почти метровых размеров разлеглись на базальтовых камнях – вальяжно, словно какие-нибудь важные вельможи! А между ними деловито снуют красивые крабы – крупные, гораздо больше тех, что живут в иных морях и океанах – но в то же время помельче наших сахалинских гигантов.  Эти красавцы с клешнями заползают на спину драконов, чистят, выковыривают из плотной шкуры затаившихся там крохотных клещей... 
   Каждая игуана занимает своё собственное место. Выглядит это смешно – массивная ящерица, словно умудрённая опытом служебная собака, обнюхивает, прямо скажем, облизывает буквально каждую пядь своего пути, безошибочно разыскивая свой путь средь множества иных, находя среди множества запахов свой любимый…
       
       Не прошло и двух дней, как с высоты раздался крик марсового: 
   - Земля! 
       Наконец «Ариаднa» бросила якорь у берега Фернандины – самого западного и одного из самых маленьких островов драконьего архипелага. Фернандина встречала путешественников пустынными скалами, плеском волн, что накатывали на камни, и криком птиц. 
       Клочок суши – точнее, каменистый обломок, затерянный в безбрежных океанских просторах.
       Холодное течение Гумбольдта отбирало у этой земли последние капли влаги.  Тропические острова – на самом деле скалы, похожие на безжизненную пустыню.
       Но жизнь существовала и здесь, в забытом богом уголке великого Тихого океана.  Хотя и казалось подчас, что бОльшего уничтожения силы Природы нанести не в состоянии. 
       Иссушающий зной стекает с раскалённого неба. Он избороздил каменистую землю трещинами и глубокими расселинами, буквально испепелил её. 
       Безжизненность островов – кажущаяся. Изолированность архипелага – благо для его пернатых, четвероногих, прочих немногочисленных жителей – и рай для учёного!  На пустынных утёсах обитают редчайшие виды – морские игуаны и сухопутные легуаны, гигантская черепаха, галапагосский голубь и семейка эндемичных вьюрков. 
   - Нам крупно повезло, – сказал Папочкин, делая первые шаги по каменистому берегу, и обращаясь к друзьям. – Фернандина пользуется славой самого «игуанистого» острова из всех островов архипелага.
   - Теперь и я это вижу, – воскликнул Боровой: - Да вот же, вот же они! Боже! Эти ящеры напоминают исчадия ада! 
       Наши путешественники смотрели, как буквально в двадцати шагах от них разыгрывается, по-видимому, настоящая драма:  один крупный ящер приближался к другому, всем своим видом выражая угрозу.  Второй самец – а это были, скорее всего, именно представители сильной половины драконьего мира – грозно мотал головой вниз и вверх, словно зловеще кивал. 
       Да, это не являлось дружеским приветствием! Оба широко распахнули красные пасти, а затем, выгнув спинной гребень и продолжая кивать, начали топтаться на выпрямленных ногах. Драконы, выпрямляя ноги, как будто увеличивали свой рост, и так не самый маленький. Оба самца изо всех сил запугивали противника. Время от времени разъярённые игуаны выпускали из ноздрей тоненькие струйки воды. 
       Макшеев при виде таких воинственных танцев громко рассмеялся: 
  -  Нет, на исчадий ада ваши ящерицы вовсе не похожи. Скорее, пародия на огнедышащих драконов из сказки! 
       Тем временем раскрывший алую пасть пришелец, по-прежнему на прямых ногах (учёным непривычно было видеть прямоходящего ящера!), начал угрожающе вышагивать перед хозяином территории. Оба старались поворачиваться грудью к врагу, не подставляя противнику менее защищённый бок. 
       Безо всяких сомнений, оба ящера всячески пытались выглядеть сильнее, чем были на самом деле. Покружив ещё пару минут, они остановились. Их пасти оставались открытыми – что очень уж походило на широкую улыбку американцев-китобоев при холодных недобрых глазах, благодаря чему подобие улыбки превращалось в натуральный хищный оскал. 
       Казалось, драконы вот-вот ринутся в бой и, намертво сцепившись, совьются в смертельный клубок. Они и в самом деле бросились друг на друга вовсе не по-дружески. Лбы ящеров с громким стуком столкнулись. Каждый, напрягая все силы, старался сдвинуть противника, спихнуть его с места. 
       Их спины вздыбились, под кожей судорожно перекатывались мускулы. Оба ящера вцепились когтями в застывшую лаву…
       Дуэль продолжалась подобным образом ещё несколько минут. Затем драчуны… мирно расползлись в стороны, словно забыв друг о друге. Напряжение выдавало лишь учащённое дыхание. 
       Оказалось, это был всего лишь первый раунд! Путешественники, на которых драконы не обращали ни малейшего внимания, продолжали с интересом наблюдать за ходом битвы. Очень скоро холоднокровные бойцы, приняв угрожающие позы, опять начали сходиться для продолжения схватки, ящеры с новыми силами перешли в наступление. 
       И на этот раз владельцу спорной территории повезло:  ему удалось подступиться к агрессору сбоку – и тот не смог устоять. Медленно, очень медленно он сдвигался в сторону. Левая передняя лапа задрожала от напряжения. От каменистой почвы оторвался один коготь, затем второй, третий... Всё. Пришелец потерял равновесие. Словно гигантский жук, опрокинутый на спину, он пару секунд беспомощно болтал в воздухе лапами, затем извернулся и вскочил на четвереньки. Но, утратив боевой дух, вновь в битву не кинулся. Бывший агрессор, быстро перебирая лапами, отступил в скалистую расщелину. 
       Победитель же, кивнув головой, гордо прошёлся перед ретировавшимся врагом. 
       Просидел униженный и оскорблённый вояка в своём тесном укрытии минут семь или восемь.  По-видимому, пришелец оправился от первого поражения и смог прийти в себя настолько, что решил напасть «без объявления войны» ещё раз.  Но не тут-то было!  Победитель уловил краем глаза движение и в корне пресёк новую попытку вооружённой когтями агрессии.  Он попросту… сел сверху на крохотное ущелье, заблокировав там неудачника-террориста, и не выпустил врага на простор. 
       Впрочем, вторая попытка вылезти, предпринятая через некоторое время, у того удалась – и «страшная битва» разгорелась с новой силой. Бой за право обладать самками, территорией и «аутентичностью» продолжился.
       Путешественникам, которые увлечённо наблюдали за рингом, довольно долго не удавалось понять, кто же из участников «битвы титанов» берёт верх. Но, в конце концов, определили, что явная победа за хозяином!  Он, сильно толкая врага, уже почти спихнул противника в иную, глубокую расщелину – уже повисли в воздухе, лишённые опоры, задние лапы нападавшего… как вдруг тот сам отпустил передние лапы и плашмя рухнул вниз. И, хоть высота падания была сравнительно невелика, неудачник-агрессор при этом как-то странно сморщился, словно резиновая игрушка, из которой выпустили воздух. Он будто уменьшился в размерах. Пришелец, грозный агрессор в недавнем прошлом, теперь скромно лежал на брюхе, съёжившись, раскинув лапы в стороны. Упав с «горы», он прижал гребень к спине – весь теперь такой маленький, жалкий, вовсе не похожий на наглого забияку, хама-задиру, которым был ещё недавно, который бахвалился перед законным владельцем, похвалялся своей силою. 
       А что же победитель? Он бросился на поверженного врага, чтобы добить ненавистного пришельца?.. Ничуть не бывало! Смирение побеждённого настроило победителя на благодушный лад.  Он, застыв в гордой позе, спокойно ждал, пока его униженный соперник с позором удалится восвояси. 
   - Настоящий рыцарский турнир, не правда ли? – заметила Ирина. – Турнир благородных воинов, где сильный побеждает, не преследуя слабого! 
       В тот счастливый день высадки на первый остров Галапагосского архипелага нашим путешественникам удалось наблюдать ещё несколько подобных турниров таких рыцарственных драконов. 
       Вечером Семён Семёнович прокомментировал увиденные ими битвы: 
   - Во время этих рыцарских, по справедливому замечанию госпожи Рязанцевой, турниров, которые происходят по своим ритуалам, определённым правилам, игуаны, как мы видели, избегают пускать в ход крепкие зубы. Ведь каждый зуб наших милых драконов-рыцарей вооружён тремя остриями и способен причинить серьёзные увечья – более того, смертельные ранения!  Меж тем в их схватках смертельный исход полностью исключается. И всё «драконье племя» от этого, безусловно, в конечном счёте только выигрывает. Понятно, что самец, проигравший «бой местного значения», далеко не всегда на самом деле слабый, больной, или просто неполноценный экземпляр. Например, он может быть неопытнее, просто моложе – и тогда в интересах всего, так сказать, клана, в интересах биологического вида предоставить ему возможность и время возмужать, набраться опыта и сил. Эволюционные механизмы Природы удивительны и мудры – подчас, кажется, куда мудрее человека, без особых на то оснований считающего себя самым разумным существом на планете.      
       
       На следующий день путешественники на борту «Ариадны», пользуясь попутным ветром, перебрались на остров Эспаньола. Корабль бросил якорь в более удобной гавани, чем та бухта у берега Фернандины, которую и гаванью-то назвать можно было только условно.   
       Здесь игуаны заметно отличались от своих собратьев с острова Фернандина. Здешние оказались куда светлее, да и подвижнее. Учёные уже хорошо разобрались в повадках этих существ – благодаря собственным наблюдениям, а также комментариям Семёна Семёновича. 
       На первый взгляд могло показаться, что игуаны разлеглись на камнях как попало. Но вскоре путешественники убедились, что в местном обществе имеется некая иерархия, соблюдается строгий порядок. В ближайшие два дня все наблюдатели получили возможность убедиться, что взрослые самцы неизменно занимают одну и ту же каменную глыбу – неприкосновенную территорию, как феодальный замок – а самки располагаются рядом, «в тени повелителя». 
       Наутро, во время дальней экскурсии по острову, произошло ещё одно довольно любопытное событие.  Макшеев с Боровым двинулись прямо в гору с побережья, как только вышли из шлюпки. После полудня остановились передохнуть на высоте около семисот метров над уровнем моря. Солнце жгло немилосердно. Экскурсанты попили воды из своих фляг и растянулись в кружевной тени редкого кустарника. 
       Словно только и ждала того, рядом немедленно возникла, как чёртик из табакерки, фигурка маленького пересмешника – весьма дерзкой и даже наглой птицы, как вскоре оказалось. Она тут же ткнулась клювом по очереди во все вещи, которые принесли с собою друзья, не исключая плотно закрытых фляг. Затем она с завидным упорством, достойным лучшего применения, принялась за ботинки, стараясь выдернуть из них шнурки. Возможно, шнурки напомнили ей вкусных червяков – а может, захотелось украсить своё гнездо новыми цацками. 
       Длилось это так долго, что Боровому надоели приставания птички, он приподнялся и качнул ногой, прогоняя наглеца-пересмешника… И вдруг увидел буквально рядом существ, само присутствие которых заставило вскочить нА ноги. В семи или восьми шагах от отдыхавших путешественников листочки с куста кротона меланхолично объедал довольно крупный жёлтый легуан! Вот он, редкостный обитатель Галапагосских островов! 
       Боровой тут же разбудил Макшеева. Осторожно переступая по камням, друзья приблизились к легуану. Перед ними стоял великолепнейший дракон! Внушительный гребень из толстых роговых шишек, словно царская корона, венчал затылок ящера. Далее гребень, уменьшаясь, переходил на спину. Хвост легуана был округлым и коротким, чем разительно отличался от хвоста морской игуаны – тонкого и длинного. На жёлтом туловище выделялись большие красно-коричневые пятна, они украшали ноги ящера и его бока. Складки на затылке, словно у циркового силача, переходили в похожие складки на шее серо-белого цвета.  Лучистые оранжево-красные глаза пристально и серьёзно смотрели на Борового.   
       У ног дракона сидел под тем же кустом другой легуан, чуть поменьше размерами, но очень толстый. Видимо, самка – поскольку затылочный гребень казался менее развитым. 
       Макшеев осторожно сделал ещё один шаг вперёд, но вдруг самец, от которого его отделяло уже всего три метра, одним рывком выпрямил все лапы, резко вздыбил гребень и поднял голову – так, что кончик морды ящера уткнулся прямо в небо. 
       Секунд пять или шесть он оставался в такой позе, а затем, широко разинул пасть и кивнул. От этого резкого движения отвисший, весь в складках, горловой мешок закачался из стороны в сторону. Макшеев сделал ещё шаг, но тут легуан зашипел злобно и хлестнул хвостом, явно целясь в ноги человека. Возможно, дракон впервые видел такое крупное и странное двуногое существо. Затем он резво убежал – что было удивительно, ящер казался неповоротливым и медлительным – скрывшись в земляной норе.
       Впрочем, скрылся он лишь наполовину – задняя часть рептилии торчала наружу. Похоже, легуан учился прятаться у страуса, который, как считают обыватели, сталкиваясь с опасностью прячет голову в песок.
       Хвост, словно приглашая ухватиться за него, соблазнительно торчал из норы. Соблазн был слишком велик, и Макшеев, с помощью подоспевшего Борового, потащил дракона за хвост. Старая сказка о репке стремительно приобретала новое звучание. 
       Взбешённый легуан в гневе хватал зубами всё, до чего мог дотянуться. Он достал-таки голенище сапога, не прилегавшее плотно к ноге охотника, и прокусил грубую кожу голенища насквозь. К счастью, нога не пострадала, но от неожиданности хвост отпустили – и дракон опять забился в своё тесное убежище. 
       Позже друзья рассказали о своей «охоте на хвост» Папочкину, чем сильно удивили зоолога. Ведь всем известно, что ящерицы во всём мире (в том числе и легуаны Южной Америки – континентальные кузены галапагосских драконов) немедленно освобождаются от хвоста, лишь заподозрив, что враг завладел им.  Иногда бывает достаточно только слегка зацепить хвост ящерки, чтобы та избавилась от него, оставив извиваться в конвульсиях и отвлекать охотника от основной добычи. 
       Постепенно хвост у пострадавшей особи, что пожертвовала частью себя, отрастает вновь – эта способность к регенерации также известна достаточно широко. Подобной супер-способности лишены лишь те ящерицы, хвост которых выполняет иные, дополнительные важные функции – например, плавательные. 
       Папочкин предположил, что в случае галапагосских легуанов имеет место иная причина:  в природной среде, где практически отсутствуют естественные враги ящериц, подобная способность к «самооперированию» оказывается лишней. Короче говоря, местные легуаны, эволюционировавшие на изолированных островах, талантами хирурга явно не обладают.   
       Возвращаться к берегу Макшеев с Боровым решили другим, кружным путём, чтобы увидеть больше интересного – разумеется, если повезёт. И, на самом деле, им повезло. 
       Пройдя чуть более ста метров, друзья наткнулись сразу на две пары легуанов! 
       Самцы возвышались каждый на своём валуне. Разделяла их приличная дистанция, не менее двадцати метров, соответствовавшая, возможно, традициям и территориальным притязаниям. У ног их скромно примостились более мелкие самки.
       Друзья осторожно приблизились к ближней паре. Драконья чета вскоре привыкла к непрошенным двуногим гостям. Самка задремала, а самец сменил угрожающую позу на позу сфинкса – улёгся на брюхо, ровно положил мощные когтистые лапы перед бесстрастной, совершенно невозмутимой физиономией. 
       Вдруг самка очнулась и не спеша заползла под крупный кактус, уткнувшись носом в упавший с него лист. Сочный лист напоминал формой и величиной хорошую тарелку. С видом гурмана самка тщательно обнюхала его и вдруг с остервенением впилась зубами в колючий десерт. 
       Покончив с «тарелкой», привередливая дама без особых церемоний взялась за плод опунции, который валялся рядом. При этом из лопнувшего спелого плода выскочили семена. Тут же к драконихе, увлечённой трапезой, подскочили вездесущие пересмешники и ловко подобрали их. Та не возражала – видимо, семена её не интересовали.
       Самка обвела глазами окрестности. В её взоре читалось простое желание:  найти ещё закуску.  Но, увы, поблизости ничего подходящего не обнаруживалось. 
       Вдруг Боровому пришла в голову озорная мысль. Он потянулся и сорвал плод – красивый, сочный – до которого ни один дракон просто не дотянулся бы.  Лакомство тут же полетело к самке, описав дугу в душном, словно сгустившемся воздухе.   
       И случилось невероятное – голодная хвостатая дама, ничуть не испугавшись меткого броска (плод с шумом упал в полуметре от неё), проворно кинулась к угощению.  Она сперва ощупала его мягким языком, а затем перевернула правой лапой, уложив десерт перед собой поудобнее. И приступила к трапезе. Птички-пересмешники прыгали тут же, подхватывая выпадавшие семена чуть ли не из пасти дракона.       
       Теперь Макшеев сорвал плод и тоже бросил самке. На этот факт уже обратил внимание самец со своего наблюдательного пункта. Вскоре пара легуанов дружно хрумкала вкусными подарками «от столика экспедиции». Как только в одной либо в другой красной пасти пропадал очередной плод, к драконам тут же летел следующий. Макшеева с Боровым такая игра искренне забавляла. 
       Вскоре на «ресторанную» возню обратила внимание соседняя чета легуанов. Намереваясь принять самое активное участие в благотворительном обеде, ящер-сосед направился к хозяйскому столу. Но не тут-то было! Владелец территории угрожающе качнул головой и поднял переднюю лапу – не в приветствии, а словно пригрозив тому. Пришелец не испугался и ответил подобной же угрозой, ещё и пружиня на распрямляемых ногах.
       Хозяина такая неслыханная наглость окончательно разозлила, и он стремительно бросился на врага. 
       Драконы сшиблись и всё время старались схватить противника зубами за складки на шее. При этом каждый старался как можно сильнее раздуться, набирая воздуха в грудь. Во-первых, когда кожа натянута, врагу труднее вцепиться зубами. Во-вторых, размеры дракона увеличивались на глазах, словно по волшебству, и призваны были устрашить соперника. Хозяину с пятой или десятой попытки удалось так сильно тяпнуть «гостя» зубами, что ящер, жалобно зашипев, с трудом вырвался и пустился наутёк. 
       И тут… Боровому, наверное, померещилось:  дракон повернулся к нему лицом и лихо подмигнул! А затем слегка вильнул хвостом, как благодарный, но гордый пёс – мол, считайте всё это жестом доброй воли, гонораром за подаренный десерт! 

       


Глава 5.  Эволюция и революция. 

Жарким солнечным утром 1 января 1917 года путешественники на борту «Ариадны» вновь пересекли экватор, вернувшись в северное полушарие. 
       Впервые они отмечали Новый год в тропиках. С одной стороны, конечно же, недоставало украшенной гирляндами ёлки. Но, с другой стороны, галапагосские впечатления затмевали собою всё остальное. Удивительно ли, что участники экспедиции продолжали обсуждать увиденное на экваториальном архипелаге и выдвигать разнообразные гипотезы, одна смелее другой? Причём в последнем преуспел, разумеется, главный специалист полярной экспедиции по фауне – Семён Семёнович Папочкин. 
   - Вы обратили внимание на вьюрков? – спросил он Макшеева, который глядел, не отрываясь, на отступавшие к горизонту берега самых северных островов архипелага – Пинты и Марчены. 
   - Конечно, - кивнул горный инженер и охотник, отличавшийся хорошей наблюдательностью. – Клювы у них потрясающие. Совершенно разные у птиц на разных островах.
   - Одно из доказательств эволюционной теории, – удовлетворённо констатировал зоолог. – Вьюрки, обладая относительно слабыми крыльями, когда-то – возможно, миллионы лет назад – утратили способность к более-менее длительным перелётам, и теперь их популяции на каждом острове являются достаточно изолированными. В результате вьюрки эволюционировали настолько, что превратились в совершенно самостоятельные виды.
   - Мне кажется, – заметил Макшеев, – что имеется ещё один фактор – конкуренция на каждом острове. Пищевые разногласия птиц. Похоже, в давние времена вьюрки начали специализироваться на разных продуктах – одни клевали зёрнышки, семена трав, иные переключились на мелких насекомых, что прячутся глубоко в скальных трещинах или под корой кустарников. И это повлияло в свою очередь на изменения формы клюва. У первых, «зерновых» вьюрков, они короткие, воробьиные, у вторых же, насекомоядных, клювы похожи на клювы дятлов или пищух. 
   - В который раз поражаюсь вашей наблюдательности! - воскликнул Папочкин. – Дарвин ведь и об этом написал в своей книге! Вы, наверное, читали его труды? 
   - Увы, – Макшеев улыбнулся, – не довелось. У меня ведь специализация горная, читал в основном о минералах, рудах, металлах...
       Семён Семёнович кивнул и замолчал. Но в разговор включился руководитель экспедиции – Николай Иннокентьевич поднялся на палубу и сразу понял, о чём идёт речь.      
   - Дарвин побывал в этих краях не так уж и давно, – сказал он, – меньше ста лет назад. По окончании Кембриджа он, как хорошо зарекомендовавший себя натуралист, совершил кругосветное путешествие на корабле «Бигль». Его странствия длились около пяти лет – с 1831 по 1936 год.  Плодотворнейший рейд через моря и океаны!  Огромное количество ценнейших наблюдений по зоологии, палеонтологии, ботанике и геологии. Со временем его труды вылились в стройное эволюционное учение, совершившее воистину революцию в науке!  Ведь подавляющее большинство догматиков и фанатиков, религиозно настроенных учёных, слишком примитивно и слишком буквально трактовали образный язык Библии, отказывая Природе в способности развиваться.
   - Да, – подтвердил Папочкин, – по завершении пятилетней экспедиции Дарвин опубликовал «Дневник изысканий», где впервые упоминаются особенности галапагосских вьюрков и ящериц, многих других животных...
   - Затем он опубликовал три крупные работы по геологии, которые не утратили своего значения и поныне, – сообщил Каштанов, который только что вышел из каюты к друзьям.
   - А чего стОит одна лишь его теория о происхождении коралловых рифов! – заметил Николай Иннокентьевич. – Без сомнения, величайший учёный, что бы там ни плели бездарные завистники, серые кардиналы и бесчисленные критики.
   - Здоровая критика всегда полезна, – уточнил Семён Семёнович, – но когда она «зашкаливает», когда оппонента начинают обвинять во всех смертных грехах (подчас взаимоисключающих), лишь бы обвинить, это… никуда не годится. 
   - Особым нападкам подвергся основной труд учёного – «Происхождение видов путём естественного отбора», – продолжал зоолог, – и, как ни странно, подвергается до сих пор. Хотя, на мой взгляд, эволюция природы не исключает и революционных процессов. 
   - Особенно в части геологии, – заметил Каштанов. – Землетрясения, извержения вулканов, прочие катастрофы и катаклизмы – чем не пример того, что эволюция и революция в Природе идут рука об руку? Что уж говорить о катастрофах вселенского масштаба – взрывах звёзд или падении гигантских метеоритов! 
       Боровой тут же подхватил тему: 
   - Падение гигантского метеорита на поверхность Земли в далёком прошлом как раз и могло привести к такой катастрофе-революции. Например, к вымиранию большинства древних рептилий – динозавров и птерозавров. Не все обитатели планеты времён Юрского периода смогли приспособиться к резко изменившимся условиям жизни.
   - Дарвина упрекали в поспешности, незавершённости эволюционной теории, - меж тем продолжал Семён Семёнович, – но, к слову, кто из великих теоретиков может похвастаться абсолютно завершённой, идеальной теорией? Везде есть свои недостатки, свои «белые пятна». Зато нет пределов человеческому знанию! И это замечательно, так как есть, куда расти, к чему стремиться… И потом – уж в чём в чём, а в поспешности Дарвина упрекнуть никак нельзя. Во-первых, он опирался в построении эволюционной теории не только на свои наблюдения, но и на работы предшественников – скажем, ещё дед Чарльза Дарвина развивал учение об эволюции организмов в сочинении «Зоономия, или Законы органической жизни», написав его, разумеется, задолго до писаний внука – «на излёте» восемнадцатого века. Во-вторых, Чарльз опубликовал «Происхождение видов…» более чем через двадцать лет после путешествия на корабле «Бигль». А все эти годы усердно трудился над серьёзной теорией. Труд его вышел в свет лишь в 1859 году! В нём Дарвин убедительно показал, что виды животных и растений вовсе не постоянны, а, напротив, изменчивы… что ныне существующие виды произошли естественным путём от иных, существовавших ранее, сохраняя при этом удачные «изобретения» и «приобретения», приспособления. Что целесообразность, наблюдаемая нами в природе, создавалась – и продолжает создаваться! – именно путём отбора, естественного и подчас искусственного. Путём отбора и сохранения полезных для организма изменений. Вредные же изменения, например, мешающие особям вырасти до репродуктивного возраста, исчезают простым путём:  животное (или растение) умирает, не успев оставить потомство с этими самыми вредными признаками. 
   В 1868 году Чарльз Дарвин опубликовал свой второй капитальный труд – «Прирученные животные и возделанные растения», в котором логически дополнил теорию. Сюда вошла вся масса фактических доказательств, почерпнутых из многовековой практики человечества и не поместившихся в «Происхождении видов».  Всем нам хорошо известно, что множество культурных растений, имея диких сородичей, в природе не существуют – а значит, «изобретены», выведены человеком на протяжении многих поколений. Да взять хотя бы маис – кукурузу, которая появилась в Южной Америке, возле которой мы сейчас имеем счастье находиться! 
   - Каких-нибудь восемьсот морских миль, – хмыкнул капитан, проходя мимо друзей на корму и окутав их табачным дымом из своей трубки. 
   - Третий большой труд, – проигнорировав реплику, продолжал Папочкин, – по теории эволюции под названием «Происхождение человека и половой отбор» Дарвин опубликовал ровно сорок семь лет назад, в 1871-м. Там он рассмотрел многочисленные доказательства животного происхождения человека, в частности, от общих с обезьянами предков.       
   - От обезьян? – Боровой усмехнулся. 
   - Зря иронизируете, Иван Андреевич, – с укоризной взглянул на метеоролога Папочкин. – Разумеется, не от современных обезьян. А от общих с ними обезьяноподобных предков. Не исключено, кстати, что эти самые предки были куда умнее всяких мартышек и даже человекообразных обезьян вроде шимпанзе и горилл, которые ведут от них свои линии. Знаете, регресс в природе тоже случается, и не редко! «Не прогрессом единым», короче говоря, живёт Природа…       
       
   - Да, живая природа бесконечно удивительна, изменчива, как вода в ручье, – задумчиво произнёс Николай Иннокентьевич. – Всё течёт, всё изменяется, перетекая из одной формы в другую… И границы внутри этого бесконечного Течения Жизни зыбки, таинственны и непостоянны…
   - В процессе длительной эволюции, – увлечённо рассказывал зоолог, – исчезают, гибнут старые виды – сменяясь новыми, более приспособленными; некоторые вымирают бесследно. Одни биологические виды изменяются быстрее, очень быстро – это, как правило, всякие мелкие животные и растения, в том числе насекомые и травы-однолетники, срок жизни которых краток – несколько лет или даже месяцев.  Подтверждение – огромное число видов и особей растений-однолетников, насекомых, прочей подобной мелочи. Пожалуй, их куда больше, чем всех остальных биологических видов на планете, вместе взятых. Короче, все современные виды живых существ произошли от иных видов, когда-то живших на Земле. 
   Но ведь Дарвин вовсе не ограничивался приведением доказательств. Его величие как гениального учёного и мыслителя в том, что он вскрыл ПРИЧИНЫ эволюции, установил закономерности. По Дарвину, эволюция протекает на основе трёх факторов, связанных друг с другом – изменчивости, наследственности и естественного отбора.       
   Изменчивость как бы даёт материал для образования новых особенностей в функциях и строении организма. Её причинами он считал воздействие постоянно меняющихся условий жизни и скрещивание.
   Естественный отбор логично вытекает из борьбы за существование – выживают и, главное, производят потомство лишь те, которые обладают хотя бы мало-мальски заметными, но существенными преимуществами перед иными особями. В общем, обладают более совершенной приспособленностью к условиям жизни.  Взять, к примеру, силу мышц ног и скорость – просто скорость и скорость реакции:  хищник, преследуя оленей, схватит самого последнего в стаде, пусть даже тот и отстанет всего на шаг, на расстояние прыжка… 
   Третий фактор – наследственность. Она закрепляет и накапливает приобретённые особенности. Накопление отдельных полезных изменений до определённого момента протекает в пределах старого вида, в его популяциях:  постепенно образуются чуть различающиеся подвиды, разновидности, формы… Но наступает «момент истины», некий «час икс» – и масса накопленного приводит к скачку – различные ветви старого вида перестают «понимать друг друга», перестают, как правило, скрещиваться, и занимают разные экологические «ниши» – отличающиеся по своим условиям участки, территории. Или же географически изолированные области, пусть и сходные по экологическим особенностям…
   То есть, становятся новыми видами.
   Количество переходит в качество – братцы, чем не диалектика, чем не революция? Вот эти единство плюс борьба, это сочетание эволюции и революции в одном процессе, в единой теории, если честно, и привлекает меня больше всего в гениальном открытии Дарвина! 
       Все присутствующие с интересом слушали пламенную речь Папочкина. 
   - Есть одно достаточное серьёзное возражение против теории эволюции, – негромко сказал Каштанов. – Якобы крайне мало обнаруживается ископаемых переходных форм. Это, пожалуй, главный козырь – или один из главных аргументов из арсенала противников Дарвина. Они говорят:  раз переходы от одного вида к другому не обнаружены, значит, их нет вовсе, а следовательно, библейская версия о создании готовых видов животных и растений – одна единственно верная.
   - Ну, во-первых, «мало» и «вовсе нет» – это, как вы сами понимаете, совсем разные вещи.  Они есть – но их действительно мало. И, во-вторых, мало по простой причине. Сохранялись в толще земной далеко не все доисторические животные. Вообще, консервация их – скорее исключение, чем правило. Для того, чтобы скелет или части скелета отдельных динозавров (или даже отпечатки растений в каменноугольных пластах) сохранились, нужен комплекс факторов. Если бы сохранялось в «законсервированном» состоянии всё, что когда-либо ходило, прыгало или бегало по Земле, мы сами сейчас ходили бы по километровому – или даже многокилометровому – слою из костей… По сплошному кладбищу, прости господи. Слава богу, почти все органические останки переходят в иные формы, «становятся землёю»… Обнаруженные ископаемые останки – это, как правило, в подавляющем большинстве своём представители самых массовых для своего исторического периода видов. А переходные формы как раз массовостью не отличались. Они как бы готовили плацдарм для массового размножения наиболее удачных вариаций, и закрепляли успех генетически. Их, «продвинутых» особей из переходных форм, поэтому и не может быть много среди ископаемых останков. Мне представляется именно так… 
   - А что вы скажете об эволюциях и революциях в человеческом обществе? – спросил вдруг Боровой.
   - Полагаю, ничто человеческое не чуждо, – в ответ пошутил зоолог. – Эволюционное, медленное, постепенное развитие общества не исключает революций. Возьмём для примера ту же великую Французскую революцию. Противоречия между классами, разнообразные количественные «показатели» накапливались и в результате привели к революционному взрыву – то есть, качественному скачку. Буржуа с крестьянами, прочими отстранёнными от власти монарха (окружённого толпой дворян-бездельников) сменили государственный строй на более прогрессивный для того времени. Правда, сопровождались эти потрясения гильотиной и прочими неприятностями...
   - Ничего себе «неприятности»! – возмущённо фыркнула Ирина. – Тысячи дворян по всей Франции лишились голов, подчас их убивали целыми семьями. Что тут прогрессивного? 
   - А я и не говорил, что революции – сплошная радость и всеобщее счастие, – стал защищаться Папочкин. – Одни приходят к власти, других от власти «отодвигают», и не слишком вежливо. Да, кровь, террор... Но ведь это всегда было. Вся история человечества, согласитесь – это непрекращающиеся войны, казни – реки, моря крови… Поймите, я никого не оправдываю, и не становлюсь ни на чью сторону – просто стараюсь трезво смотреть на вещи, объективно.
   - Давайте посмотрим на дело с точки зрения угнетённых народов, – предложил Николай Иннокентьевич. – Вот Панама, куда мы держим путь. В 1903 году, примерно за два года перед нашей первой русской революцией, Панама отделилась от Колумбии.  Применяя к человеческому обществу категории теории Дарвина, образовался «новый вид» – народ Панамы, государство Панама, пусть и маленькое государство – её территория чуть больше Крыма – но...
   - Почти в три раза больше по площади, чем Крым, – уточнил Каштанов. 
   - Хорошо, это не принципиально... Конечно, я так сказал для красного словца, и вообще к человеческому обществу грубо и напрямую применять эволюционную теорию Дарвина бессмысленно. Я о другом. В 1903 году американцы навязали Панаме свою «защиту», был подписан договор, по которому Штаты забирали себе в «бессрочное пользование» почти полторы тысячи квадратных километров территории страны! Вроде бы, намерения благородные – «оформить опекунство» над народом Панамы, прорыть нужный всем судоходный канал через относительно узкий Панамский перешеек, «подбросить» панамским властям пару миллиончиков «для развития демократии», «для блага народа». Но что получилось в действительности? Зона Панамского канала фактически оккупирована американскими военными. Половина людей, которые проживают или находятся временно в этой зоне – армейские офицеры, солдаты, и местное население, которое обслуживает военных и непосредственно занята на «канальих» работах – обустройство шлюзов и тому подобное. Хотя строительство канала, частью проходящего по естественным водным артериям, речкам и озёрам низменной части Панамского перешейка, успешно закончено ещё два года назад, и, согласно договору, суда всех стран имеют право проходить здесь беспрепятственно, на деле… через канал постоянно идут лишь американские корабли, а для остальных желающих лишь изредка делаются исключения. По различным причинам, политическим или финансовым. Кстати, я вовсе не уверен, что нас пустят здесь для перехода в Атлантику.
   - Но, если пустят, придётся платить? – спросил Боровой.   
   - Боюсь, что так, – подтвердил Николай Иннокентьевич. – И вот, что я подумал. Ведь многие народы Южной Америки, да и не только Америки, фактически пребывают в рабстве у своих заграничных властителей, разнокалиберных богачей. В этих краях власть принадлежит богатейшим кланам. Наступит ли такое время, когда люди сорвут со своих стран ярлык заморских колоний, бесправных придатков, перестанут быть «банановыми республиками», покорными рабами разжиревших кланов? Когда мексиканцы, кубинцы, колумбийцы, аргентинцы станут по-настоящему свободными людьми, отвергающими насилие человека богатого над бедным, бессовестную эксплуатацию?
   - Вижу, вы говорите о революции, Николай Иннокентьевич, - улыбнулся Каштанов, – а как всё хорошо начиналось:  эволюция, теория, происхождение видов.
   - Как видите, революционные и эволюционные процессы идут и в человеческом обществе, Пётр Иванович. Пусть по-своему, с поправкой на относительную разумность человека – но всё же идут! Это – наша реальность, и это надо понимать. 
   - Хорошо, а вот такой вопрос: как вы думаете, может, правительство Штатов специально организовало отделение Панамы от Колумбии? Ведь с маленькой страной куда легче справиться, чем с большой? 
   - Очень может быть. Политика «разделяй и властвуй» – стара, как мир. Стара и – увы – эффективна. Зато сейчас американское правительство, по сути, прихватило себе совершенно безболезненно ещё один штат – и заодно возможность тотального контроля за передвижением судов из одного океана в другой. Ну а кто в будущем не захочет идти на жёсткие условия Штатов – будьте любезны, господа, плывите в обход, несколько тысяч километров.
   - Да-а, интересная картина маслом получается, – протянул Боровой. – Ну что ж, подождём американского берега – поглядим, посмотрим...       

       

Глава 6.  Коралловые рифы. 

К счастью, пройти через Панамский канал в конце концов удалось, хотя и пришлось выложить за это изрядную сумму, причём русским золотом. Но круто менять курс на юг и затем опасными проливами близ Огненной Земли следовать в Атлантику было крайне рискованно. Имелись и другие причины стремиться к восточному побережью Америки. 
       Участникам экспедиции переход по каналу ничем особенным не запомнился, хотя масштабы недавнего строительства, безусловно, впечатляли. Общая длина Панамского канала – около восьмидесяти километров, шутка ли! Конечно, с учётом естественных водных артерий и рельефа местности в реальности «всерьёз» прорыто куда меньше – так, примерно шестнадцать с половиной километров из восьмидесяти одного проходят по Лимонской и Панамской бухтам, где выводят большие суда из мелководья к достаточно глубоким водам. Ещё половина пути – по искусственному водохранилищу, названному «озеро Гатун» и подобному же, но маленькому, по имени Мирафлорес.  «Ариадна» прошла этот путь при весьма средней скорости. 
       Карибское море встретило путешественников небольшим быстротечным штормом, который закончился столь же стремительно, сколь и начался. В ближайшие дни корабль шёл мимо Антильских островов, о которых профессор Каштанов поведал много интересного своим спутникам: 
   - Друзья мои, знаете ли вы, что горные хребты Больших Антильских островов – на самом деле участки ветвей американских Кордильер? На севере они сочленены – главным образом на Кубе, мимо которой мы проходим, с известковыми плато. Кстати, поблизости, в открытом море, где-то милях в семи от берега, лежит красивейший коралловый барьер. Вон, видите белую полоску бурунов над рифом? Хорошо, что ураган закончился, и мы теперь можем её разглядеть. В противном случае рисковали бы наскочить на подводные рифы. Местами они подходят совсем близко к поверхности воды, можно сказать, вплотную. 
       Всем захотелось вблизи посмотреть на коралловые рифы. Тут же нА воду спустили самую большую шлюпку. И, поскольку в экспедиционном имуществе имелись четыре маски для защиты глаз и ласты, путешественники получили возможность, ныряя по очереди, наслаждаться красотою подводного царства. 
       Чем ближе к рифам подходила шлюпка, тем выше становились волны. Море вокруг приобрело нежный лазурный оттенок.  Это значило, что на дне кончились луга «черепаховой травы», а на смену морской зелени пришёл белый известковый песок.   
       О рифы с шумом разбивались волны. Этот шум, казалось, заполнил всё кругом, и говорить стало трудно, приходилось повышать голос, почти кричать. 
       Отдали якорь (иначе шлюпку просто швырнуло бы на риф или унесло в открытое море). Теперь в дело пошли надувные резиновые лодки. Они легко двигались по разбитой рифом зыби. 
       Хрустально чистая вода словно притягивала, звала к себе, как сказочная русалка или сладкоголосая сирена из морских легенд, обещая неземное наслаждение. И правда, буйство красок под водой, причудливые формы кораллов очаровывали своею нереальностью, сказочностью. Лиловые и жёлтые веера горгонарий, кактусовидные горгонарии;  внезапно возникший, словно выросший на пути, куст потрясающей ветвистой акропоры, ветви которой напоминают ладошки… Изящные ладони её то ли приветствовали ныряльщиков, то ли звали дальше, в глубину... Изумительно красивы мадрепоры, напоминающие пучки музыкальных труб оргАна из средневекового костёла.       
       Экскурсия на риф оказалась и на самом деле волшебной. Коралловые заросли составляют почти половину поверхности рифа. Остальное – волнистая, обросшая литотамнием плита. Вся эта красота концентрируется на глубине до четырёх метров, местами подступая под самые волны.
       Пока одни экскурсанты плавают в тонком слое прозрачной воды, любуясь кораллами, другие, ожидая своей очереди, с интересом слушают комментарии Папочкина касательно «беспозвоночных животных типа кишечнополостных», к которым относятся кораллы, а точнее, коралловые полипы. 
       Ведь кораллы – это, собственно, всего лишь ветвистый скелет, образованный некоторыми видами коралловых полипов. Пусть и очень красивый – но скелет! Из него получаются красивейшие поделки – бусы, камеи, даже маленькие шкатулки. Поскольку состоит коралл из углекислой извести с небольшими примесями оксида железа, магнезии, различных органических веществ. 
       Оттенки этих в прошлом живых «камней» разнообразны – от красного, розового до белого. И если у воды в тропических морях подходящая температура (выше плюс двадцати градусов по шкале Цельсия), нормальная солёность и достаточная прозрачность – здесь могут жить эти «беспозвоночные животные» с массивным скелетом. 
   - Тело их построено по радиальному типу симметрии, – вещал в лодке Семён Семёнович. – У этих животных известны как формы колониальные, так и одиночные. Лишь некоторые – так называемые мадрепоровые кораллы – образуют гигантские колонии, создавая коралловые рифы и даже целые коралловые острова!  Всего в мире насчитывается около шести тысяч видов коралловых полипов. Населяют они практически все тёплые моря, за исключением сильно уж опреснённых – например, Азовского. 
   Коралловый риф – подводная или надводная гряда с очень крутыми внешними склонами, которые прослеживаются до глубин в полтора-два километра! Барьерный риф – один из четырёх основных типов кораллового рифа (учёные выделяют ещё так называемые окаймляющие, внутрилагунные, а также кольцевые рифы, или атоллы – сравнительно узкие полосы коралловой суши, кольцом окаймляющие неглубокие лагуны). Это гряда, отделённая от берега – сплошная либо состоящая из отдельных звеньев, часть которых представляет собою коралловые острова, банки, отмели. 
   Если ныряльщик хоть на полминуты, хоть на десять секунд повернётся и бросит взгляд вверх, то увидит, как над рифом «кипят» волны. В море, как на бегу, вырастают мягкий вал мелкой зыби. Он прозрачен, но пока ещё пуст. А уже через пару секунд он летит над краем кораллового рифа и чудесным, непостижимым образом принимает непрерывно меняющуюся окраску дна. Впрочем, это понятно тем, кто хоть чуть-чуть знаком с физикой, хотя бы в пределах школьной программы:  по законам преломления и внутреннего отражения солнечного света расплывчатые силуэты тёмно-лиловых горгонарий, ярко-красных асцидий, губок проецируются на бегущий вал. О том, что это действительно они, можно лишь догадываться – их очертания смазывает ветровая рябь да ещё блики от солнечных лучей. Нырнувший словно видит сказочную игру драгоценных камней! 
   Вал становится то берилловым, то аметистовым. А через мгновение в нём уже сверкает прекрасный дымчатый топаз!  И если в поле зрения очутились два, три или четыре таких вала, то в любую секунду они все различаются по цвету, оттенкам...       
   И вдруг вал, опрокидываясь, берёт свои новые ноты, которые, складываясь в общую разноцветную картину, мечту художника и музыканта, звучат сладкой симфонией Океана!       
   Бурун бежит ещё пару десятков метров, и внезапно пенный покров рвётся на части, в клочья – и опять начинается игра глубоких оттенков, ярких красок… ещё более ярких, ещё более глубоких. 
   - Нужны сотни тысяч организмов, чтобы выросла колония – высокий изящный куст или шар вроде арбуза, – продолжал вещать Папочкин. – Но рано или поздно любая колония отмирает, превращаясь в кладбище коралловых существ.  Остаётся лишь твёрдый скелет их, «каменная» основа. На этих «камнях» растут новые колонии. Всё повторяется в этих коралловых мирах... И длится такой процесс тысячи, а быть может, и миллионы лет. В результате морское дно поднимается, «прирастая» кораллами, на его поверхности появляются длинные барьеры, отмели, а иногда образуется окаймляющий риф – когда коралловое окаймление выдвигается прямо от берега в виде платформы. 
       Наконец-то подошла очередь зоолога поплавать, освободились ласты и маска. Папочкин вооружился рейкой со свинчатками – она послужит ему щупом и, если понадобится, оружием.  Ведь рядом, возможно, плавают крупные хищницы – акулы. 
       Рыбы, живущие здесь, по разнообразию форм и окрасок вряд ли уступают строителям рифов. Нырнув, зоолог сразу же увидел… попугая!  Разумеется, попугая морского – рыбу.
       Это был довольно крупный экземпляр, килограмма четыре весом. Морской попугай напоминал трёхцветный флаг какого-то государства, но какого именно, Семён Семёнович забыл. Часть рыбьего тела была красная, часть ярко-зелёная, а часть – голубая, в цвет небес над Кубой.  Ещё и радужные глаза в упор посмотрели на зоолога. 
       А вот показались разноцветные щетинозубы. Вот она, сладкая парочка, окрашенная в два цвета. Половина тела у них ярко-лиловая, другая половина – сочных оттенков спелого апельсина! 
       Из-за их спин и хвостов на секунду выплыла и тут же метнулась влево, чего-то испугавшись, лимонно-жёлтая рыбка с тонким чёрным орнаментом. И она, и предыдущие две – тоже коралловые щетинозубы, только различные виды, близкородственные. При малейшей опасности они сразу прячутся под защиту «оленьих рогов» акропор – эти кораллы и на самом деле напоминают рога сказочного оленя.   
       А вот и рыба-собака! Только формой тела напоминает больше леща, чем пёсика, пусть и плавающего. Представьте себе – лещ в полосочку! Яркие зелёные продольные полосы чередуются с чёрными. Эту рыбку Семён Семёнович смог поймать, и сразу же, вынырнув, бросил на дно лодки.
   - Держите собачку! – весело крикнул он. 
   - А почему вы назвали её собачкой? – поинтересовалась Ирина. Она уже ныряла, но такую рыбу видела в первый раз.
   - Видите у неё удлинённое рыльце с выдвинутыми вперёд зубами – они сходятся, как створки пинцета. 
   - Честно говоря, я лучше б назвала её «рыбка-пинцет», - пошутила медсестра.
   - Этими зубками-пинцетиками рыбы обкусывают крохотные щупальца кораллов. Размеры коралловых полипов, как правило, мизерны – от нескольких миллиметров до нескольких сантиметров. Лишь в редких случаях до одного метра.
   - В самом деле? Такие крупные?
   - Да. Но колоний, создающих коралловые рифы, они не образуют. Это актинии. 
   - Семён Семёнович, а вы видели там, под водой, рыбок, очень похожих на камбалу? Они тоже плоские, но «в другую сторону». Плоскость вертикальная, не горизонтальная. 
   - Да, видел, я знаю их повадки. Они ведь  не лежат на дне, подобно камбале. Удобная форма для таких вот коралловых местностей. В случае опасности плоские рыбки моментально прячутся – уходят в узкие промежутки меж ветвей акропоры. И уже никакой хищник их оттуда не вытянет – ни барракуда, ни акула.
       В это время над рифами нырял, наслаждаясь радугой из рыб и кораллов, профессор Каштанов. И, как раз в то время, когда Папочкин увлекательно рассказывал о повадках коралловых рыбок, с профессором приключилась одна история. Оказалось, что прогулка в подводном саду отнюдь не безопасна!
       Сперва Каштанов пробирался у дна узкими извилистыми проходами среди «оленьих рогов» и «ладошек», время от времени выныривая на поверхность за новой порцией воздуха. 
       Вскоре подводные коридоры стали глубже и заметно шире. Появились боковые ходы, как в аттракционе-лабиринте, открытом сверху. Но и там, вверху, где находилась граница волн и воздуха, коралловые ветви местами почти смыкались так, что Каштанову приходилось тщательно выбирать подходящее для всплытия место, чтоб не оцарапаться. 
       Пугающей красотой, кобальтовой синевой и отвесным обрывом открылся вдруг край рифа. Каштанов сделал очередной вдох над поверхностью воды и решительно устремился вниз. 
       Эти несколько метров до песчаного дна, плохо видного сверху, он проплыл за считанные секунды, делая сильные гребки руками и ногами – здорово помогали ласты, позволявшие плыть очень быстро, отталкиваясь от массы воды. 
       Ныряльщик прикоснулся рукою к белому песку на дне и окинул взором торжественный фасад рифа. 
       Вода медленно поднимала человека вверх, а он всё смотрел и смотрел – и не мог оторваться от завораживающего зрелища. Обрыв разбит широкими вертикальными расселинами, словно античной колоннадой. В коридорах между колоннами выглядывают бесчисленные горгонарии, бокаловидные губки, средневековые «оргАнчики» мадрепоры.  В огромную плоскую нишу невозмутимо заплывает гигантских размеров рыба-попугай. Такую пугать бесполезно! Над нею метнулись в стороны две или три пары «собак» во главе суетливой стайки щетинозубов. 
       На подводных уступах «античного храма», в качестве изысканных архитектурных украшений, расположились ветви и кусты разнообразных разноцветных кораллов – изящные, ветвистые, неземные.
       Каштанов прошёл уже несколько подводных коридоров, ныряя и опять выныривая за воздухом, а чувство, посетившее его, не ослабевало. Напротив, казалось, оно разрастается в груди, в душе. Трудно подобрать слово для обозначения этого чувства. Ошеломлённость, благоговение, трепет, восторг!..       
       Реальна ль вся эта бесподобная, ни с чем не сравнимая красота? Удастся ли потом, в России, передать хотя бы частичку её другим людям?  Ведь создать «эффект присутствия» вряд ли под силу даже самой мАстерской фотографии, талантливой картине или гениальному дару литератора…   
       Впрочем, красоту было с чем сравнивать. Некоторые думают, что кораллы из-за своего известкового скелета неподвижны, и под водою риф напоминает мёртвое царство какого-нибудь пресыщенного самоцветами Кощея или ведьмы из пушкинской поэмы «Руслан и Людмила»…
       На самом деле всё обстоит с точностью до наоборот.
       Например, горгонарии непрерывно, без отдыха колышутся от волн.  Да, без них, наверное, коралловый риф казался бы мёртвым. Но именно благодаря таким кораллам (пусть и с устрашающим непосвящённого названием, в котором звучит имя Горгоны из жестокой древнегреческой легенды) риф называют подводным садом! 
       Эдем приготовил серьёзное испытание для профессора. Этот райский сад всё же таил в своих закоулках неожиданные сюрпризы, тайны, подчас весьма опасные! 
       Каштанов решил в очередной раз выйти за риф, на склон – ещё раз насладиться зрелищем античной колоннады, избавленной от полной неподвижности земной архитектуры. 
       Он набрал полные лёгкие воздуха, нырнул в крайнюю расселину и высунулся из неё в открытое пространство...
       У склона кораллового рифа бесшумно проплывала большая, в полтора человеческих роста, акула. Она могла бы сходу атаковать ныряльщика, но не рисковала сунуться в щель рифа, куда попятился Каштанов.
       Её обтекаемая форма была само совершенство! Акульи движения представляли собой такое идеальное сочетание простоты и уверенности, что профессор буквально застыл в восхищении. Пожалуй, восторг и восхищение перевесили кратковременный испуг, испытанный в первые секунды встречи.
       Но вскоре нехватка воздуха заставила Каштанова разжать руки, отпустить ветви коралловых «деревьев» и полностью отдаться той силе, что влекла его вверх. Всё же и всплывая на поверхность он пытался следить через ветви кораллов за склоном, чтобы не упустить момент возможной атаки. 
       Акула делала вид, что профессора её совершенно не интересуют.  Она хладнокровно, подобно опытной обольстительнице, не мигнув глазом и ни единым намёком не обнаруживая свою преступную страсть прирождённой хищницы, медленно и величаво скользила вдоль колоннады. 
       Потом грациозно развернулась и пошла в обратном направлении. Странно, плавники и хвост её при этом почти не колебались.
       Акула остановилась.  В этот момент профессор поднялся над водой и глубоко вдохнул. При этом продолжая сверху любоваться изящными формами хищной красотки.
       Затем Каштанов решил немного погрузиться, на полметра. Погрузившись, он вдруг стал махать на неё своей «охотничьей» рейкой. 
       Ноль внимания! Полнейшее равнодушие и пренебрежение с оттенком презрения. Акула нагло и откровенно игнорировала заслуженного деятеля науки, хотя разделяло их не так уж и много – всего-то каких-нибудь семь или шесть метров.   
       Не заметить с такого ничтожного по океанским меркам расстояния такого крупного учёного было по меньшей мере преступно. И тем не менее, акула его в упор не видела, не хотела видеть. 
       Каштанов рассердился и громко крикнул на неё. Да-да, именно крикнул! Выдохнул свой яростный вопль прямо в воду с такой силой, что вверх к волнам взлетел целый сноп воздушных пузырьков, закрутившись каким-то штопором со всевозможными завихрениями.   
       И тут их взгляды встретились.
       Она заметила крикнувшего. 
       Её поразительные, околдовывающие подводным гипнозом глаза… Бесстрастные, жёлтые, нечеловеческие, с жутковатыми вертикальными зрачками.  Зрачки пугали – и вместе с тем притягивали. Точь-в-точь гигантская кошка. Только морская.
       Тигрица.
       Безжалостный зверь в заколдованном коралловом лесу.
       Каштанов почувствовал, как холодок пробежал по спине.
       Пауза явно затягивалась. Пришло ощущение, что сейчас может случиться что-то непоправимое, ужасное, фатальное.   
       Но в этот момент акула резко встрепенулась, вздрогнула – то ли от неутолённой страсти, то ли от вечного голода. Словно произошло короткое замыкание. И вслед за невидимым электрическим зарядом последовал мгновенный старт – развернувшись в неуловимые доли секунды, могучая морская хищница мелькнула чёрной молнией – и пропала вдали. 
       Она слилась с лазурной синевой.
       И только после этого до Каштанова дошёл мощный ток воды, от которого склонились, всколыхнулись, взмахнули тревожно «ладонями» плети горгонарий…   

       

Глава 7.  Вести из Петербурга. 

В течение ближайших дней «Ариадна» следовала курсом на юго-восток у берегов Южной Америки, через пару недель обогнула гигантский бразильский выступ и повернула. Теперь путешественники двигались на её борту в сторону Рио-де-Жанейро, то есть на юго-запад.
       Бразилия особого впечатления не произвела – за исключением, разумеется, величественного стокилометрового устья Амазонки, которое запросто мог «дать фору» какому-нибудь морскому заливу. 
       К сожалению, путешествие затягивалось. Давно уже наступил февраль, в это время экспедиция должна была находиться близ Антарктиды.  Увы, но погода не всегда благоприятствовала. Задерживали, относили в сторону штормы. Но сильнее всего задержал, конечно, тихоокеанский штиль. Тогда, в добавок ко всему, приходилось экономить уголь. Да в такую тропическую жару и неудобно заставлять кочегаров-матросов лезть в ад машинного отделения.  В те дни «Ариадна» давала всего по нескольку морских миль в сутки. 
       Была ещё одна важная причина, по которой участники экспедиции начинали тяготиться долгим плаванием через два самых больших океана планеты.  В Монтевидео их ждали письма из России! 
       Родина посылала им приветы в далёкую столицу Уругвая – именно туда, как договорился Труханов, должны были слать корреспонденцию, главным образом от родных и друзей, оставшихся дома. 
       Письма должны были приходить на адрес уругвайского коллеги – старого знакомого Николая Иннокентьевича, геолога и профессора Карлоса Кастаньеды. 
       И вот на горизонте возникла широкая панорама строений Монтевидео, столицы, расположенной на берегу эстуария Ла-Платы. 
   - Друзья! – обратился к путешественникам, собравшимся на палубе «Ариадны», Николай Иннокентьевич. – Впереди – один из крупнейших городов Южной Америки, где всех нас, надеюсь, ждут письма с далёкой родины! А пока, чтобы скоротать время, я расскажу вам немного о Монтевидео: 
   город был основан в 1726 году испанскими завоевателями. В результате масштабной войны за независимость испанских колоний в Америке, через сто лет (война шла с 1810-го по 1826 год) был освобождён от господства Испании.  В 1828 году Монтевидео стал столицей Уругвая. Старый город, в котором живёт мой коллега Карлос и куда мы направимся сразу, лишь сойдя на берег, выстроен в стиле так называемой «колониальной» испано-американской архитектуры. И скоро все мы сможем по достоинству оценить и этот архитектурный стиль, и гостеприимство хозяина… 

       Карлос оказался коренастым и очень подвижным весельчаком и холостяком, вовсе не похожим на геолога – тем более на учёного с мировым именем.  Угостив прибывших матэ – местным чаем – хозяин, понимая, как путешественники истосковались по родине, тут же вручил им пачку писем, перевязанную атласной зелёной лентой.  Некоторое веселье, вызванное названием чая, быстро стихло. Дело в том, что Боровой вспомнил:  Матэ – фамилия известного русского гравёра, крупного мастера офорта. Василий Васильевич Матэ создал целую серию замечательных портретов деятелей русской культуры, а также удивительно точные репродукции живописных полотен русских художников. 
       Гости, понятное дело, тут же разобрали корреспонденцию и погрузились в чтение. На какое-то время в зале – самой большой комнате особняка, выполнявшей функцию гостиной – воцарилась тишина, прерываемая лишь тихим шелестом переворачиваемых листов. 
       В письмах были не только рассказы родственников о домашних делах и общих знакомых. В сообщениях с далёкой родины звучали тревожные нотки, отголоски страшной войны – которая уже практически обескровила Россию, но продолжала пожирать её последние силы, неисчислимые человеческие жизни, а надежды становились всё призрачнее… 
       Среди писем, пришедших руководителю экспедиции, находилось одно, очень подробное, от его старого друга, математика и адмирала Алексея Николаевича Крылова. И новости, изложенные на тетрадных страницах – лаконично, сжато и в то же время достаточно образно – требовали ознакомления с ними участников экспедиции. 
       Это касалось всех! 
       Поэтому Николай Иннокентьевич, откашлявшись и заметно помрачнев, начал громко читать отрывок из письма Крылова, и товарищи, оставив на время свои письма, обратились, как говорится, в слух:   
   «…В связи с войной возник ряд вопросов по эмеритальной кассе. Образовали соответствующую комиссию. Колонга в живых уже нет, расчётную часть поручили мне и В.М. Сухомелю. Председателем комиссии – Н.М. Яковлев, адмирал… Вы, Николай Иннокентьевич, его знаете. Заведующим кассой – тайный советник И.А. Турцевич.
 Балтийский флот перебазировался на Ревель, и, чтобы узнать мнение командного состава флота, поехали мы втроём – Яковлев, Турцевич и я – в Ревель, где должно было состояться многолюдное заседение. Турцевич женат на родной сестре Коковцева, министра финансов и премьера.
   Зашёл разговор о Григории Распутине, или в просторечии «Гришке», про которого говорили, что он умел «заговаривать» кровь у страдавшего кровотечением наследника и поэтому пользовался неограниченным влиянием при царском дворе.
   Яковлев рассказал:
 – Есть у меня приятель, член Государственного совета, прослуживший более 50-и лет по Министерству внутренних дел, который говорил мне: «Приезжает ко мне один из полицмейстеров (у петербургского градоначальника сейчас три помощника в чине генерал-майора, полицмейстеры):
 – Позвольте попросить совета от опытности вашего высокопревосходительства. Переехал в моё полицмейстерство, наняв квартиру на Гороховой, Григорий Ефимович – как вы полагаете, надо мне к нему явиться в мундире или в вицмундире?
 – Да зачем вам вообще к нему являться-то?!
 – Помилуйте, если б вы видели, какие кареты подъезжают, какие из них особы выходят, в каких орденах и лентах… Нет, уж лучше в мундире явлюсь».
   Турцевич тогда рассказал со слов Коковцева:
   «...Ко мне навязывался Гришка и всё хотел о чём-то переговорить, я отнекивался.
 Делаю доклад царю – а он и говорит:
 – Владимир Николаевич, с вами хотел бы переговорить Григорий Ефимович, назначьте ему время.
 Высочайшее повеление, ничего не поделать, надо исполнять!.. Назначил день и час приёма и нарочно пригласил сенатора Мамонтова. Приехал Гришка, поздоровался, уселся в кресло, начал бессодержательный разговор о здоровье, о погоде и пр., а затем говорит:
 – Я, Владимир Николаевич, хотел с тобою (Гришка всем «тыкал») по душам переговорить, а ты сенатора пригласил. Ну, бог с тобой, прощевай.
 На следующем докладе спрашивает меня царь:
 – Что, у вас Григорий Ефимович был?
 – Был.
 – Какое произвёл на вас впечатление?
 – Варнак (сибирское слово, означающее – каторжник).
 – У вас свои знакомые, а у меня свои. Продолжайте доклад.
 Этот доклад был последним. Через неделю я (Коковцев) получил отставку».
 …Казалось бы, дальше этого идти трудно – но оказалось, возможно: 
   Только что стала известна переписка между царицей, бывшей в Царском Селе, и царём в Ставке. И военная разведка раздобыла дневник французского посла Палеолога.
   Эти две «вещи» надо читать параллельно, с разницей примерно в 4 – 5 дней между временем письма и дневника. Видно, что письма царицы к царю перлюстрировались, а их содержание становилось известным слишком уж многим заграничным «наушникам». 
   Например, царица пишет: «Генерал-губернатор такой-то (следует фамилия), по словам нашего друга, не на месте, его следует сменить». 
   У Палеолога дней через пять записано: «По городским слухам, положение генерал-губернатора такого-то пошатнулось и говорят о его предстоящей смене». 
   Ещё через несколько дней: «Слухи оправдались, такой-то сменён и вместо него назначен Z». 
   Но это ещё не столь важно, но вот дальше чего идти было некуда: 
   Царица пишет: «Наш друг советует послать 9-ю армию на Ригу, не слушай Алексеева (начальник штаба верховного главнокомандующего при Николае II), ведь ты главнокомандующий…». 
 …и в угоду словам «нашего друга» 9-я армия посылается на Ригу и терпит жестокое поражение!..
   Недаром была общая радость в Петербурге, когда стало известно, что Гришка убит Пуришкевичем и великим князем Дмитрием Павловичем*.
   Конечно, и армия понимала, кто ею командует.  Февральская революция была подготовлена.
   Когда же Керенский был назначен «главковерхом», то, узнав об этом, Гинденбург**  первый раз в жизни рассмеялся…»   
       Николай Иннокентьевич отложил письмо, снял очки и стал их протирать платком.
   - Революция в России?! – оживились путешественники.   

------------------------- 
сноска внизу страницы: 
   * в форме письма здесь приводятся отрывки из книги А. Крылова «Мои воспоминания». 
   
   ** Пауль Гинденбург (1847-1934). С начала 1-й мировой войны командовал 8-й армией (германской), с ноября 1914 – германским Восточным фронтом. В 1916-м Гинденбург фактически становится главнокомандующим вооружённых сил Германии. 
   Гинденбург – один из организаторов интервенции против Советской России.  Подавлял ноябрьскую революцию 1918 года в Германии. 
   В 1925-м (и вторично в 1932-м) избран президентом. Поддерживал военно-монархические и фашистские организации. 30 января 1933 года поручил Гитлеру сформировать правительство, передав тем самым власть в руки фашистов. По сути, являлся врагом не только рабочего движения в Германии, но и врагом всего Славянского мира. 
       
-------------------------- 
   - Да, друзья, - и он после небольшой паузы продолжил чтение: 
   «…К утру 28 февраля Петроград полностью перешёл в руки восставших. За день до этого большевики распространили в листовках Манифест к рабочим и солдатам с призывом выбирать представителей во Временное правительство, перед которым ставились задачи – установить республиканский строй взамен монархии, конфисковать земли помещиков и ввести восьмичасовой рабочий день (так как люди работали до сих пор по 10, а то и по 12 часов в сутки). Но самое главное – прекращение империалистической войны! А превратить войну – первым делом обратившись к народам всех воюющих стран. 
   Одновременно прошли выборы в Советы. Вечером 27 февраля состоялось первое заседание Петроградского Совета рабочих депутатов. Председателем выбрали Чхеидзе – лидера меньшевистской фракции Гос.думы… В Совете большинство составляют, как ни странно, эсеры и меньшевики…» 
   - Да что же это! – воскликнула Ирина. – Такие события разворачиваются, в разгаре буржуазно-демократическая революция, в России весна – а мы застряли в «этих Америках», как в болоте?!       
   - Монархия свергнута, – поддержал её Макшеев, – надвигаются грандиозные события, которые всколыхнут весь мир… а мы сидим тут, и…       
   - Друзья мои! – прервал его Николай Иннокентьевич. – Я всех вас хорошо понимаю, и сам рвусь всем сердцем в Россию. Но здесь у нас – особая, своя миссия. И мы должны её выполнить. Ведь не для того мы прошли полмира, проплыли через два океана, чтобы останавливаться на полпути. 
       Утром подняли якорь и «Ариадна» устремилась на юг, вдоль берегов Аргентины.  Цель путешествия казалась совсем близко. 

       

Глава 8.  Антарктида.   

Заправившись всем необходимым в Пуэрто-Десеадо, как было запланировано (хоть и почти на два месяца позже установленного срока), экспедиционное судно двинулось к Антарктическому полуострову. Далеко по правому борту оставалась Огненная Земля. 
       Эти весенние для Северного полушария месяцы оказались настоящим испытанием здесь – в умеренных и приполярных южных широтах царила осень.       
       Погода испортилась. Небо затянуло свинцом низких туч. Моросил неприятный, холодный дождь, который к полудню 29 апреля превратился в колючий снег. И с первых чисел мая осенний снег с дождём преследовал экспедицию почти ежедневно. 
       Плавучие льды, небольшие айсберги попадались всё чаще и чаще. Команда корабля удвоила бдительность, чтобы не столкнуться с каким-нибудь коварным айсбергом, если тот вдруг вынырнет из тумана. 
       Февраль – самый тёплый месяц для здешних краёв – давно миновал, и подойти к берегу Земли Королевы Мод оказалось весьма проблематично. 
       «Ариадна» должна была высадить экспедицию со всем необходимым снаряжением у мыса Норвегии в Тюленьем заливе, и спешно отходить на север, пока льды не сковали сотни километров океанской поверхности. Предполагалось, что в августе и сентябре судно ляжет в дрейф у крайней границы плавучих льдов, между пятидесятой и шестидесятой параллелями южной широты, а в первой декаде октября начнёт продвигаться обратно к Земле Королевы Мод, чтобы забрать на борт участников экспедиции. 
       Седьмого мая корабль пересёк Южный полярный круг. Солнце красным шаром катилось над самым горизонтом, готовясь нырнуть за эту линию до весны.       
       Уже на следующий день туман сгустился до того, что всё вокруг словно потонуло в молоке. Ветер к вечеру стих, и всю ночь пришлось простоять на месте, чтобы не налететь ненароком на льдину. К утру оказалось, что «Ариадна» стоит буквально в двух шагах от большого ледяного поля. 
       Туман расползался и клубился под лёгкими дуновениями ветерка. Вскоре ветер усилился. Матросам пришлось весь день длинными баграми отталкивать от бортов напиравшие льдины. Опять заволокло небо, разыгралась метель – хотя календарная зима должна была прийти через месяц, в июне. Но за полярным кругом холода приходят раньше, и путешественники были готовы к испытаниям.
       Следовало спешить, всеми силами пробиваться к берегу, но волнение на море, густо покрытом льдами, лишь усиливалось. 
       Прибрежные ледяные поля пришли в движение, гулко сталкиваясь и с треском нагромождая многометровые торосы.  Участникам экспедиции пришлось прийти на помощь команде и тоже вооружиться баграми, поскольку льдины, окружив, буквально атаковали «Ариадну». 
       К полудню десятого мая метель наконец утихла, и проглянуло солнце. «Ариадна», окружённая льдинами, дрейфовала у самого края высокой, не менее двадцати метров, ледяной стены. 
   - Вероятно, это барьер из материкового льда, подобный тому, что мы встретили два года назад у северной Земли Фритьофа Нансена, – заметил Труханов столпившимся на палубе товарищам. – Он опоясывает почти весь антарктический берег. Придётся искать подходящее место для высадки, здесь мы никак не пристанем к берегу, хотя до него рукой подать. Слишком высоко…
       Вскоре впереди показался скалистый мыс.  Перед ним ледяная стена чуть отступала и маленькая но удобная бухта позволила совершить высадку на берег. 
       Всю ночь на корабле кипела работа. Все очень спешили, мысленно благодаря погоду за любезно предоставленную возможность выгрузить внушительный экспедиционный багаж и несчастных ездовых собак, истосковавшихся по твёрдой почве под ногами. 
       В эту ночь на корабле никто не спал. 
       На другой день, ближе к вечеру, собрались на прощальный обед – или, скорее, ужин – в уютной и ставшей такой привычной кают-компании «Ариадны».   
       Здесь окончательно решились вопросы о дальнейшем плавании судна, сроках и мерах для оказания помощи экспедиции, если она вдруг не вернётся в установленный срок.  Решилась и неопределённость касательно Рогацкого – Гриша тоже включён был в состав полярной санной группы. Теперь пятёрка полярников-«подземников» пополнилась ещё одним добровольцем.  Кстати, Григорий хорошо помнил профессора Каштанова по университету, хотя на его лекции не ходил, всё же совершенно иная специализация – Гриша вместе с Клеоповым в студенческие годы сделал хорошую работу по урбанофлоре Харькова и к тому же неплохо знал полярную флору и растительность умеренного климатического пояса.  В общем, Рогацкий сейчас как бы заменял ботаника Громеко, принимавшего участие в прошлой, северной экспедиции.   
       Нарты, запряженные собаками, должны были двигаться на юг – по расчётам Николая Иннокентьевича, около пяти недель, то есть практически до середины июня. По пути экспедиция, учитывая северный опыт, через каждые сорок или тридцать пять километров должна была оставлять небольшие склады провианта и топлива.  Таким образом, груз, влекомый собачьими упряжками, уменьшался и, кроме того, люди и собаки обеспечивались питанием при возвращении. Ведь предполагалось, что на обратном пути груз научных трофеев и коллекций окажется не маленьким. 
       Наутро «Ариадна» салютовала из обеих своих пушек отъезжавшей экспедиции. 
       Николай Иннокентьевич напутствовал друзей: 
   - Многое на этом трудном пути вам знакомо и привычно. Как на Земле Фритьофа Нансена, вход во внутреннюю полость нашей планеты, скорее всего, будет окутан густым туманом. Разница температур снаружи и внутри планеты не может не сказываться и в окрестностях южного входа. Но, всё равно, вам надо быть готовыми к любым сюрпризам Антарктиды и Плутонии. 
       После тёплых дружеских рукопожатий на берегу самого южного и самого холодного материка Земли, куда экспедицию вышел провожать почти весь экипаж «Ариадны» (кроме нескольких матросов, находившихся на вахте), три основательно загруженные нарты, каждая влекомая восемью сильными ездовыми собаками, и шестеро человек двинулись дальше на юг, в сторону полюса.   

       

Глава 9.  Сфинкс и спуск в подземелье. 

Путь экспедиции от Берега Принцессы Марты в южном направлении, согласно инструкциям Николая Иннокентьевича, продолжался четыре дня. Идти становилось труднее с каждым днём. Постоянный, хоть и не очень крутой подъём отнимал силы и у людей, и у собак. Иногда они шли по склону, пологим предгорьям – далеко с левой стороны возвышались ледяные горы.
       Над снежной равниной ползли угрюмые тучи, осыпая путешественников снегом. Впереди всех, как в прошлый раз, шёл Боровой – с компасом, контролируя правильность направления. Он же поминутно пробовал палкой снег, чтобы нарты не попали в коварную трещину – изредка и такие ловушки попадались им на пути. 
       Иголкин, Макшеев и Папочкин шли на лыжах каждый возле своей нарты. Рогацкий, тоже на лыжах, бежал справа, чтобы вовремя подтолкнуть сани, которые застревали, а Каштанов замыкал шествие со вторым компасом в руках, производя маршрутную съёмку.   
       В день с трудом проходили полсотни километров. Одометр – лёгкое колесо, подвижно соединённое со счётчиком, отмечавшим пройденное расстояние – закреплён был на последней нарте. 
       На путешественниках красовались уже привычные тёплые костюмы. Каждый облачился, кроме того, в чукотскую кухлянку – меховую рубашку мехом внутрь, с капюшоном для головы. Когда мороз усиливался, надевали по второй кухлянке, но уже мехом наружу.  Ноги согревались меховыми штанами, а вместо обычных сапог путешественники надели мягкие меховые торбасы. 
       Итак, наши друзья шли уже четвёртый день на лыжах, сопровождая и направляя нарты. Выбоины попадались на пути куда чаще опасных, скрытых снегом, трещин. Первые затрудняли продвижение к цели сильнее, чем вторые.
       Для ночлега, используя прошлый опыт, ставили юрту с лёгким бамбуковым каркасом. Остов привычно складывали за считанные минуты. Обустройство временного жилища не отнимало много времени. Внутри вдоль закруглённых стенок раскладывали тёплые спальные мешки, а в середине юрты ставили спиртовую печь для приготовления пищи и горячего чая. Собак привязывали к нартам вокруг юрты. 
       Склады провианта, согласно инструкциям, устраивали через каждые тридцать пять километров пути. 
       На четвёртый день подъём настолько увеличился, что еле-еле отшагали неполных тридцать километров. Перед ночным отдыхом поставили очередной склад, отметив его пирамидой из снежных глыб. На вершине пирамиды, чтобы заметно было издалека, водрузили красный флаг.   
       В конце недели горы, всё время остававшиеся слева от маршрута, словно вывернули навстречу, преградив путь.
       Подъём на довольно крутой склон продолжался три дня. Белое однообразие ледника всё чаще прерывалось чёрными вкраплениями обветренных скалистых откосов.  Стало значительно теплее. Микроклимат в долине, по которой ползла на юг санная колонна, изменялся на глазах и теперь явно отличался от типично антарктического. 
       Густые тучи ползли так низко, что, казалось, вот-вот заденут за головы. Появились и первые трофеи для зоолога – Семён Семёнович раздобыл нескольких насекомых, замёрзших на снегу.  А Гриша на всякий случай собрал образцы разноцветных лишайников, что покрывали обнажённые скальные участки. По этому случаю он поделился своими восторгами с остальными спутниками: 
   - Это настоящие растения-сфинксы! Удивительные организмы, которые даже трудно назвать растениями в привычном смысле слова. Их тело образуют зелёная (реже сине-зелёная) водоросль и гриб, находящиеся между собой в сложных отношениях. Плотный корковый слой защищает лишайники от неблагоприятных воздействий окружающей среды, заморозков или палящих лучей солнца. Он состоит из тесно сплетённых грибных гиф. А внутренняя часть тела лишайника – из многочисленных видоизменённых гиф, оплетающих отдельные клетки или группы клеток водорослей... 
       Во время ужина Рогацкий продолжал засыпать своих товарищей информацией о найденном «сфинксе»: 
   - Водоросли при помощи солнечного света вырабатывают углеводы, делятся ими с грибами, а гриб, в свою очередь, снабжает водоросли водой с минеральными веществами, растворёнными в ней, к тому же защищая более нежные зелёные клетки от механических и других повреждений. Впрочем, часть воды вместе с пылью, также содержащей некоторые нужные для развития низших организмов вещества, водоросль получает прямо из атмосферы – во время дождя или с утренней росой. Ну, здесь-то, в Антарктиде, наверное, с выпавшим снегом… Лишайники – самые неприхотливые из растений. Они способны выжить на камнях среди гор, на древесной коре. Но они чувствительны к загрязнению внешней среды и чутко реагируют на вредные примеси в воздухе. Поэтому лишайники редко встречаются в больших городах.   
   В то же время лишайники служат живым индикатором – если в городе или вблизи промышленных объектов исчезают эти удивительные организмы – значит, атмосфера чрезмерно загрязнена, значит, надо бить тревогу! И срочно исправлять положение. Очень долго эти удивительные организмы считались обычными растениями, а зелёные клеточки внутри – просто несущими хлорофилл. Ошибку исправили в 1867 году русские ботаники Баранецкий и Фаминцын, которые первыми обнаружили, что зелёные клетки, оказывается, есть не что иное как заключённые в чужеродную ткань одноклеточные водоросли. Водоросль, изъятая из лишайника, способна жить самостоятельно, и даже делиться, образовывать споры!         
   Позже оказалось, что взаимоотношения гриба и водоросли отнюдь не безоблачны!.. Еленкин, известный ботаник, изучая вместе с Даниловым «воздушные грибы, паразитирующие на водорослях», пришел к выводу, что взаимоотношения эти часто могут становиться откровенно враждебными. Под влиянием условий среды обитания, которые благоприятствуют попеременно то грибу, то водоросли, они так же «по очереди» угнетают друг друга... (Ну что поделаешь, прямо как в новой сказке – нет в жизни счастья, нет идиллии!) чаще гриб является и паразитом и сапрофитом одновременно – питается и продуктами жизнедеятельности водоросли, «отходами», подобно типичному сапрофиту, и – увы – пожирает её тело…. Еленкин определил такие странные связи, как «эндопаразитосапрофитизм».  Один английский биолог назвал их более поэтично, и столь же печально – противоестественным союзом пленённой девицы (водоросли) и тирана-феодала, «хозяина», то есть гриба. Вот так. Вот вам и симбиоз, вот вам и равноправие!..
   - Символично, что вход в подземный мир, подобно сказочному сфинксу, охраняет это неприметное растение, – заметил мимоходом Яков Макшеев.       
       
       На пятый день путешественники вышли к перевалу. Приборы показали высоту более двух тысяч метров. Здесь неровности поверхности сгладились, но движение упростилось ненамного – погода оставалась пасмурной, а туман усиливался, уплотнялся. В сотне метров от нарт окрестности уже терялись, укутанные молочно-серой непроницаемой пеленою.  Судя по всему, вход в подземную страну, если он действительно существовал, находился где-то поблизости. 
       Спуск на той стороне ледяного хребта проходил гораздо быстрее. Собаки легко тащили сани по уклону. Зато погода стала совсем скверной:  густые тучи, увлекаемые навстречу ветром, клубились почти по поверхности снега. В добавок началась метель. 
       Наутро юрта оказалась до крыши занесённой снегом. Выбираться наружу приходилось, выкапывая проход сквозь большой сугроб. Метель закончилась, но успела всё вокруг основательно замести, воздвигнув снежные холмы у каждой мало-мальски заметной преграды, у каждого бугорка, у каждого камня. И если в предыдущие дни открытые участки скал попадались довольно часто, то теперь всюду, насколько доставал взгляд, царила белизна, ослепляющая своей чистотой. 
       Забавно было видеть, как, заслышав голоса людей, собаки сами начали выбираться из снежного плена. То тут, то там, то из одного сугроба, то из другого, поверхность снега вздымалась пузырём, из которого, отчаянно или весело фыркая, высовывалась косматая голова очередного четвероногого друга. 
       По свежевыпавшему снегу передвигаться стало труднее. Собаки, запряжённые в первые сани, уставали сильнее, прокладывая путь остальным. Поэтому приходилось «тасовать колоду» нарт, постоянно меняя передовую упряжку. И, хотя регулярное устройство складов по пути делало нарты легче, в этот день удалось пройти чуть больше дюжины километров. 
       К вечеру все – и люди, и собаки – полностью выбились из сил. 
       На четвёртый день бесконечного спуска приборы показывали, что местность, по которой идёт экспедиция, уже находится ниже уровня моря. Записав показания барометра, Боровой сообщил эту новость остальным. В ответ на это Каштанов предположил, что, вероятно, экспедиция находится на верном пути. 
       Ещё через пару дней приборы показали, что путешественники спустились ещё на пятьсот метров ниже уровня моря. Учитывая высоту материка в этой части Земли Королевы Мод, которая, судя по предварительным данным, должна здесь достигать почти четырёх километров, развеялись последние сомнения. Данная впадина – не что иное, как спуск в подземную, внутреннюю полость планеты. 
       Через три дня, пройдя чуть больше двадцати километров, участники экспедиции убедились, что барометр показывает давление, соответствующее снижению на целый километр – в то время как в реальности явно ощущался подъём, пусть и незначительный.  Компас начал безобразничать – стрелка его металась из стороны в сторону, словно бы находилась на Южном полюсе, что было совершенно невозможно. До южного магнитного полюса не менее тысячи километров….
       Термометр тоже продолжал «шалить», показывая точку кипения воды не на отметке сто градусов, а на отметке в сто двадцать пять градусов по шкале Цельсия! Словно экспедиция внезапно взлетела к вершинам Памира или Гималаев! 
       Итак, последние сомнения испарились вместе с паром кипящей при 125-и градусах воды:  путешественники очутились внутри нашей планеты. 
       Самочувствие в последние дни у всех заметно ухудшилось. Испытывая давление в две с половиной атмосферы, путешественники ощущали слабость, лёгкую тошноту и сильное головокружение.  У каждого пульс был чуть больше сорокА ударов в минуту. Симптомы в общем напоминали те, испытанные в 1914-м году, когда участники экспедиции неожиданно для себя очутились в подземном мире... Пришлось прервать движение и раньше обычного поставить юрту.
       Без аппетита поужинав и напившись горячего чаю с лимоном (последним лимоном из их скромных цитрусовых запасов), путешественники забылись тяжёлым сном...       

       

Глава 10.  Солнце в зените. 

Наутро всех разбудил громкий крик – удивлённый возглас Гриши Рогацкого, который, проснувшись раньше остальных, вышел из юрты и оказался в красноватых лучах солнца. 
       Конечно, приятно после целых недель, проведенных в тумане и постоянных сумерках, увидеть солнце. Но удивило Гришу совсем другое – солнце стояло не у самого горизонта, за которым ему полагалось прятаться всю долгую полярную ночь, а… высоко над головой!  Словно бы экспедиция вдруг очутилась опять на экваторе, перенесенная за ночь вместе с юртой, нартами и собаками неким всемогущим джинном из восточной сказки!   
   - Поздравляем! – сказал Каштанов, а остальные рассмеялись, увидев растерянное лицо бывшего студента-ботаника. – Только что вы накоротке свели знакомство с Плутоном – небесным светилом подземного мира! 
       В этот светлый день ледяная равнина благоприятствовала дальнейшему продвижению санного поезда, ну и «солнце» Плутон добавило настроения – нарты прошли по ровной местности более пятидесяти километров.
       Уже во второй половине дня люди заметили далеко впереди чёрные пятна и полоски. А ближе к вечеру предположения оправдались:  экспедиция подошла к окраине раскинувшейся во все стороны полярной тундры. Люди, проведя столько дней среди холодных льдов, соскучились по настоящей земле и наклонились, рассматривая её. 
       Тёмно-бурая почва, пропитанная водой, оказалась, естественно, липкой – но не голой. Слева стелилась мелкая желтоватая травка, справа – низенький кустарничек с искривленными веточками.   
   - У вас, Григорий, кажется, появилась возможность собрать первые в истории науки образцы подземной антарктической флоры, – шутливо сообщил Боровой Рогацкому. – Скоро, надо полагать, и коллекция Семёна Семёновича пополнится капитальным образом? 
   - Очень на это надеюсь! – ответил в тон метеорологу Папочкин. 
       На ночь глядя в тундру забираться не спешили. Хотя и стало значительно светлее, к этому условному «вечернему» времени все почувствовали усталость. Кроме того, стоило лишь ступить в сторону от ледяной кромки, ноги тут же погружались в липкую болотистую почву на добрый десяток сантиметров. Поэтому юрту поставили рядом, на льду.  Сон свалил друзей под надёжным пологом в сотне метров от кромки полярной тундры, окаймлённой белыми ледяными языками.
       На следующий день планировали, разделившись на две группы, экскурсировать вдоль «границы», чтобы разыскать более подходящее место для продолжения путешествия.  Но экскурсию пришлось отложить из-за визита неожиданных гостей. 
       В разгар сборов лай собак привлёк внимание Иголкина. Опытный каюр сразу понял, что его питомцы почуяли зверя. Обладая острым зрением, Иголкин разглядел вдали тёмное пятно, которое двигалось по тундре в их сторону. Видимо, заслышав лай, животное остановилось как бы в нерешительности. Указав на «пятно» своим товарищам, каюр предположил, что к стоянке приближается носорог. И верно, Каштанов, приблизив к глазам армейский бинокль, чётко разглядел шерстистого носорога. 
       Тут же решили пополнить запасы провизии, для чего постараться подойти к зверю поближе. Зарядив разрывными пулями свои ружья и нацепив лыжи, Иголкин и Макшеев направились в тундру.  На лыжах по мокрой земле идти было не очень-то удобно, но без них ноги просто проваливались, как в болото.
       Вскоре они уже хорошо видели носорога безо всякого бинокля. Тот не спешил уходить, стоял в задумчивости и, между делом, подбирал с кочки зелёные веточки какого-то местного кустарника. 
       Менее чем через полчаса, низко пригибаясь к земле, чтобы не испугать раньше времени добычу, искатели приключений смогли приблизиться на достаточное для выстрела расстояние. Условившись, оба выстрелили «на раз-два», практически одновременно.  Массивный зверь встрепенулся и, сделав два-три судорожных шага, рухнул. 
       Вскоре Каштанов подогнал пустые нарты, запряженные собаками. Измерив и сфотографировав с разных ракурсов, начали свежевать носорога. Часть отделяли в трофеи для пополнения музейной коллекции (часть шкуры и увесистую голову, украшенную рогом, сплющенным с боков), а часть – к ужину и впрок, на последующие обеды и ужины.
       Весь день ушёл на обработку и транспортировку частей добычи. 
       А вечером, после сытной трапезы, на равнине заметили холмы, которых ещё утром там, среди просторов тундры, не было.  К этому времени над равниной уже клубился лёгкий туман, и даже в бинокль толком разглядеть ничего было не возможно. 
       Иногда казалось, что холмы передвигаются. Впрочем, это могло быть обманом зрения, который вызывали подвижные клочья тумана. 
       Проверить «бродячие холмы» на предмет возможной принадлежности их к царству Фауны решили утром. Как говорится, утро вечера мудреней! 
       Свежо было в памяти путешественников событие двухлетней давности, когда Папочкин обнаружил среди просторов северной Плутонии такие вот бродячие холмы и совершил научное открытие. Так как «холмы» оказались небольшим стадом совершенно живых мамонтов! 

       Ночь в Плутонии – понятие относительное. Светило стоит совершенно неподвижно в зените, изредка набегают низкие облака или туман. Такая вечно светлая «ночь» может оказаться и светлее предыдущего «дня». Всё зависит от капризов погоды.
       Поэтому решено было по привычке отсчитывать сутки по 24 часа – благо механические часы имелись у всех, а в запасе имелись ещё и песочные, на всякий случай – ведь утомляться сверх меры, тем более сейчас, представлялось делом бессмысленным. Самочувствие у всех, кроме Гриши, было ещё неважное. Хотя и у молодого человека, совсем недавно сидевшего на студенческой скамье в больших аудиториях университета, периодически тоже случались небольшие головокружения. 



Глава 11.  За бродячими холмами. 

Утренний туман скрыл местопребывание передвигавшихся накануне «холмов». Но, исходя из вчерашних наблюдений, охотникам надо было идти на восток, вдоль полоски льдов, наперерез животным. Поскольку стадо, похоже, двигалось в северо-восточном направлении. 
       На разведку отправились трое – Макшеев, каюр Илья Иголкин, и Семён Семёнович Папочкин. Зоолог был настроен решительно – ему не терпелось вновь увидеть живых ископаемых.
       Вооружённые ружьями, друзья шли на лыжах уже второй час. Вдруг впереди, чуть правее, среди бурых пятен тундры, сквозь туман показались очертания возвышенностей. Каюр увидел холмы раньше остальных. Следом за Иголкиным в туман стали всматриваться и Макшеев с Папочкиным.  Видно было плохо. Утренний туман ничем не отличался ни от ночного, ни от вчерашнего вечернего тумана.
   - Жаль, мы не взяли собак, – сокрушался Папочкин, – они бы точно почуяли зверя, и мы бы знали наверняка.
   - Однако, они бы тоже знали, – жестом указал вперёд каюр. – Собаки ездовые, не охотничьи, однако. Зверя вспугнули бы. 
   - Пройдём ещё немного – предложил Макшеев.      
       
       Холмы словно удалялись – только через полчаса они стали обрастать более чёткими очертаниями. Мамонты – а это были, вероятно, именно они – двигались не спеша на восток, поэтому охотники так долго и не могли их догнать. 
       Ближайшее к преследователям слоноподобное животное, грациозно изогнув мохнатый хобот, отправляло в пасть сорванные веточки низкого кустарника. Не будь этого столь удобного в условиях тундры приспособления – удлинённой и сросшейся с носом верхней губы, что в процессе эволюции превратилась в хобот – грузным зверям постоянно приходилось бы становиться на колени, чтобы срывать скудную полярную растительность.
       Тела мамонтов покрывала красновато-бурая шерсть, которая казалась менее длинной, чем у тех животных, которых охотники встретили два года назад в северной Плутонии. Да и крупные бивни казались менее изогнутыми, чем у тех, северных мамонтов. 
   - Мне кажется, – предположил зоолог, – что это не совсем мамонты. 
   - Что вы хотите этим сказать? – удивился Макшеев, повернувшись к нему. 
       В этот момент грянул выстрел – каюр ловко уложил ближайшего зверя, стреляя разрывной пулей. Мамонт, который стоял примерно в трёхстах шагах от охотников, грузно рухнул на землю. В момент его падения показалось, что земля под ногами дрогнула – туша зверя весила больше тонны. Даже удивительно, как можно было одной пулей убить такого мощного зверя! 
       Остальные мамонты затрубили тревожно, вскинув хоботы вверх, а затем бегом, со скоростью, невообразимой для подобных животных, рванули в тундру, и скоро исчезли в молочном тумане. Если бы рядом с ними бежали олени или антилопы, не факт, что копытные смогли бы их обогнать! 
       Лишь лёгкое сотрясение почвы указывало на бег гигантов за пределами видимости, где-то там, в туманной дали...      
       Охотники, не снимая лыж, приблизились к трофею. Иголкин, судя по всему, попал зверю прямо в сердце. Из-под левой лопатки вытекала струя горячей алой крови.
   - Теперь я могу сказать со всей определённостью, – заговорил Семён Семёнович, – этот мамонт отличается от тех, которых мы видели на севере. Вероятно, эволюция в подземном мире шла сходными, но всё же не перекрещивающимися путями.
   - Да это и не удивительно, – сказал Макшеев, – тысячемильная Чёрная пустыня, вероятно,  в течение миллионов лет надёжно изолировала южный подземный мир от северного. 
   - Вы полагаете? – усомнился зоолог. 
   - Ну, сами посудите – за вулканами в северной Плутонии тянулись бесконечные, на сколько хватало глаз, безжизненные раскалённые камни. Если какой-нибудь птеродактиль ещё мог перелететь через пустыню к югу – в чём я лично очень сомневаюсь – то сухопутные твари, динозавры ли, носороги ли, мамонты ли …вряд ли добрались бы до «южного курорта». 
   - Согласен с вами, – подумав минутку, проговорил Семён Семёнович, – тем более что птеродактили даже к вулканам, насколько помню, долетали редко. Там для них просто нет пищи. Тем более, что им делать в Чёрной пустыне? Да любой из ящеров – летающий или сухопутный – просто умер бы в пустыне от жажды или голода! Тем более – мамонт. Он помер бы ещё раньше, от «плутонового удара» – от жары. 
       Охотники подошли к поверженному гиганту и приступили к измерениям трофея. В том числе сфотографировали Папочкина, который, придерживаясь за бивни, вскарабкался на голову мамонта – лыжи для этого пришлось скинуть. 
       Затем отрЕзали клок шерсти в качестве образца для исследований, и хобот, но это уже для ужина. Каюр тем временем отпилил один бивень. Решили вернуться за нартами, чтобы на собаках перевезти к юрте запасы свежего мяса и заодно до отвала накормить четвероногих вечно лающих помощников.

       

Глава 12.   Саблезубый хищник. 

С первыми трофеями усталые но довольные охотники вернулись ближе к вечеру.  Но, поскольку туман исчез, а день сейчас ничем не отличался от ночи, во время ужина решили все вместе вернуться к туше мамонта, не откладывая на завтра, и как следует загрузить нарты мясом. А собак не перекармливать, чтоб веселее работалось. 
   - Григорий сегодня тоже с трофеями, – кивнул Боровой в сторону юноши, который перекладывал что-то в гербарной папке. – Собрал, наверное, полнейший гербарий полярной флоры.
   - И даже нашёл полярный мак! – Рогацкий, в подтверждение своих слов, поднял какой-то стебелёк с крохотным бутончиком. – Мак – цветок легендарный! Когда-то очень давно бог сна Морфей, желая усыпить кого-либо или просто навеять приятные грёзы, прикасался к человеку – или не человеку – маковым цветком. Великая Персефона, жена грозного Аида, подземного царя, имеющая второе имя – Кора, тоже умела, взмахнув цветком алого мака, словно волшебной палочкой, легко и нежно разлить по всей поверхности уставшей за день земли благодатный и освежающий сон...       
  - Ну что ж, если когда-нибудь нарисуем герб нашей дорогой подземной Плутонии, разместим на нём портрет мамонта в окружении «колосьев» полярного мака, – пошутил Макшеев.       
   - Конечно, это не тот мак, из греческой легенды, – счёл своим долгом уточнить Гриша, – но всё-таки родственник. И свойства у него, вероятно, близкие.       
   - А что по поводу свойств? – заинтересовался Папочкин. 
   - В гомеопатии препараты мака применяются в микродозах при следующих симптомах: противоестественной безболезненности (утрата болевых ощущений, реакций), недостатке восприимчивости, потливости при очень горячей коже, сонливости или же, наоборот, невозможности уснуть (когда пациент слышит малейшие шорохи), а также – внимание! – при лживости! Один известный гомеопат считал, что микродозы препарата opium способны излечить от этого «заболевания» самых отъявленных во всём мире лжецов!      
   - Погодите, Григорий, – удивился Папочкин, – выходит, врач фитотерапевт применял опиум?!
   - Не фитотерапевт, а гомеопат. Фитотерапия лечит людей исключительно растениями, да ещё в серьёзных дозах. А гомеопатия – это «лечение подобного подобным», в микродозах, да ещё, кроме растений, в качестве лекарств используются разные минералы, металлы, в том числе золото и медь, и даже некоторые животные. 
   - Животные?! 
   - Ну да. Шпанская мушка там, змеиный яд…
   - А-а, теперь понятно. Яд кобры или гюрзы – известная вещь.      
   - Но в основном все истории связаны лишь с одним из доброй сотни видов рода мак – а именно с маком снотворным. – продолжал делиться познаниями Гриша. – Древние греки познакомились с цветками снотворного мака около двух с половиной тысячелетий тому назад. Мак почти обожествляли – по крайней мере, цветки вплетали в венки служителей культа богини земледелия, одарившей людей этим растением, утоляющим боль. Плоды же – коробочки мака – складывали у подножия статуи богини. Древние римляне познакомились со снотворным действием красивого растения, судя по всему, раньше греков.      
   Уже тогда маковый сок делили на два сорта – опиум и мекониум. Первый добывали с помощью неглубоких надрезов на несозревших зелёных коробочках («головках»), а второй получали из всех частей растения. Сгущённый сок «первого рода» используют в медицине и сегодня – точнее, используют алкалоид морфий, открытый в Ганновере аптекарем Сертюрнером, это случилось в 1804 году. С тех пор морфий начали впрыскивать под кожу, чтобы успокоить мучительные боли при тяжёлых, в том числе онкологических, заболеваниях, или после ампутаций... Правда, злоупотребление морфием приводило к тем же губительным последствиям, что и пристрастие к опиуму – люди могли умереть, превратившись в безвольных наркоманов.      
   Справедливости ради следует заметить, что и до римлян жили-были люди, близко знакомые с маком. Достоверно известно, что предшественники древних римлян – этруски (одна из ветвей праславян, переселившихся на «сапожковый» полуостров из центра Европы) – готовили из мака разнообразнейшие снадобья и делали из лепестков платье богу ада Оркусу (благодаря чему одним из имён мака стало «одежда Оркуса»), а древние египтяне использовали это растение в качестве лекарства. Вблизи древнего города Фивы они возделывали тот же вид – мак снотворный, который культивируем сегодня и мы в европейской части России. Более того, археологи находят хорошо сохранившиеся семена мака в остатках жилищ первобытных людей. 
   За минувшие тысячелетия у разных народов, возникших из естественного смешения древних племён, развились разнообразные традиции, в том числе и связанные с цветками снотворного мака. В странах, где исповедуют католическую религию, принято украшать внутренние помещения костёлов накануне дня Сошествия Святого Духа. В свадебных обрядах немцев есть обычай сыпать – на счастье! – семена этого растения в обувь новобрачным. А в Белой Руси во время свадеб пшеничную кашу, сваренную с маковыми семенами, раздавали в качестве бесплатного угощения. 

       Собаки весело бежали по льду, легко увлекая пустые нарты. Впереди санного поезда, показывая дорогу, шёл на лыжах Иголкин. Собаки возбуждённо лаяли, предчувствуя скорое пиршество. 
       Приближаясь к туше мамонта, каюр, обладавший очень острым зрением, заметил какое-то движение возле трупа огромного животного.  Да и собаки, что-то почуяв, изменили поведение – их лай из весёлого превратился в отрывистый и злобный. 
       Зарядив ружьё очередной разрывной пулей, Иголкин вновь двинулся вперёд. Остальные путешественники, управляя нартами, последовали его примеру.
       Вдруг из-за туши мамонта раздался громоподобный рык и показалась большая голова с распахнутой пастью. Друзья содрогнулись от неожиданности, а собаки зашлись в истеричном визге. 
       Из пасти зверя торчали огромные саблевидные клыки. 
       Хищник явно готовился к прыжку, но меткий выстрел каюра уложил и его на месте, рядом с мамонтом.
       Приблизившись, все удивились размерам саблезубого зверя. Пожалуй, он бы не уступил по весу молодому слону. Буроватая шерсть, мощные когти на мускулистых передних лапах, которые казались длиннее задних. 
       И, самое главное вооружение хищника – острые кинжалы, торчавшие из верхней челюсти.  Их длина определённо превышала двадцать сантиметров.
       Открытые глаза с вертикальными зрачками уже заволокло тусклой поволокой. Зверь был мёртв. 
   - Перед нами – аргентинский смилодон, – после некоторого замешательства сообщил зоолог своим друзьям. – Скелеты смилодонов иногда встречаются в плейстоценовых глинах аргентинских пампасов.      
   - Так он аргентинский? – переспросил Макшеев. – Учитывая близость Антарктического полуострова к Южной Америке, неудивительно, что этот хищник сохранился в подземельях Плутонии.      
   - Но первоначально смилодоны, как самостоятельные виды, возникли на территориях Северной Америки, – уточнил Папочкин. – После образования перешейка, соединившего оба континента, североамериканские хищники хлынули в Южную Америку. А, проникнув на юг, уже не могли остановиться, истребляя местную фауну. Вероятно, именно смилодоны – главные виновники уничтожения многих южноамериканских жителей! Млекопитающих – прежде всего.      
   - Вы упомянули плейстоценовые глины? – уточнил Каштанов. – Значит, его время на Земле – средняя эпоха четвертичного периода?       
   - Совершенно верно, средняя, охватывающая все ледниковые и межледниковые века. Греческое название «плейстос», что значит «самый многочисленный», весьма точно отражает особенности эпохи. В связи с изменением климатических условий плейстоцен характеризуется существенными преобразованиями флоры и фауны – и, между прочим, быстрой эволюцией человека от синантропа до современной – разумной – стадии. 
   - Разумность которой, судя по войнам и всевозможным иным глупостям, совершенно неочевидна! – не мог удержаться, не иронизируя по этому поводу, Боровой.
   - Американские хищники в последнее время, – пробормотал Макшеев, – занимают меня всё больше и больше.       
       
       Итак, научных трофеев экспедиции добавилось – а вместе с ними добавилось и работы. Пока одни рубили мясо, грузили на сани, кормили собак – другие, отличавшиеся бОльшим опытом в делах охоты и свежевания (то есть Иголкин и Макшеев) снимали шкуру саблезубого зверя. Естественно, после соответствующих измерений и фотографирования. 
       Возвращались, разумеется, медленнее. Да и спешить не хотелось, если честно. После возвращения к юрте всё мясо и научные трофеи сгрузили в подготовленный заранее ледник – его ещё накануне вырубили в ледяной глыбе возле юрты. 
       Поскольку жизненный ритм был нарушен – искатели приключений не спали уже почти двое суток по «земному времени», все ужасно устали – то решено было как следует отдохнуть и выспаться.  Тем более что собаки еле тащили последние нарты, а сейчас, объевшись тёплым ещё мясом, завалились молча спать с раздувшимися животами.       
       
       На следующий день, хорошо отдохнув, путешественники с новыми силами взялись за хозяйственные дела. Спонтанно продолжилось и живое обсуждение саблезубого хищника – впечатления оставались ещё свежими.  Время от времени то один, то другой участник экспедиции, по поводу и без повода, заглядывал в обширный ледник. Там сгрузили не только мясо мамонта, но и уложили на лёд шкуру и голову смилодона. 
   - А почему вы считаете, что нам попался именно смилодон, а не махайрод, например? – спросил Папочкина Боровой, в последние годы поднаторевший в палеонтологии. – Тоже ведь крупнее современных тигров, большие верхние клыки-сабли.
   - Да, но жили они чуточку в другие времена, в нижнем плиоцене и верхнем миоцене, это во-первых, – уточнил зоолог, – а во-вторых, махайроды жили только в Северном полушарии. По крайней мере, остатки их скелетов нигде в Южном полушарии пока не обнаружены. Я сильно сомневаюсь, что мы их вообще здесь встретим. 
   - Вы хотите сказать, что к началу плейстоцена махайроды вымерли? 
   - Ну, если не к началу, то уж в начале точно, – подтвердил Папочкин. – Охотились они главным образом на газелей, антилоп и трёхпалых лошадок из рода хиппарион. По мнению некоторых учёных, махайроды «активно интересовались» носорогами и крупными хоботными. 
   - И вчерашний результат это всецело подтверждает! – подхватил Рогацкий, проходивший мимо с гербарной папкой. 
   - Саблезубые хищники в ту далёкую эпоху наводили страх на всё живое, – продолжал рассказывать зоолог. – Остатки костей одного из махайродов обнаружены совсем недавно на острове Ява – причём в тех же отложениях, где найдены останки яванского обезьяно-человека. А о чём это свидетельствует?
   - О чём? – заинтригованно переспросил Гриша, застыв на месте и забыв, куда он только что шёл. 
   - Это безусловно свидетельствует о том, – назидательным тоном вещал Папочкин, – что яванский обезьяно-человек, живший приблизительно полмиллиона или шестьсот тысяч лет назад, не раз убегал от грозного хищника, спасая свою жизнь! 
   - И, полагаю, не всегда успешно убегал, – между делом заметил Боровой. – Думаю, не раз доводилось яванскому гуманоиду попадать на ужин к саблезубой твари, причём явно не в качестве гостя.
   - Но в качестве долгожданного! – почему-то радостно подхватил Рогацкий. 
       На своеобразный Гришин юмор зоолог не обратил внимания и закончил свою речь последними доводами:   
   - Согласен, внешне они очень похожи. И у махайрода клыки торчали даже из закрытой пасти. Кстати, это ведь очень неудобно – чтобы привести в действие столь грозное оружие, хищнику приходилось широко распахивать челюсти. Это достигалось благодаря особому соединению нижней челюсти с черепом (в чём-то похоже на устройство головы змеи). У современных «кузенов» махайрода – льва и тигра – подобное изобретение не встречается. У них, безусловно, были общие кошачьи предки и, думается мне, львы и тигры выжили не в последнюю очередь благодаря отсутствию такого саблезубого излишества! Чуть сплюснутые и заострённые клыки махайрода, тоже изогнутые наподобие сабли, достигали в длину четырнадцати сантиметров. При этом корни клыков так глубоко сидели в верхней челюсти, что почти достигали края глазных орбит.  А у нашего саблезубого красавца, как вы изволили заметить вчера, клыки в полтора раза длиннее. 
   - Ну, пусть будет смилодон, – смирился наконец Боровой, сражённый убийственными доводами.       

       

Глава… (начАло главы – продолжение во втором файле!!!)
Большерогий олень   
       
На следующий день приготовления к отъезду продолжались ускоренными темпами. Каюр Илья Иголкин, основная задача которого заключалась в уходе за ездовыми собаками, вызвался остаться здесь, на краю тундры – заодно охраняя первые трофеи, запасы мяса, и готовясь к предстоящему через пару-тройку месяцев обратному пути через льды.  Собаки отдохнут, нагуляют жирку, а он сам тем временем накоптит впрок мамонтова мяса да починит упряжь. На одних санях ремешки сплошь изорвались, да и на других тоже требовали основательного ремонта.       
       Рассортировав багаж, занесли в юрту запасную спиртовку и часть лишней одежды. Консервы, спирт и остатки юколы для собак убрали для лучшей сохранности в ледник. А нарты загрузили снаряжением, необходимым для путешествия в дебри Плутонии. 
       На первых нартах поместили разобранные лодки – ведь предстояло искать реку и двигаться вглубь древней подземной страны сотни километров по воде.  Кроме того, на двух нартах разместились и съестные припасы в достаточном количестве, и различные измерительные приборы, запасные ружья и порох в маленьких бочонках, а также спиртовая печка и спирт в бочонке побольше. 
       Третьи нарты решили оставить возле юрты, поскольку всё необходимое удалось упаковать на двух санях.  Здесь же, на стойбище, привязали нескольких собак из третьей упряжки.  А затем двинулись в тундру, надеясь, что скоро на пути встретится река. 
       Двигались чётко на север, поскольку, когда компас наконец перестал шалить после спуска в подземную Плутонию, оказалось, что вместо южного направления он вдруг стал показывать северное.  Объяснялось это просто:  экспедиция, перейдя на внутреннюю поверхность Земли, оказалась «вверх тормашками» по отношению к антарктической поверхности – и спиною к Южному полюсу! 
       
       Небольшие ручейки то вытекали из болотистой почвы, пружинившей под лыжами, то опять пропадали – но в конце концов скоро встретился ручей – пусть пока и не река. Вдоль него и решили идти в надежде, что рано или поздно ручей должен привести их к реке. 
       Только на следующий день к вечеру экспедиция уткнулась нартами в болотистый берег скромной речушки, где путеводный ручей терялся. Речка, хоть и оказалась узкой и мелководной, но вполне подходила для двух брезентовых лодок.      
       Здесь, вблизи берега, в скромной, ничем не приметной ложбинке, Гриша обнаружил сразу две дикие орхидеи, любку и пальчатокоренник Фукса, чему был несказанно рад. И на радостях тут же поделился своими познаниями (главным образом в части ареала этих редких растений) с товарищами. Все узнали (впрочем, не разделяя в полной мере восторг ботаника), что пальчатокоренник, например, встречается на влажных лугах и полянах в лиственных лесах от Белгорода, Харькова и Луганска до Алтая и Северного Урала. А готовят чудодейственный салеп не только из этих двух орхидей. Применяется же салеп главным образом на Востоке – при укусах ядовитых змей, отравлениях, гастритах, язве желудка и катаре дыхательных путей, даже при зубной боли, судорогах и частичном параличе.      
       Услыхав об укусах змей и салепе, друзья посоветовали Грише выкопать пару-тройку этих чудесных орхидей – «на всякий пожарный».  При этом высказав надежду, что лечение не понадобится!      
       Метров через двести к северу берег стал повыше и посуше. Здесь и решили остановиться для отдыха. Отсюда каюр намеревался вернуться к юрте с опустевшими нартами. Там, на месте постоянной стоянки, он дождётся возвращения друзей, сколько бы ни пришлось ждать. 
       Хорошо помня предыдущий опыт, решено было взять с собою двух наиболее смышлёных собак. Назвали одну Генералом – в память о хвостатом тёзке, который побывал в той, северной Плутонии. Другому псу, как бы в шутку, выбрали созвучное имя, назвав Майором. 
       В последний раз вместе позавтракали. Попрощались, обменявшись напутствиями – и вот уже лодки тихо скользят вниз по течению, по тёмной мутной воде, на север. 
       Иголкин стоял на берегу и махал рукой до тех пор, пока обе лодки не исчезли вдали. Каюр беспокоился за друзей, как в прошлый раз. Он прекрасно понимал – путешествие опасное. Может быть, оно окажется куда опаснее, чем то, прежнее, двухлетней давности. 
       Вернётся ли экспедиция обратно?  А если вернётся – то в полном ли составе?.. 

        Продолжение главы «…ОЛЕНЬ» во втором файле!       

Глава 14.       
Пещерный медведь и его тёмные лошадки 

Местность с каждым днём становилась всё более скалистой, а деревьев становилось вокруг всё больше. Река расширилась уже до восемнадцати-двадцати метров, а на некоторых излучинах, на мелководье, разливалась в стороны и на тридцать метров… 


Глава 15.  Железное дерево?

Глава 27. 

Глава 28. 


                Эпилог   

Зачем долго рассказывать о трудностях и неимоверных тяготах долгого пути нагруженной под завязку экспедиции через льды, сквозь пургу и морозы?  Читателю это неинтересно. Уважаемый читатель спешит узнать иное – чем же всё-таки закончилось путешествие в древний, доисторический мир, в Юрский период, который словно законсервировался в таинственных недрах нашей удивительной планеты?
       Удалось ли доставить к берегу Антарктиды и погрузить на борт…


                Аннотация

Известный писатель и учёный, географ и геолог В. Обручев родился в 60-х годах 19-го века. Его научно-фантастический роман «Плутония» об увлекательном путешествии в таинственный подземный мир, где сохранились огромные динозавры и птерозавры, восторженно был принят широкой читательской аудиторией уже в начале прошлого столетия и переводился на многие языки народов мира.  Именно «Плутония» примерно через 100 лет подтолкнула другого писателя (биолог А. Рябоконь родился тоже в 60-х годах, но уже 20-го века) к идее сочинить продолжение замечательной книги, которая по научной достоверности ничем не уступает (а быть может и превосходит!) романам о вымерших гигантах Жюль Верна и Конан-Дойля! 
   Вот это самое продолжение сейчас и предлагается Вашему вниманию!..


          Продолжение  см. файл       
         «царствоПлутон2» 
        «BвПлутонию2»       
   

                ***   

 
 
    

BвПлутонию2


цПлутон2

                царствоПлутон2


      
                В. Обручев, А. Рябоконь 

                научно-фантастический роман 

     Возвращение в царство Плутона   


 


                Глава
              Большерогий олень   

На следующий день приготовления к отъезду продолжались ускоренными темпами. Каюр Илья Иголкин, основная задача которого заключалась в уходе за ездовыми собаками, вызвался остаться здесь, на краю тундры – заодно охраняя первые трофеи, запасы мяса, и готовясь к предстоящему через пару-тройку месяцев обратному пути через льды.  Собаки отдохнут, нагуляют жирку, а он сам тем временем накоптит впрок Мамонтова мяса да починит упряжь. На одних санях ремешки сплошь изорвались, да и на других тоже требовали значительного ремонта.       
       Рассортировав багаж, занесли в юрту запасную спиртовку и часть лишней одежды. Консервы, спирт и остатки юколы для собак убрали для лучшей сохранности в ледник. А нарты загрузили снаряжением, необходимым для путешествия в дебри Плутонии.      
       На первых нартах поместили разобранные лодки – ведь предстояло искать реку и двигаться вглубь древней подземной страны сотни километров по воде.  Кроме того, на двух нартах разместились и съестные припасы в достаточном количестве, и различные измерительные приборы, запасные ружья и порох в маленьких бочонках, а также спиртовая печка и спирт в бочонке побольше. 
       Третьи нарты решили оставить возле юрты, поскольку всё необходимое удалось упаковать на двух санях.  Здесь же, на стойбище, привязали нескольких собак из третьей упряжки.  А затем двинулись в тундру, надеясь, что скоро на пути встретится река. 
       Двигались чётко на север, поскольку, когда компас наконец перестал шалить после спуска в подземную Плутонию, оказалось, что вместо южного направления он вдруг стал показывать северное.  Объяснялось это просто:  экспедиция, перейдя на внутреннюю поверхность Земли, оказалась «вверх тормашками» по отношению к антарктической поверхности – и спиною к Южному полюсу! 
       
       Небольшие ручейки то вытекали из болотистой почвы, пружинившей под лыжами, то опять пропадали – но в конце концов скоро встретился ручей – пусть пока и не река. Вдоль него и решили идти в надежде, что рано или поздно ручей должен привести их к реке. 
       Только на следующий день к вечеру экспедиция уткнулась нартами в болотистый берег скромной речушки, где путеводный ручей терялся. Речка, хоть и оказалась узкой и мелководной, но вполне подходила для двух брезентовых лодок.      
       Здесь, вблизи берега, в скромной, ничем не приметной ложбинке, Гриша обнаружил сразу две дикие орхидеи, любку и пальчатокоренник Фукса, чему был несказанно рад. И на радостях тут же поделился своими познаниями (главным образом в части ареала этих редких растений) с товарищами. Все узнали (впрочем, не разделяя в полной мере восторг ботаника), что пальчатокоренник, например, встречается на влажных лугах и полянах в лиственных лесах от Белгорода, Харькова и Луганска до Алтая и Северного Урала. А готовят чудодейственный салеп не только из этих двух орхидей. Применяется же салеп главным образом на Востоке – при укусах ядовитых змей, отравлениях, гастритах, язве желудка и катаре дыхательных путей, даже при зубной боли, судорогах и частичном параличе.      
       Услыхав об укусах змей и салепе, друзья посоветовали Грише выкопать пару-тройку этих чудесных орхидей – «на всякий пожарный».  При этом высказав надежду, что лечение не понадобится!      
       Метров через двести к северу берег стал повыше и посуше. Здесь и решили остановиться для отдыха. Отсюда каюр намеревался вернуться к юрте с опустевшими нартами. Там, на месте постоянной стоянки, он дождётся возвращения друзей, сколько бы ни пришлось ждать. 
       Хорошо помня предыдущий опыт, решено было взять с собою двух наиболее смышлёных собак. Назвали одну Генералом – в память о хвостатом тёзке, который побывал в той, северной Плутонии. Другому псу, как бы в шутку, выбрали созвучное имя, назвав Майором. 
       В последний раз вместе позавтракали. Попрощались, обменявшись напутствиями – и вот уже лодки тихо скользят вниз по течению, по тёмной мутной воде, на север. 
       Иголкин стоял на берегу и махал рукой до тех пор, пока обе лодки не исчезли вдали. Каюр беспокоился за друзей, как в прошлый раз. Он прекрасно понимал – путешествие опасное. Может быть, оно окажется куда опаснее, чем то, прежнее, двухлетней давности. 
       Вернётся ли экспедиция обратно?  А если вернётся – то в полном ли составе?..      
       
       Тем временем лодки скользили по реке всё быстрее. В речку вливались всё новые и новые ручейки, она становилась полноводнее, шире. Уклон местности слегка увеличился, рельеф берегов заметно изменился – небольшие возвышения и пригорки превратились в холмы, чаще стали попадаться большие валуны. 
       Менялась и растительность. На смену кустикам низкой полярной берёзы и полярной ивы пришли более рослые деревца.
       Туман то рассеивался, то вновь собирался над водой, берегами, над островками лесотундры. Красноватое «солнце» по-прежнему оставалось в зените, частично скрытое туманной дымкой. 
       Стало теплее. Путешественники скинули тёплые меховые куртки и помогали течению, подгребая вёслами. 
       На носу первой лодки, посматривая на берега и навострив уши, восседал Генерал.  Каштанов и Гриша налегали на вёсла.  Во второй лодке находились трое, не считая собаки по кличке Майор.  Хвостатый тоже сидел на носу лодки, подражая Генералу.   
       Макшеев разместился на корме второй лодки, подгребая одним веслом. Он исполнял, скорее, обязанности рулевого, поскольку из-за давней травмы руки не мог полноценно играть роль гребца.  Но вёслами, как в первой лодке, орудовали двое – зоолог Папочкин с метеорологом Боровым – и этого было достаточно. 
       За день лодки проходили примерно полсотни километров. По прямой, из-за некоторой извилистости речки, пройденное расстояние оказывалось, конечно, поскромнее. 
       Для отдыха выбирали места посуше и поровнее, чтобы ставить палатки, да ещё, по возможности, с хворостом для костра или, в крайнем случае, живыми деревцами, кустарником.  Спиртовую печь и запасы спирта, пока существовала возможность пользоваться иным топливом, не трогали. 
       На пятый день речного плавания местность уже окончательно приобрела типичные черты лесотундры. Высокие кусты и отдельно стоящие деревья достигали уже высоты человеческого роста. Рядом с лиственными породами красовались и хвойные – лиственницы, сосны, ели, можжевельники. Внешне почти все хвойные – особенно те, что росли на открытых местах – напоминали зелёные флаги. Ветви с хвоёй находились в основном на северной стороне, а южные ветки представляли собой убогое, жалкое зрелище. Вероятно, так влияли на древесные растения постоянные ветры, дувшие в одном направлении.  Подобные же явления нередки и для северных широт России. Только там южные ветви, как правило, развиты лучше северных. 
       На берегах, во время стоянок, путешественники нередко видели достаточно чёткие следы мелких и особенно крупных животных – мамонта, шерстистого носорога и каких-то копытных.   
       В один тёплый светлый день, когда туман полностью рассеялся и «солнце» Плутон уже начинало припекать, произошло событие, впечатлившее всех. 
       Лодка плыла вдоль берёзовой рощицы, напоминавшей скорее заросли берёзового кустарника или питомник лесхоза. То здесь, то там виднелись узкие тропинки, протоптанные животными, которые приходили к реке на водопой.  Левый, противоположный берег, уже в десяти-двенадцати метрах усеян был низкорослыми лиственницами.  Лишь отдельные деревья «осмеливались» превышать установленный Природой двухметровый «лимит».   
       Вдруг послышался жуткий вой, от которого у путешественников холодок пробежал по спине. Заслышав душераздирающую руладу, обе собаки, жалобно повизгивая, забились на дно лодок. В этот момент искатели приключений усомнились в правильности выбора четвероногих спутников. 
       Вой стремительно приближался. 
       Выскочив с шумом и треском из берёз, которые словно склонялись под его копытами, прямо на середину речки прыгнул гигантский олень. Большерогий, с тревожно раздутыми ноздрями, высоко поднятой головой, он мгновение простоял на пути лодок – а затем сделал ещё прыжок и очутился среди зелёных флагов лиственниц.   
       Тут вой достиг своего апогея, наивысшей точки – и разом оборвался. Справа, на берегу, из густоты низких дебрей возникли твари, ужасно похожие на волков, но гораздо крупнее и с непропорционально большими лобастыми и клыкастыми головами. 
       Передние лапы этих зверей были очень крупными, из-за чего казалось, будто звери приседают или поджимают задние лапы. 
       Исполинский олень, рога которого достигали трёх метров от края левых отростков до правых, с треском ломился сквозь заросли. Мощные рога его царственной короной плыли над зелёными вершинами лиственниц. 
       Несколько первобытных волков прыгнуло в воду. Остальные замешкались в нерешительности на берегу, завидев лодки с непонятными, невиданными существами. У этих непонятных существ были палки, которые полыхнули огнём и громом прогремели над рекой.   
       В этот момент звери, задержавшиеся посреди реки, взвыли от боли и скрылись под водой, окрасив её в алый цвет.  Раздались новые выстрелы – и ещё двое из уродливой стаи остались лежать бездыханными на берегу. 
       Лодки причалили. Охотники собирались повнимательнее рассмотреть поверженных тварей и снять шкуру с одного из хищников. 
   - Вы заметили, что рога оленя похожи на головные украшения лани? – спросил Макшеев Папочкина, перезаряжая ружьё и зорко оглядываясь по сторонам. Волки могли затаиться где-то поблизости. – Ближе к своим краям рога принимают форму лопаты. 
   - И всё же это не гигантская лань, а самый настоящий большерогий олень, «Цервус мегацерос», – ответил зоолог. – Интересен также глазной отросток рогов, имеющий вилкообразную форму. Судя по ископаемым остаткам, рога весят не менее тридцати семи кило... По крайней мере, насколько я знаю, более массивных рогов не приходилось выкапывать. Но, полагаю, рога оленя, которого мы только что видели, потянут на добрых полцентнера! 
   - И эти рога в полцентнера, – заметил с первой лодки Гриша, – сами бегают по лесу!   
       Помолчав, пока измеряли убитых волкоподобных зверей, Семён Семёнович добавил вполголоса: 
   - Меня удивляет, что встретили мы этого оленя в южной Плутонии. Ведь обитал он, если я не ошибаюсь, только на севере – причём даже не в Америке, а на территории Евразии, населяя просторы от Алтая до Италии...      
       Пополнив научные трофеи пятнистой шкурой первобытного волка, экспедиция продолжила свой путь вниз по течению. 



Глава 14.      
Пещерный медведь и его тёмные лошадки 

Местность с каждым днём становилась всё более скалистой, а деревьев становилось вокруг всё больше. Река расширилась уже до восемнадцати-двадцати метров, а на некоторых излучинах, на мелководье, разливалась в стороны и на тридцать метров.  Бдительность удвоили, поскольку теперь под водой могли попадаться каменные пороги, что для лодок, тем более лёгких лодок из брезента, очень опасно. 
       Остановиться для ночлега в очередной раз решили на удобной песчаной излучине реки – здесь образовалось подобие поляны, окаймлённой кустарником, среди которого виднелось много сухого хвороста, что было весьма кстати. 
       Гриша с Боровым остались разжигать костёр и ставить палатку, а Макшеев, Пётр Иванович Каштанов, и Семён Семёнович Папочкин отправились на вооружённую экскурсию по окрестностям для осмотра местных достопримечательностей, среди которых запросто могли оказаться достопримечательности весьма хищные.   
       За четырёхметровыми деревьями высились крутые голые скалы не менее десяти метров высотой. Хотя это и оказалось не просто, путешественники решили вскарабкаться на них, чтобы осмотреть местность. 
       Вскоре взору запыхавшихся друзей открылось довольно большое низменное пространство – зелёная равнина между скал, по краям густо заросшая кустарником и маленькими рощами.  Стадо странного вида копытных оживляло эту вытянутую с юга на север низменность. 
       Низкорослые животные напоминали своим внешним видом лошадей, но вот по размерам отличались от любого коня разительно. Хотя все лошадки имели довольно тёмную окраску, но одни, похожие скорее на осторожных жеребят, чем на взрослых животных, были украшены продольными почти чёрными полосками, что делало их ужасно похожими на… диких поросят!  Разумеется, ни кабанов, ни свиней поблизости не наблюдалось. 
       Эти «жеребята» ростом были с небольшую собаку или обычную лисицу – более чем скромные размеры. Маленькая головка «лисо-лошадок» сидела на короткой плотной шее. Спина была странная, словно маленькие кони когда-то в испуге вздыбили хребты, да так и остались с выгнутой спинкой.  Другие «жеребята», более ровно окрашенные, без явных чётких полос, покрупнее, с подобной же изогнутой спиной, и размерами и формой головы напоминали собаку или некрупного волка. Высота в холке любого из них вряд ли достигала полуметра.
       Третьи, с хорошо заметной хоть и короткой гривой, и относительно ровной спиной, больше остальных походили на современных лошадей. По крайней мере, их головы почти один к одному повторяли головы лошадей Пржевальского – если представить себе этих диких азиатских животных (открытых русским учёным Пржевальским в Монголии) ростом с крупного волка или сенбернара!  Группа этих «лошадиных сенбернаров», числом в семь или восемь особей, как по команде подняли головы, и ровной медленной рысью проследовали к центру долины.   
       По равнине передвигались и другие животные, с типичной лошадиной внешностью, но какие-то чересчур жилистые. Словно измождённые, и в то же время сильные, от них веяло мощью героических гномов из британских легенд. Всё это вместе производило странное, нереальное впечатление. Боровому их жутковатые головы – как черепа, обтянутые кожей – вообще напомнили древних ископаемых ящеров.  Размеры «коне-ящеров» находились где-то в пределах между рослым сенбернаром и ослом. 
       Макшеев, который внимательно осматривал ближнюю опушку равнины, вдруг хлопнул по плечу Каштанова и взглядом указал направо. Там, среди одиноких кустарников, по направлению к стаду медленно полз буровато-жёлтый стог сена. Бесформенную массу, будто специально запроектированную под цвет окружающей растительности, трудно было рассмотреть за высокой травой. 
       Минут через пять или семь этот бурый бугор, наверняка хорошо замаскированный хищник, приблизился на расстояние броска к самому краю стада. Здесь маленькие лошадки немного отошли в сторону от своей группы и увлечённо щипали травку. 
       Миг – и тёмная молния мелькнула в воздухе! Каких-то десять метров были покрыты, казалось, одним броском.  А под лапой чудовища испустила короткий предсмертный крик крохотная жертва – зверь наверняка перешиб ей выгнутый хребет.   
       В ту же секунду стадо бросилось врассыпную и беспорядочно загремели выстрелы. Огромный зверь яростно заревел от боли и поднялся на задние лапы, в бешенстве размахивая передними в воздухе.  Две или три пули в грудь наконец заставили его умолкнуть навеки. 
       Охотники стреляли не только в хищника. Например, Папочкин палил в странных лошадей, страстно желая пополнить коллекцию находками и, вероятно, великими открытиями.   
       Вскоре охотники собрались у туловища поверженного хищника. Зверь одновременно напоминал и тигра, и медведя. 
   - Чёрной полосой вдоль спины, полосатой мордой и своими размерами зверь чуть похож на тигра, – произнёс Папочкин, – и всё же форма головы, строение лап убедительно свидетельствуют в пользу версии, что перед нами – представитель одного из видов пещерных медведей. Подобный тому, которого два года назад Макшеев убил в северной Плутонии. 
   - Да, но только тот из-за множества полос на боках точно был как тигр! – сказал охотник.   
   - Массивный короткий череп, куцый хвост, – рассуждал вслух зоолог, – и крутой лоб отличают его череп от черепов бурых медведей. И размерами он почти в два раза превышает любого современного мишку... Странно...
   - Что именно вам кажется странным? – полюбопытствовал Каштанов. 
   - Странно, что мы его застали здесь во время охоты, – пояснил Семён Семёнович. – Дело в том, что характер стачивания зубов на обнаруженных в европейских пещерах черепах этих зверей однозначно говорит в пользу растительноядности пещерного медведя, его вегетарианского образа жизни. Судя по всему, он не являлся ни хищником, ни всеядным животным, подобно современному бурому медведю, например.  А если он питался в основном ягодами, всякими кореньями и побегами растений – то чего ради ему вдруг приспичило поохотиться?! 
   - Может, всё дело в размерах? – предположил Макшеев. – Помните, даже тот зверь, которого я убил в четырнадцатом году, был хоть и крупным, но всё же поменьше этого. Значится, так: зверь матёрый. Проголодался. Вот и решил побаловаться свежим мяском – как ни противно ему было это делать! 
   - Возможно, – сомневающимся тоном проговорил Семён Семёнович. – В конце концов, у нас есть преимущества перед всеми исследователями всего мира. Здесь мы имеем возможность изучать наши объекты в действии, в их привычной обстановке, а не предполагать и фантазировать, опираясь лишь на несколько выкопанных из глубин планеты косточек. 
       Пока Макшеев с Каштановым занимались тушей медведя, Семён Семёнович переключился на добытых копытных. Он подтащил трёх подстреленных им животных поближе к четвёртому экземпляру, который погиб в лапах пещерного медведя.       
       Зоолог разложил их в какой-то, лишь ему ведомой, последовательности, пристально рассматривая копытные трофеи, измеряя и записывая что-то в свой походный блокнот. Разумеется, перед этим он тщательно исследовал тушу медведя.  А затем произнёс небольшую речь – обращаясь к товарищам и в то же время словно рассуждая вслух:      
   - На стадо напала медведица, притом медведица кормящая. В период родов – точнее, в предродовой и послеродовой период – таким крупным животным вода жизненно необходима. Медведице жидкость крайне необходима, поскольку она кормила детёныша, или даже двух медвежат, и не могла отлучаться надолго. Что отсюда следует?       
   - Что? – автоматически переспросил Каштанов.      
   - А то, что где-то в пещерах поблизости могут – вернее, должны – находиться её детёныши. Или, по крайней мере, один.      
       При этих словах Каштанов и Макшеев многозначительно переглянулись, а зоолог продолжил рассуждать:      
   - Для родов медведицы выбирали подходящие, удобные пещеры. Такие, где из трещин в известковых стенах могла просачиваться, пробиваться вода. Идеальный вариант – ручеёк. И это понятно. Понятно, почему встретилась она нам именно в скалистой местности.  Это – раз. 
       Папочкин помолчал и затем добавил к произнесенным словам: 
   - И, если пещеры с водой ей найти не удалось, она могла польститься на свежую кровь – хоть какая-то жидкость, плюс худо-бедно питание, согласитесь. Это – два. 
   - Справедливое замечание, – кивнул Каштанов.
   - Вот вам и причина внезапного пробуждения охотничьего инстинкта у животного, в общем-то, растительноядного. 
       Макшеев тоже согласно кивнул головой и пробормотал вполголоса: 
   - Хорошо бы ещё добыть медвежат…   
       Нимало не обращая внимания на его слова, Папочкин продолжал рассуждать: 
   - А с лошадками просто путаница какая-то… Вот, посмотрите, – он указал пальцем на самую маленькую, ту самую, ростом с лисицу, – это эогиппус. Предок первых настоящих лошадей. Появился он примерно пятьдесят миллионов лет назад в Северной Америке, уже после исчезновения большинства динозавров. Передние конечности эогиппуса – длинные и пятипалые, на копыта лошадей совсем не похожие. Задние – трёхпалые и заметно короче передних.  На передних конечностях копытца – что-то вроде преобразованных коготков – имеются только на четырёх пальцах, а пятый, – зоолог приподнял, рассматривая, лапку животного, – явно недоразвит.  Представляете, он даже не касался земли! 
       Папочкин приподнял теперь заднюю лапку эогиппуса, и продолжил «изучение вслух»: 
   - На всех трёх пальцах мы видим небольшие копытца. Но ведь когда-то, у далёких предков, и эта конечность была пятипалой.  И где ещё два пальца?.. 
   - Где? – улыбнулся Макшеев. 
   - А вот где, – Семён Семёнович указал на чуть заметные выступы, – два пальца уже давно редуцированы – может, миллион лет назад, а может, «всего» полмиллиона… И представляют собою всего лишь пару крохотных косточек, расположенных достаточно высоко на задней стороны ноги.  Что же касается зубов… – тут он в полголоса начал пересчитывать содержимое челюстей эогиппуса, – их ровно сорок четыре, коренные зубы маленькие, с низкой коронкой, что свидетельствует о...
   - …О приспособленности их к перетиранию мягкой и сочной растительной пищи, – перебил его Каштанов. – Семён Семёнович, мы закончили с измерениями пещерного жителя, начинаем снимать шкуру. 
   - А? Да… – рассеянно отозвался Папочкин, которого в данную минуту лошади интересовали гораздо больше, чем пещерная медведица. Поскольку с представителем этого вымершего на поверхности Земли вида он уже имел счастье встретиться пару лет назад, а ископаемых лошадей видел в таком хорошем состоянии впервые. 
   - А вот экземпляр покрупнее – похоже, орогиппус, – бормотал себе под нос Семён Семёнович. – Жил в период эоцена, передние конечности четырёхпалые... Зубы… начали принимать вид коренных зубов.  И вместо трёхгранных зубов эогиппуса они - у орогиппуса – ясно четырёхгранные! 
   - Это нас чрезвычайно радует, – пошутил Макшеев, но Папочкин шутку не заметил и продолжал рассуждать далее: 
   - Теперь – мезогиппус. Этот явно ближе к современному коню. И ростом выше, и ноги… ещё не однопалые, то есть я хотел сказать, не с одним копытом, но уже и не пятипалые или четырёхпалые. На всех ногах – и передних, и задних – мы чётко видим по три пальца, причём средний заметно крупнее остальных. Однозначно, именно он воспринимает на себя всю нагрузку при передвижении животного. Зубы мезогиппуса пока лишены цемента – он появится только через миллионы лет – но все верхние предкоренные зубы уже приобрели форму коренных – таким образом, эволюционные изменения налицо! И направление эволюции очевидно. 
   Жили мезогиппусы в эпоху раннего олигоцена, кочуя табунами в степях Небраски и Южной Дакоты. Но что они делают здесь, под Антарктидой?! 
   - А этот, самый крупный? – спросил Каштанов. 
   - Этот? Мерикгиппус.  Он стоит на более высокой ступени развития по сравнению с остальными. Мерикгиппусы жили на территории Небраски в период раннего миоцена. Именно они дали начало той линии, что привела через миллионы лет к современным лошадям. В Европе одновременно с американскими мерикгиппусами тоже водились древние лошади, однако все они вымерли в олигоцене. Так что сейчас вы видите самого что ни на есть настоящего предка современных лошадей – мерикгиппуса. 
   - Так чтО, эволюция копытных, без которой вряд ли появилась бы кавалерия и гужевой транспорт, напрямую связана с Америкой?  Но ведь, насколько я помню, в исторической литературе упоминается, что, когда конкистадоры открыли Новый Свет, индейцы были в шоке, увидев коней. Краснокожие американцы вроде бы страшно боялись этих милых крупных одомашненных животных! И даже не сразу понимали, что всадник на лошади – не одно чудовище, а два разных существа.  Наверное, отсюда «растут ноги» у греческих кентавров! 
   - По неизвестным причинам лошади в Америке полностью вымерли в конце плейстоцена. И когда в пятнадцатом столетии европейцы прибыли в Северную Америку, лошадей там, разумеется, не было и в помине. Задолго до этого события – может, сто пятьдесят, а может, и все двести тысяч лет назад – лошади перешли по узкому перешейку с Аляски в Азию, а затем перекочевали и в Европу. Но в самой Америке все их родичи, увы, погибли. Как это ни прискорбно.       
   - Можно сказать, американские лошади спаслись от неминуемой гибели бегством в Евразию. А спустя миллионы лет вернулись на родину! – воскликнул Макшеев. – Да, причудливо тасуется колода эволюционной истории… колода волшебных карт эволюции…   

       

Глава 15.  Мохнатый малютка   

Маленького медведя обнаружили совершенно случайно. Карабкаясь по скалам справа от опушки – точнее, от зарослей кустарников, окружавших долину – охотники наткнулись на довольно широкий, около трёх метров, но не очень высокий, вход в пещеру.  Эта низкая расщелина, в которую медведица, вероятно, заходила пригнувшись, полностью скрывалась от любопытных глаз густыми зелёными ветвями самшита.  Путешественников сперва заинтересовали глянцевые закруглённые листочки-монетки, и лишь затем они увидели пещеру. 
       Медвежонок мирно посапывал на подстилке из ароматных сухих трав, которые мать натаскала в логово ещё до рождения малыша. Детёнышу на вид было две-три недели от роду, но он уже весь (кроме голеньких «ладошек») был покрыт густой светловато-бурой шерстью с тёмной полоской по хребту. Ростом и массой тела медвежонок, похоже, догонял любую из собак, оставшихся в лагере.  Он был, пожалуй, чуть мельче Генерала, но уж точно никак не меньше Майора.       
   - Попробуем забрать его в лагерь, – прошептал Папочкин друзьям, – и выкормить разведённым сгущённым молоком. Если выживет – это будет чудесный экземпляр, живое доказательство существования подземного мира! 
   - Тогда вам придётся стать ему матерью на всё время, пока мы находимся в Плутонии, – улыбнулся Макшеев. 
       Несмотря на крайне юный, можно сказать, младенческий возраст, медвежонок, проснувшись, жалобно ревел тонким голоском – скорее, пищал – и всеми четырьмя лапами отбивался от новоиспечённых опекунов.  Он долго и безрезультатно звал мать, не в состоянии смириться с таким чудовищным предательством окружающего мира. 
       Чтобы донести медвежонка в лагерь на берегу, пришлось попарно связать ему лапы, но он и связанный продолжал извиваться, голосить и вырываться. 
       Путешественники, остававшиеся на берегу, восторженно встретили медвежье пополнение – чего нельзя сказать о собаках. Загривки псов злобно вздыбились – видно, запах «пришельца поневоле» не пришёлся им по вкусу. Генерал угрожающе рычал, а Майор громко лаял, подскакивая и пытаясь укусить малыша.  Пришлось «популярно объяснить» обоим псам, сделав небольшое «физическое замечание», что делать этого не следует категорически. В качестве весомого аргумента хватило единственной затрещины, которую получил, обиженно взвизгнув, Майор.  Генералу, как более смышлёному, хватило запрещающей команды. 
       В ближайшие дни собаки привыкли к пополнению, к его медвежьему запаху – а мохнатый младенец постепенно привык и к людям, и к собакам. Тем более, что первые кормили его по шесть-семь раз в сутки, вставая даже в отведённое для сна время, а вторые играли с ним на стоянках.  Естественно, лапы у медвежонка давно были развязаны. Поначалу его привязывали за самодельный ошейник, но потом за ненадобностью и это делать перестали. 
       Во время стоянок на берегу рядом с малышом постоянно находилась одна из собак. Прирождённой нянькой оказался Генерал – он ни на минуту не отходил от своего питомца. Казалось, он твёрдо решил, что маленького медведя поручили его заботам, и честно нёс службу, играя с ним и облизывая после кормёжки смешную лобастую мордочку. Хотя, возможно, всё объяснялось куда проще, и Генерал всего лишь тоже оценил сладкий вкус сгущенного молока.   
       Поначалу путешественники опасались, что малыш выпрыгнет из лодки в реку во время движения. Но вскоре и эти опасения оказались напрасными. Обнаружилось, что медвежонок боится воды, как огня!  Поэтому проблема состояла не в том, чтобы не потерять малютку во время плавания, а в том, чтобы затащить его в лодку перед началом дневного перехода. Малыш каждый раз отчаянно визжал, ревел и отбивался. Но стОило ему очутится в первой лодке, как медвежонок тут же ложился на её дно, а морду прятал под своими лапами или пытался просунуть её под брюхо Генералу. Смешно было наблюдать за тем, как он закрывал похожими на детские ручонки лапками то свой нос и глаза, то уши, прячась от брызг и шума реки.   
       Время от времени малыш крутил головой во все стороны и недовольно рыкал тонким голоском – скорее, повизгивал – но за борт выглядывать не рисковал. 
       Папочкин, которого в шутку стали называть Мамочкиным (на что он сильно обижался), исправно кормил питомца сгущённым молоком, запасы которого таяли прямо на глазах. Вместе с этим он старался разнообразить питание медвежонка, постепенно подготавливая того к предстоящему переходу на исключительно растительную пищу. 

       

Глава 16.  Современник динозавров и фороракос

В ближайшие дни характер окружающей путешественников растительности кардинальным образом изменился. Из лодок, во время плавания, и на стоянках они с удивлением наблюдали, как деревья становились гораздо выше, а разнообразие древесных пород поражало своей, казалось бы, несочетаемостью. 
       В леса типичного умеренного климата с их привычными клёнами, липой, тополем, буком и дубом стремительно проникал явный субтропический элемент. Стволы деревьев теперь были увиты не только хмелем и диким виноградом, но и лианами, удивительно похожими на китайский лимонник, актинидию и центрально-американскую тыкву, способную достигать своими плетями самых высоких вершин.  Гриша насчитал с десяток видов клёна, боярышника, пихты и сосны – хвойные словно сошли с красочных японских шелков – а также добрую дюжину пород ивы, шиповника, вяза, ясеня...
       Здесь росли черёмуха, увитая свежей, несмотря на глубокую южную осень, зеленью хмеля, и вечнозелёный самшит, блестевший на солнце своими жёсткими глянцевыми листочками.  Начали чаще встречаться представители средиземноморской флоры – по крайней мере, очень похожие растения, итальянские пинии, ливанские кедры, появились даже пальмы... Вообще, окружающее изобилие напоминало больше всего волшебную флору Приамурья, русского Дальнего Востока. Казалось естественным и соответствующее обновление фауны – чудилось, что вот-вот мелькнёт за деревьями пятнистая шкура амурского леопарда или раздастся мощный рык уссурийского тигра. 
       В один из вечеров путешественники решили разбить лагерь на пологом берегу, заросшем сочными луговыми травами, лишь немного утратившими свой летний кураж. Вероятно, это был заливной луг, исчезающий каждую весну под поверхностью речных вод. 
       Вдали, за лугом, виднелась редкой красоты роща – над стройными и гладкими, нереально серебристыми стволами возвышались густые шапки золотой листвы. Григорий тут же загорелся желанием совершить экскурсию к чудесной роще. Каштанов благородно вызвался на этот раз остаться в лагере ставить палатки. Ему в помощь остался Папочкин. Они собирались, кроме всего прочего, развести огонь и на костре сварить кашу, а также поджарить свежевыловленную рыбу. 
       Медвежонок остался, что вполне естественно, в лагере, лакомиться разбавленным сладким молоком из консервной банки. Да ему подобные переходы были ещё и не по силам. Хотя малыш за время своего пребывания в составе экспедиции подрос и заметно прибавил в весе. В холке он не уступал Генералу, а Майора так определённо превосходил уже и ростом и весом. Сгущённое молоко вместе с иными калорийными продуктами, что ему регулярно подсовывались, явно шло на пользу. 
       Макшеев, Боровой и Рогацкий в сопровождении одного Майора (Генерал тоже остался в лагере, возле своего мохнатого пещерного питомца) которому наскучило целый день сидеть в лодке, двинули сквозь травы на восток, по направлению к волшебному осеннему золоту загадочной рощи.
       Приблизившись к цели своей экскурсии, друзья убедились в том, что перед ними – редчайшие реликтовые деревья, когда-то широко распространённые на всех континентах нашей планеты. 
       Григорий восхищённо произнёс: 
   - Гинкго! Современник динозавров! Мне приходилось видеть лишь одно подобное дерево – за оранжереей университетского сада. Меня всегда удивляло, как такое нежное растение способно стойко выносить наши морозы! Между прочим, сейчас в природе - на земной поверхности – они остались только в одной из провинций Китая.  Иногда их выращивают в садах и парках, но это очень даже не просто.  Реликтовое растение гинкго, единственный современный представитель целого класса Гинкговых (для сравнения, класс Двудольных насчитывает около ста восьмидесяти тысяч видов!) было открыто для западной науки в 1690 году врачом голландского посольства в Японии Кемпфером, а затем, в 1712 году, описано им же под названием «гинкго» (дословно – «серебряный абрикос» или «серебряный плод» в переводе с японского) и, примерно через двадцать лет, было завезено в Европу, а в конце восемнадцатого века – и в Северную Америку.   
   Наверное, многие знают, что деревья гингко росли на планете Земля ещё в эпоху динозавров. Вот, правда, неизвестным остаётся факт, употребляли ли в пищу вымершие рептилии листья гинкго, и если ели, то как? Может, съедали деревья целиком, с корнями и стволом?.. Неужели это они, динозавры, съели почти все реликтовые растения и померли затем с голодухи? 
   Гинкго, по всей видимости, самое архаичное растение отдела Голосеменных, находящееся по уровню эволюционного развития ближе всего к древним саговникам. 
   В Китае, а также в Корее и Японии, гинкго известен с древних времён. Упоминания об этом живом реликте встречаются в китайской медицинской монографии Ли Ши-чженя (16-й век), в средневековых китайских поэмах и в книгах седьмого века. 
   - Я слышал, – прервал монолог Рогацкого Боровой, – что в Никитском ботаническом саду гинкго начали выращивать в начале девятнадцатого века.      
   - Точнее, в 1818 году. В наших условиях гинкго способен давать всхожие семена до широты Белгорода и Харькова, главных городов так называемой «Слободской окраины», или Слобожанщины (здесь при заселении Дикого поля и защиты от набегов татар возникали, как правило, военные городки, а при них – слободы). Кроме того, это великолепное дерево отличается весьма внушительным долголетием – в Китае и Японии найдены экземпляры, возраст которых оценивается в тысячу лет!
   Гинкго вполне перспективен в плане «озеленения» наших городов – растение устойчиво к атмосферному (в том числе промышленному) загрязнению, грибковым и вирусным заболеваниям, крайне редко поражается насекомыми-вредителями, декоративно, отличается внешней привлекательностью на протяжении всего лета и осени – вплоть до листопада. Золотистые листья придают особый шарм этому чудесному растению.
   Молодые деревья обладают пирамидальной кроной, с возрастом же она, как мы видим, становится более раскидистой, а ствол у основания может достигать толщины двух и даже трёх метров! На серой коре с годами появляются продольные трещинки. Боковые ветви отходят от ствола почти под прямым углом, сближаясь временами у основания – подобие мутовчатого строения. Годичные кольца (сердцевина древесины развита слабо) выражены менее чётко, чем у большинства родственных хвойных растений. 
   Ни одно из современных голосеменных растений не имеет листвы, сколько-нибудь похожей на листья гинкго:  мы можем воочию убедиться, что лист живого реликта представляет собой вееровидную или клиновидную кожистую пластинку, пронизанную дихотомически разветвляющимися жилками, создающими своеобразный узор, напоминающий листья некоторых папоротников. Листовую пластинку с более-менее глубоким вырезом, делящим её на две почти симметричные части, несёт тонкий упругий черешок. Причём листья молодых растений более изрезаны (иногда 4-8-лопастные), совсем как у вымерших гинкговых.       
   - Реликт триаса и палеозойской эры относится к немногочисленным листопадным голосеменным, – заметил Папочкин. – Скорее всего, это приспособление выработалось у гинкго в течение длительного эволюционного развития. Вряд ли его предки были тоже листопадными растениями. 
   - Поразительный факт:  гинкго – первое голосеменное растение, у которого были обнаружены подвижные сперматозоиды. На первый взгляд – явные черты принадлежности к миру животных? На самом деле, конечно же, не всё так просто. Систематика оперирует не «выхваченным из контекста» признаком, а целой совокупностью таковых. 
   К другим архаическим особенностям относится отсутствие у семян периода покоя, что делает возможным их прорастание семян – при благоприятном сочетании внешних условий – очень быстро, через три месяца после оплодотворения, которое может произойти уже в опавших с дерева семязачатках. В природе семена гинкго сохраняют способность к прорастанию всего около года, и то при достаточной влажности субстрата. 
   Исходя из целого ряда уникальных особенностей, характерных для этого удивительного растения, можно сделать вывод, что гинкго по уровню эволюционного развития находится ближе всего к примитивным архаичным саговникам. И занимает в то же время особое место в растительном мире – подобное месту, занимаемому в мире животных такими «живыми ископаемыми», как аксолотль, кистепёрая рыба или утконос! 
   Эх, если бы мы раздобыли здесь мёд диких пчёл, можно было бы сделать целебный продукт «Гинкго-мёд», который подходит и для профилактики и лечения атеросклероза, и для профилактики и лечения инсульта, разнообразных заболеваний сердечно-сосудистой и кровеносной системы.  Вот, представьте:  вам приносят с полкило свежих листьев гингко – зелёных. Впрочем, фармакологи утверждают, что пожелтевшие листья, падающие совершенно естественным образом, то есть во время листопада – полезнее. Кстати, листопад у гинкго может произойти в одну ночь, накануне первого заморозка.   
   Затем берёте литровую или пол-литровую банку жидкого мёда. Теперь аккуратно срезаете или срываете черешки с листьев – только они своей «консистенцией», жёсткими жилками напоминают листья наших обычных растений. 
   Сами листья гинкго – нежнейшие… Их можно легко прожевать, почти как салат. Ну, правда, горьковатые… Итак, осталось обдать листья кипятком или окунуть в кастрюльку с кипящей водой, помешать слегка – чтоб смыть пыль, которая может на них остаться, да и термообработка не повредит, мелко порезать их, как морскую капусту – и залить мёдом. Так, чтобы доверху. Тонкий слой мёда над измельчённой реликтовой листвой не помешает... 
   - Вы так вкусно рассказываете, Григорий, – улыбнулся Макшеев, – дело осталось за малым – найти в роще диких пчёл с их диким «неправильным» мёдом.       
   - …Представляете, зачерпнуть чайной ложкой – и с удовольствием прожевать! Есть его можно с любым десертом, запивая тёплым чаем. Это дело вкуса...      
       Тут же, в этом чудесном, волшебном лесу, будто возникшем из кельтских легенд, путешественники увидели потрясающей красоты яркие, переливающиеся (даже в таком скромном освещении) всеми оттенками радуги, удивительные цветы.  Это были неизвестные на поверхности Земли орхидеи – которым тут же дали названия, причислив к определённым родам семейства Орхидных.  Так в дневниках экспедиции появились имена вновь открытых растений – эрия восхитительная, циноркис Аверьянова, бульбофиллюм Константинова (эти два - названные в честь известных русских учёных).   
   
*   сноска внизу страницы:      
В реальности речь идёт об орхидеях, открытых гораздо позже профессором Аверьяновым и его коллегами (в романе имена цветов упрощены, дабы не «грузить» чрезмерно… благодарного Читателя!  ;  ).      
Новая орхидея из Лаоса Bulbophyllum konstantinovii описана совместно Л.В. Аверьяновым и Е.Л. Константиновым.   
   Аверьянов Л. В. Новый вид рода Cynorkis (Orchidaceae) с Сейшельских островов. Бот. журн. 1983. Т. 68, Вып. 11. С. 1566      
Аверьянов Л. В., Ву Нгок Лонг. Редкие виды рода Eria (Orchidaceae) во флоре Вьетнама. Бот. журн. 1989. Т. 74, № 10. С. 1518.      
      
Профессор Леонид Владимирович Аверьянов является крупнейшим специалистом по флорам Юго-Восточной Азии, им опубликовано более 300 научных статей и монографий. На протяжении многих лет сотрудничал с телевидением Вьетнама (VTV) по подготовке статей и программ об охране природы. Им открыто и описано 5 родов и более 100 видов растений, более 60 из которых относятся к семейству Орхидные. Вице-президент Русского ботанического общества.      
       ************      
       Не успев толком насладиться реликтово-золотым зрелищем гинкго и чУдных орхидей, друзья услышали доносившийся издали яростный лай Генерала.      
       Тут же встрепенулся и залаял в ответ заскучавший было Майор. Он со всех ног – или, точнее, со всех лап – кинулся к лагерю. Экскурсанты, взяв ружья на изготовку, побежали следом. Явно возле их лагеря что-то происходило. И что-то весьма неприятное! Нападение хищника? Стаи волков? Следовало не медля ни секунды спешить на подмогу. И если напала стая зверей – что могут сделать двое учёных, оставшихся в лагере, и один пёс, пусть и храбрый? 
       С той стороны, откуда лаял Генерал, послышались и другие звуки – резкие, гортанные крики, похожие на клёкот гигантского орла.  Но ведь больших птиц в небе никто не видел?
       Сразу прозвучали выстрелы. Вероятно, стреляли Каштанов и Папочкин. 
       За высокой травой – оттуда, где должны были стоять палатки – показалась уродливая голова, похожая на череп хищного динозавра.
       Затем раздались ещё выстрелы, потом над заливным лугом прокатился хриплый, леденящий душу крик боли и ярости.
       И всё стихло.       
       После выстрелов голова хищника исчезла в траве – скорее всего, тот был сражён меткой пулей.       
       Запыхавшиеся экскурсанты через несколько минут, приблизившись, увидели такую картину:  метрах в десяти от палаток на примятой траве лежала громадная птица. Она была похожей на страуса, но только своими размерами. Гигантский крючковатый клюв ясно давал понять, что к страусам этот поверженный монстр ни малейшего отношения не имеет. 
       Дальше, метрах в тридцати, виднелась ещё одна такая же убитая птица. Черепа этих птиц в длину достигали не менее трети метра, причём добрая половина длины черепа – или, вернее сказать, не очень добрая половина – приходилась на хищные клювы. 
       Возле побеждённых чудовищ прыгали, не в состоянии успокоиться, обе собаки, продолжая яростно лаять. Рядом тяжело дышали с ружьями в руках Папочкин и Каштанов. 
   - Сперва мы услышали ворчание Генерала. Он сидел возле медвежонка вон под тем кустом, – указал рукой зоолог. – Мы сразу заподозрили что-то неладное и решили взять в палатке оружие. Тут Генерал залаял всерьёз и ринулся в сторону, куда вы ушли – что нас, естественно, удивило. Но мы быстро поняли, что нападающий или нападавшие вряд ли могли прийти со стороны реки. С этим всё стало ясно…       
   - А вот дальше произошло то, чего мы никак не могли ожидать, – продолжил рассказ Каштанов. – Над зарослями травы показались жуткие головы на длинных шеях. Они словно ухмылялись нам в лицо! Такая странная, причудливая форма клюва... Мы даже не сразу сообразили, что на нас нападают бегающие, как страусы, птицы.
   - Они хотели, вероятно, поживиться медвежатинкой, – Семён Семёнович кивнул головой в сторону мохнатого карапуза – тот дрожал мелкой дрожью, забившись под куст колючего боярышника. Возле маленького медведя уже находился успокоившийся пёс, облизывая до смерти напуганного косолапого воспитанника. 
   - Если бы не Генерал, птица заклевала бы малыша, без сомнения. Мы просто не успели бы выстрелить. Пёс бросился в бой на превосходящего противника. Он отвлёк врага, сбил с толку – благодаря чему мы выиграли время. Пока птицы переминались с ноги на ногу в нерешительности, мы смогли как следует прицелиться и первыми же выстрелами свалить одну. 
   - Вероятно, эти птицы охотятся парами, – предположил зоолог, – так как других птиц, кроме этих двух, мы не заметили. А оставшийся в живых нападающий потерял уверенность в своих силах, поначалу растерялся – отбежал в заросли травы, поминутно высовывая оттуда голову. К тому времени, когда фороракос осмелился опять напасть, мы успели перезарядить ружья, и опять начали стрелять. Остальное вы видели – одна из пуль попала в цель. 
   - Да-а… – протянул Макшеев, с уважением поглядывая то на Каштанова, то на Папочкина. – Как вы сказали, Семён Семёнович, фороракс?   
   - Фороракос, – поправил его зоолог. – Каждая из этих птиц, как мы можем убедиться, ростом почти со взрослого человека, не менее полутора метров, и далеко не страус по характеру! 
   Фороракос – опасная, сильная, хищная птица. Голова по меньшей мере в десять раз больше страусиной. О клюве я вообще не говорю. Клюв мощнее, чем у любого орла! 
   - Да, это мощное оружие, – сказал Макшеев, присев на корточки возле убитой птицы и с интересом рассматривая трофейный череп.
   - Фороракос явно был опасен в древности и для крупных животных, – сказал Семён Семёнович. – Полагаю, окажись мы с Петром Ивановичем без оружия, эта сладкая парочка заклевала бы нас всех без особого труда. Полагаю, им не привыкать. Такой клювик может запросто расколоть человеческий череп, как грецкий орех. 
   - Возможно, птички тоже любят грецкие орехи, – неудачно пошутил Гриша. 
   - Убежать от «клювоносителя» невозможно: летать фороракос не в состоянии, крылья очень слабые, зато вот мощные четырёхпалые ноги… – продолжал рассказ Пётр Иванович. – Да вы сами видите – однозначно, это могучий, опытный стайер и спринтер в одном лице. 
   - В двух. В двух лицах, – опять попытался разрядить обстановку Рогацкий. 
   - А где они жили в древности? – поинтересовался Макшеев. 
   - Фороракос обитал в Южной Армении… простите, в Южной Америке – до сих пор не могу прийти в себя, – с шумом вздохнул Семён Семёнович, – на равнинах, обширных травянистых плато. Где хватало места, чтобы всласть побегать – и, конечно, было за кем побегать!  Могу вам ещё сообщить, что впервые остатки этой птички всего тридцать лет назад – в 1887 году – обнаружил в Патагонии известный аргентинский учёный, мой старший коллега, палеонтолог Флорентино Аллегино. Причём, он ведь и не сразу понял, чтО именно он нашёл. Вначале Флорентино предположил, что найденная в слоях извлечённой породы челюсть принадлежит какому-то неполнозубому млекопитающему. И основания для этого имелись – неполнозубых в Аргентине пруд пруди! Но лишь детально изучив более поздние находки, Флорентино Аллегино установил со всей определённостью:  ископаемые остатки принадлежат не зверю, а птице. Огромной птице, жившей здесь в эпоху миоцена и олигоцена. Причём, произнеся слово «здесь», я не оговорился. В научном мире высказывались предположения, что фороракос вместе с иными птицами-великанами (например, бронторнисом) эволюционировал в начале третичного периода или же в конце мелового именно в Антарктиде, в центральной её части!   
   - Так что столкновение с пташкой-великашкой произошло на её исторической родине? – спросил Боровой. 
   - Да, можно сказать и так, – подтвердил зоолог. – Фороракос принадлежит к семейству кариам и является отдалённым родственником (возможно, и прямым предком) некоторым современным южноамериканским пташкам. Кроме кариамы в Южной Америке водится ещё чунга. Вероятно, в самом начале третичного периода гигантские хищные птицы смогли переправиться в Америку из Антарктиды – возможно, тогда имелся какой-то перешеек, следами которого являются острова севернее Антарктического полуострова, да и сам этот полуостров.   
   - Скорее всего, горная цепь, соединявшая Кордильеры с Антарктидой, в конце третичного периода погрузилась в пучины океана и разделила два континента, – предположил Каштанов. 
   - Согласен с вами, Пётр Иванович, – сказал Папочкин. – Косвенные доказательства подтверждают эту гипотезу. В Америке фороракос и другие хищные птицы частично вымерли, а частично эволюционировали, превратившись в современных кариам. 

       

Глава 17.  Мегатерий и железное дерево 

Резко похолодало. Плутон закрылся тучами, всю ночь моросил холодный осенний дождь. 
       Термометр показал заморозки на почве. А в роще золотистых гинкго вся листва облетела за считанные часы или даже минуты – когда путешественники рано утром взглянули в ту сторону, роща уже стояла полностью обнажённая, сияя серебристыми стволами над золотой землёй, которую плотным слоем укрыли опавшие листья… Гриша сбегал в рощу, сопровождаемый Майором, и собрал целый мешок листьев для заварки целебного чая.  Каштанов и Папочкин с оружием следовали за ними в отдалении, остановившись на полдороге. Во-первых, они собирались прикрыть Рогацкого во время возможного нападения хищников, а во-вторых, поскольку вчера не видели эти волшебные деревья вблизи, хотели частично компенсировать упущенное. 
       Наутро «хищные трофеи» были уже так мастерски обработаны Макшеевым и Папочкиным, которым помогали по мере возможностей и остальные члены экспедиции, что при набивке соответствующими материалами – например, опилками – убитые птицы-великаны могли превратиться в замечательные чучела двух фороракосов. Каштанов и Папочкин в мыслях уже видели их пополнившими коллекции музеев природы в Харькове и Петрограде. 
       Но коллекция добытых научных экспонатов уже не умещалась в лодках. Поэтому ближе к вечеру перенесли всё добытое за последнее время к скалам у берега. Здесь обнаружилась роскошная пещера с маленьким входом, доступным лишь человеку – или более мелким животным. Крупные хищники сюда просто не протиснулись бы. В пещере складировали ценнейшие трофеи, после чего завалили узкий вход в неё достаточно крупными камнями. Теперь вряд ли у случайно прогуливающегося вдоль берега хищника возникнет желание покопаться в острых скалистых обломках. К тому же вход в пещеру находился значительно выше уровня воды – и, даже если река разольётся после дождей, вероятность затопления пещеры оставалась крайне мала. 
       На всякий случай вход обозначили внушительной каменной пирамидой, устроенной на речном берегу в пределах видимости. 
       Утром следующего дня, разобрав лагерь и погрузившись в полупустые лодки, отчалили и налегке отправились дальше, вниз по течению. 
       До сих пор путешественники двигались, можно сказать, по четвертичному и третичному периодам кайнозойской эры – т.н. эры новой жизни, которая увенчалась на Земле появлением человекообразных существ и вообще внушительным развитием группы млекопитающих, то есть зверей.  Наверное, будет ошибкой утверждать, что современная планета Земля представляет собою царство зверей – ведь один из них, т.е. человек, смог «благополучно» истребить многих своих меньших «братьев по классу». К тому же, благодаря быстрой эволюции и ускоренной смене поколений, значительного развития и разнообразия достигли, например, насекомые – этот класс представителей фауны содержит примерно такое же число видов, как все остальные животные, вместе взятые. Ну, это качественный аспект. А что касается количества особей, то здесь, пожалуй, насекомые «переплюнут» всех животных многократно. Так что и Плутонию, и мир на поверхности нашей планеты смело можно именовать царством насекомых!..       
       Мелкая мошкара и прочие насекомые изрядно донимали участников экспедиции, начиная с полосы лесотундры. Во время путешествия по реке, особенно, если дул свежий ветер, тучи комаров и мошкару сносило в сторону, и можно было вздохнуть спокойно. А на стоянках, как правило, опять всё начиналось по новой. И лишь дым костра и дымокур, устанавливаемый у входа в палатки, хоть как-то спасал наших героев.       
      
       Через несколько часов скалистые берега полностью сменились лугами, на которых красовались небольшие рощи и редкие заросли кустарников. Иногда на лугах виднелись уже известные путешественникам животные – древние лошади, антилопы и многие другие. 
       Вскоре возле одной рощи внимание привлекли очень крупные, по-видимому, семиметровые животные, которые иногда становились на задние лапы, чтоб дотянуться до вершин деревьев с их более нежной листвою.  Но даже оставаясь на четырёх лапах они в высоту превосходили любого африканского слона. 
       Гриша удивлённо воскликнул, глядя на ближайшего из  пятнистых «слонов»:
   - Он похож на гигантскую панду, китайского «медведя»! 
   - Но лишь расцветкой, мой друг, лишь расцветкой, – уточнил всезнающий Семён Семёнович. – Вас ввели в заблуждение белые и чёрные пятна. В действительности это – мегатерий. Относится он к неполнозубым млекопитающим.  Представители этих древних и очень далёких наших родственников (не забывайте, человек со всеми остальными приматами тоже относится к млекопитающим, но с более развитыми зубами) и сейчас живут на поверхности планеты. Например, броненосцы. 
   - А муравьеды?   
   - И муравьеды, ленивцы – конечно. И все они живут ныне только в Америке. А мегатерий обитал в период плейстоцена в равнинных местностях Южной Америки. Только на равнинах. Согласитесь, карабкаться по горам такому «слонопотаму» не очень-то удобно!  После соединения двух Америк перешейком этот великан появился на некоторое время и в Северной Америке. 
   - Да, красавец! – прокомментировал необычное зрелище Каштанов, глядя, как мегатерий, опираясь на мощный хвост, медленно приподнимается на задние лапы и длинным языком, как хоботом, захватывает целые пучки зелёных веток с листвой.   
   - Только что-то уж больно они какие-то неуклюжие,  медлительные, – сказал Рогацкий.   
   - Ну, что поделать. Чем крупнее животное, тем больше ему надо экономить энергию, тем больше питаться, – ответил Папочкин. – Обратите внимание: поднимаясь, он опирается не только на свой хвост, но и на ствол дерева – бережёт, экономит силы.       
   - Листья, похоже, единственная пища этих гигантов? – спросил Макшеев.       
   - Судя по внушительным когтям на лапах, мегатерии способны выкапывать из почвы клубни разных травянистых растений, мясистые луковицы. У них, вероятно, хорошее обоняние. Сходное с тем, что у собак или свиней. Вам приходилось слышать, что во Франции дрессированные свиньи могут разыскивать по запаху ценнейшие трюфеля, и выкапывать их из земли?       
   - Да, когти серьёзные, – согласился Макшеев. – Наверное, из-за них он передвигается так странно – словно косолапый мишка. Становится не на всю ступню, а только на внешнюю её сторону, на край. 
   - Этот косолапый «мишка» имеет ещё и очень мощные задние ноги – куда сильнее передних. При этом обладает узким черепом и, соответственно, более чем скромным мозгом.   
   - По-видимому, особой сообразительностью не отличается, – громко сказал из своей лодки Боровой. 
   - Скорее всего, да. По сути, мегатерию, имя которого переводится как «большой зверь», и думать-то особенно нечем – да и незачем.  Но, друзья, интересна история открытия этого существа. Вот, послушайте:      
   В пампасах поблизости от Буэнос-Айреса в 1789 году был найден колоссальный скелет. Детальным изучением любопытнейшей находки вплотную занялся в Мадриде учёный Иосиф Гаррига. Только в 1795-м он завершил, наконец, свои труды, и отдал рукопись в типографию, где ему сделали пару оттисков после первой корректуры. 
   В это время испанского учёного посетил некто – весьма важная персона, губернатор одной из французских колоний под названием Сан Доминго. Имя этого авантюриста-губернатора называть не стану, такие имена вообще не достойны оставаться в Истории. Хватит нам Герострата…
   Короче, высокопоставленный визитёр попросил у Гарриги один оттиск, на листах которого имелись даже предполагаемые изображения ископаемого зверя. Мошенник делал вид, что очень интересуется палеонтологией – так сказать, из любви к чистому искусству, без задней мысли. Но задняя мысль имелась! Гаррига, естественно, и не подозревал об истинных намерениях губернатора-жулика, и не стал отказывать в столь, казалось бы, невинной просьбе. 
   А французский авантюрист немедля послал чужую работу в Парижскую Академию наук. Академики не сильно «заморачивались» происхождением губернаторской «посылки», и рассмотрели её на ближайшем заседании. Более того, именно знаменитый палеонтолог Кювье лично сделал сообщение об этой находке и назвал ископаемое животное «мегатериум американум». Таким образом, Иосифа опередили на целый год – Гаррига опубликовал свой труд лишь в 1796 году.  Как видите, и в те далёкие времена среди губернаторов попадались отъявленные негодяи.   

       Все эти дни, когда лодки плыли рекой, становившейся всё более и более полноводной, участники экспедиции видели множество интересных животных, так сказать, «не выходя из кабины». Заполненные сочной зеленью берега полнились большими и малыми стадами копытных, среди которых друзья чаще всего различали уже знакомых мезогиппусов, иногда мегатериев и совсем редко хищников.  Один раз на берегу мелькнул родственник мегатерия – нотротерий. Два-три раза в поле зрения очутились титанотерии, в том числе самый интересный из них – бронтотерий. 
       Но особое внимание путешественников привлекло стадо арсиноитериев – громадных животных, которые превышали своими размерами самых крупных современных носорогов.  Разумеется, Папочкин комментировал увиденное, пока лодки проплывали мимо этих «носорогов»: 
   - Эти животные обитали 50 миллионов лет назад и вымерли, не оставив потомков. Среди современных обитателей планеты самыми ближайшими их родственниками являются, пожалуй, только хоботные. Ну и, возможно, доманы – редко встречающиеся копытные величиной с кролика, представьте себе.
   - Эт-точно, «зайца» и «носорога» назвать родственниками как-то язык не поворачивается, – засмеялся Макшеев, – тЕ ещё родственнички! 
   - Да, так вот, – продолжал Семён Семёнович, – самое удивительное у них – череп. Арсиноитерий на голове имеет рога – мощные сросшиеся костяные наросты, два острых гигантских «меча», что выросли на… носовых костях! Страшное оружие! Вряд ли на обладателей таких богатырских мечей осмеливался напасть даже крупный хищник – разве что в состоянии сильного голода или полной невменяемости.  Впрочем, у молодых арсиноитериев носовые рога удерживались непрочно и оружием в прямом смысле слова их назвать трудно – они «сидели» на хрящевой носовой перегородке, которая окостеневает лишь к старости. Но хищник-то этого не знает! 
   - Оружие двойного назначения, – заметил Гриша, – психологическое и физически действенное. 
   - Пожалуй, что так, – согласился Папочкин, – аргумент более чем серьёзный. 
       Тут, проплывая излучину реки, путешественники увидели совсем близко двух бронтотериев – самца и самку, вошедших по колено в воду. У самца рога были куда внушительнее, чем у его очаровательной многотонной спутницы с грустными глазами.  На речном повороте лодки замедлили ход, участники экспедиции отложили вёсла и смогли как следует рассмотреть животных. 
       Парочка бронтотериев отличалась маленькими, но выразительными глазками. В отличие от подруги, самец тупо уставился на впервые увиденное им плавсредство. Он время от времени резко вздрагивал, шумно выдыхая воздух, и дёргал подвижными ушами, отгоняя надоедливых комаров и слепней. Совсем как современные носороги, родственниками которым, собственно, и приходились бронтотерии. Равно как и тапирам, и современным лошадям.  Самка отгоняла насекомых ушами как-то лениво, по крайней мере, менее агрессивно. 
       Оба гиганта медленно жевали при этом, подобно коровам, что вечно жуют или траву или свою полупереваренную жвачку. В пасти бронтотериев постепенно исчезали пучки сочной травы.
       Голова самца казалась крупнее. Череп отличался шириной, но уж очень был низким. Семён Семёнович негромко, чтоб не встревожить великанов, прокомментировал особенности их строения, обращаясь к своим спутникам:      
   - Мозг в таком черепе занимает мало места. И значит, особым умом бронтотерии не блещут. Как, вероятно, и другими способностями.  Ещё индейцы находили в прериях после проливных дождей кости этих животных. Естественно, не понимая, с чем имеют дело. Коренные американцы ведь понятия не имели о вымершей фауне планеты. 
   - Полагаю, что современные, «пришлые» американцы – эмигранты из Европы – в этом плане от индейцев не многим отличаются, – Макшеев не упустил случая кольнуть презираемых им янки.      
   - Индейцы считали, – продолжал Папочкин, – что кости принадлежат «громовым зверям», которые во время сильной бури спускаются с небес на землю, и здесь, под грохот грома и при блеске молний, охотятся на бизонов.  Кстати, профессор Марш, придумывая имя ископаемому зверю, эту легенду использовал – «бронтотериум» от «бронте», что на греческом означает гром. 

       На третий день плавания вдоль равнины путешественники вновь увидали на горизонте горы. Впрочем, горизонт в подземной Плутонии считался понятием относительным. Вдали всё скрывалось в туманной дымке и линии горизонта как таковой, как на поверхности Земли, здесь не наблюдалось. 
       Пологие берега постепенно одевались в скалы, а течение стало уж очень быстрым, бурным и опасным. Друзья приняли решение сделать внеплановый привал – но не для отдыха, а для исследования скал на несколько километров вперёд. Если там поджидают коварные пороги, следует продумать, как преодолеть их. Рисковать лодками и тем более жизнью никому не хотелось.
       Вперёд пошли налегке двое – Каштанов и Рогацкий, сопровождаемые Майором. 
       Генерал, по установившейся традиции, остался возле медвежонка, исправно набиравшего вес. Кстати, малыш оказался самкой. И, поскольку ещё раньше ему (ей) дали шутливое имя, образованное от «Плутон», Плутоша – менять не стали.  Он или она, Плутоша, в самом деле, какая разница? 
       Скалы здесь густо поросли самшитами. Явных тропинок не наблюдалось, и приходилось карабкаться по камням, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дыхание. В такие минуты отдыха Гриша увлечённо делился с Каштановым запасами своих знаний о растениях: 
   - Самшит ещё называют «железным деревом», – тяжело дыша, говорил он. – Я знаю одну легенду, кавказскую, которая связана с этим растением. Горцы рассказывают необычайные истории о том, как люди, срывавшиеся в пропасть, спасались, уцепившись за крошечный, в четверть аршина высотой, кустик самшита – ибо самшит не только твёрд, но и с чрезвычайной силой держится корнями за расселины скал.  Чем не легенда? Вряд ли так бывало на самом деле. Он растёт в древней Колхиде – в горах Абхазии, Аджарии… Иногда его называют «кавказская пальма».  Но разве он похож на пальму?... низкий кустарник с мелкими глянцевитыми листьями.  Чтобы достигнуть высоты человеческого роста, он тратит сто лет!..  Но у самшита есть одно удивительное свойство – это самая, кажется, твёрдая порода древесины, он твёрд почти как металл.  Из самшита можно делать части машин. 
   О самшите у нас раньше ничего не знали.  Лишь недавно обратили внимание на это изумительное растение, и теперь из него начали впервые изготовлять челноки для ткацких машин.  Будущее самшита, я считаю – громадно.  И местА, где он живёт в Колхиде – величественные, с древней историей.  Горы Абхазии, вглубь от побережья, непроходимы.  Они покрыты густыми, девственными, перевитыми густой тканью лиан буковыми лесами, лесами из красного дерева, крушиной,  самшитом,  зарослями, в которых прячутся шакалы и чёрные кавказские медведи.  Один студент, мой сокурсник, его фамилия Паустовский, бывал в тех местах и рассказывал, что весной медвежат на сухумском базаре продают по три рубля …В гуще зарослей, где сумрак зеленеет от листвы и пахнет столетней прелью, таятся белые гигантские, заросшие дикой азалией римские маяки, развалины весёлых некогда и пышных римских и греческих городов… Найдёте их только тогда, когда дотронетесь до них рукой, так сильно заросли они кустарниками и травами.  Столетние буки растут из мраморных генуэзских цистерн, и шакалы спят на мшистых плитах, где чётко и грозно темнеют латинские надписи.  Здесь лежал первый великий путь в Индию.  Сюда, в эту пламенную Колхиду, приезжал Одиссей за золотым руном... 
   - А я слышал о целебных свойствах самшита, – сказал Каштанов. – Для приготовления лекарств используют свежие или высушенные листья, которые заготавливают весной и летом. Сушат в тени при температуре не выше 45 градусов. Препараты самшита оказывают гипотензивное, жаропонижающее, антибактериальное, мочегонное и желчегонное действие. 
   Настой листьев можно принимать внутрь при повышенной температуре и воспалении желчных и мочевых путей. В качестве внешнего средства самшит используют при облысении и для лечения себореи головы. Внутрь принимают настой (половину чайной ложки высушенных листьев на стакан кипятка) – по 1/3 стакана три раза в день. Но, поскольку передозировка опасна, нужно соблюдать бдительность!.. В конечном счёте, почти все лекарственные растения в чрезмерных количествах – настоящий яд… 

       Тщательно осмотрев с высоты скал более десяти километров речного пути, разведчики вернулись в лагерь к вечеру. Вернулись проголодавшиеся и очень усталые. Утомился даже всегда чрезмерно подвижный Майор – последние метры пёс плёлся, еле-еле переставляя лапы и повесив хвост, который обычно держал лихо закрученным «в бублик». 
       На обратном пути подстрелили дичь – с полдюжины различных странного вида птиц. Но заниматься ими не стали, отложив это дело до утра. Тем более, что их ждал великолепный ужин, приготовленный Макшеевым и Папочкиным. 


       

Глава 18.  Археоптерикс, диатрима и другие

Вечером за ужином состоялся интересующий всех разговор о степени опасности предстоящего сплава по реке. Экспедиции предстояло преодолеть около десяти километров бурного течения, где вода с шумом и рёвом пробивала себе дорогу через невысокие, но скалистые молодые горы. 
       После уточнения деталей плавания, которое обещало быть стремительным и трудным, все улеглись в палатках спать.  И только утром, проснувшись раньше остальных, Папочкин обратил внимание на принесенные накануне пернатые трофеи.       
       Птицы действительно казались необычными. И если ихтиорнисы особых вопросов не вызывали (кроме того, что у них имелись неплохие зубки – яркое подтверждение происхождения птиц от рептилий!), то знакомый уже по северной экспедиции археоптерикс привлёк внимание зоолога в первую очередь. Местный археоптерикс отличался от северного родственника размерами – этот был помельче. Зубастая пасть скромной по величине птицы величиной с голубя, конечно, вызывала интерес. Но куда бОльший интерес вызывали когтистые пальцы, которые чуть высовывались из-под перьев довольно крупного крыла.
   - Вы видели его полёт? – спросил зоолог сонного Рогацкого, который только что выбрался из палатки. 
   - А? Нет, мы его подстрелили… вернее, Пётр Иванович его подстрелил, когда этот пернатый крендель перепрыгнул с вершины самшита на камень.
   - Думаю, летает он плохо, – сказал Семён Семёнович. – Археоптерикс – переходная форма от ящера к птице. Он ещё рептилия – но уже с явными признаками птицы! Вероятно, способен лишь к парящему полёту – перепархивает с дерева на дерево, пониже, или на землю, на камни. А потом карабкается по древесным стволам опять вверх, цепляясь когтями своих лап-крыльев за кору. 
   - Да, любопытный тип, – Гриша окончательно проснулся и, присев на корточки, принялся рассматривать археоптерикса, словно не он вчера притащил его в лагерь. Впрочем, как раз археоптерикса нёс в заплечной сумке Пётр Иванович, а сам Гриша, чертовски уставший, нёс трёх небольших ихтиорнисов и ещё нескольких небольших птах, которых тоже не сильно-то стремился разглядеть. Подстрелили мелочь пузатую к ужину или в коллекцию – ну и ладненько, и на том спасибо. 
   - А вот эти, – перебирал вчерашнюю добычу разведчиков Папочкин, – текодонты – тоже интересные штучки.  Зовут их ногокрыл, длинночешуйник.  И нечисть волосатая, но этот уже не текодонт.      
   - Что?! – не мог удержаться от восклицания Рогацкий. – Вы шутите?      
   - Ничуть, – с невозмутимым видом ответствовал зоолог. – Вот, смотри:  этот, маленький, в переводе с латинского называется «ногокрыл удивительный». Ведь что мы видим – задние ноги ужасно длинные. Это раз. Между ними, основанием хвоста и туловищем – эластичная перепонка. Явно не «для просто так», а для планирования!  Короче – летательный аппарат такого типа обнаружен у рептилий впервые. Каркас крыльев создаётся не передними – а задними ногами! 
   Естественно, он не является предком разнообразных птерозавров – рамфоринха, птеродактилей и прочих. Но является родственником их предков. Поскольку принадлежит к древнейшей группе ящеров – текодонтов, которые достигли расцвета в Триасовом периоде, к началу же Юрского частью вымерли, а частью эволюционировали в три серьёзные группы – динозавры, птерозавры и …первые птицы!      
   - Семён Семёнович, вы хотите сказать, что птицы произошли не от птерозавров?
   - Ну да, это параллельные ветви. У птерозавров потомков не было, все они вымерли к началу палеогена, то есть в конце мелового периода.   
   Так вот, вернёмся к ногокрылу:  судя по его строению, при передвижении по ветвям перепонка крыльев собиралась в складки, а при прыжках, скажем, на другое дерево, растягивалась. Ну, как происходит, например, у современных белок-летяг.      
   - А этот?       
   - Он тоже далеко не птица. Длинночешуйник необыкновенный – как видите, лишь чуть крупнее полевой мышки, но куда интереснее! Весь покрыт удлинёнными чешуйками, вроде зачаточных перьев – срединный стержень есть, а боковые края хоть и тонкие, но не расчленённые, как в настоящих перьях.  И ещё, обрати внимание:  очень длинные чешуйки вдоль спины, как гребень. На конце они расширяются, образуя тонкостенные мешочки. Их роль, полагаю, замедлять падение – парашютики. Ведь крыльев-то у длинночешуйника нет! 
   - И правда… как же я сразу не заметил...
   - Судя по мелким конусовидным зубам, питается он, обитая среди деревьев, насекомыми. Понятно, при таком древесном образе жизни парашюты весьма полезны. 
   - Ну а третий? 
   - Вот, нечисть волосатая – дословный перевод с латыни – звучит как «сордуз пилозус». Это не текодонт, а самый настоящий птерозавр – из мелких рамфоринхов. Волосяной покров на этой «нечисти», собственно, и подарил видовое название. О существовании шерсти у птерозавров учёные подозревали и раньше, но теперь мы можем убедиться в этом воочию. Вот, не длиннее семи или шести миллиметров, но самая настоящая шерсть!  А поскольку волосяной покров достаточно густой, можно предполагать, что эти животные – теплокровные, подобно млекопитающим и птицам. Когда вы его подстрелили, он был ещё тёпленьким?
   - Не помню, - проговорил Рогацкий. 
   - Молодой человек, учёному в любом возрасте на такие вещи следует обращать внимание, – по-отечески пожурил Гришу Папочкин. 
       
       Сплав по горной речке действительно был трудным.
       Относительно широкая и полноводная, тихо и мирно извивавшаяся по равнине река, замыкаясь в ущелье, приобрела характер типично горного потока.  Вода ревела и пенилась, ударяясь об отвесные каменные берега. Ширина речки сократилась в два, а то и в три раза – но та же масса воды прорывалась сквозь узкое ущелье. Путешественникам приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы удержать лодки на середине реки. 
       Их всё время швыряло потоком то влево, то вправо. Достаточно малейшей оплошности – и лодки впечатаются в мокрую скалу на полной скорости! Тогда каркас под брезентом треснет, а людей и животных ждёт, скорее всего, неминуемая гибель.  Стремительные воды навеки поглотят неудачников… Они или захлебнутся, или ударятся о камни. 
       В лодках визжала не только подросшая Плутоша – скулили и повизгивали обе взрослые собаки, забившись на днище лодок.      
       А когда река вынесла их из скалистого ущелья на простор, и волны улеглись, наших усталых путешественников ждал ещё один неприятный сюрприз.  Вот сейчас бы пристать к пологому берегу, да после утомительного сплава развести костёр, да согреться бы горячим чаем – все промокли с ног до головы, а вода в реке холодная, несмотря на тёплый день – но единственная удобная поляна поблизости оказалась кем-то занята. 
       На большом и ровном, как футбольное поле, пространстве, заросшем невысокой тёмно-зелёной травой, расхаживали двуногие… птицы-великаны. 
       Определённо они напоминали недавних нападавших – фороракосов. Но эти, здесь и сегодня, казались крупнее.
       Оперение не светлое, как на фороракосах, а тёмно-коричневое. Жуткое впечатление производили головы этих тёмных великанов – просто огромные!
       Двухметровые гиганты, завидев лодки, все как по команде повернули массивные черепа и стали пристально всматриваться в лодки и пассажиров, холодно наблюдать. Это было неприятно.  Все путешественники почувствовали себя неуютно. 
       - Что это?! – шёпотом спросил Гриша. 
       В ответ Семён Семёнович произнёс лишь одно слово: 
       - Диатрима.      
       Одна из птиц, которая стояла ближе других, шагнула в воду и остановилась, не отрывая немигающего, как у кобры, взгляда, от путешественников. 
       Шея птицы-великана казалась короче, по сравнению с шеей фороракоса. Но тут всё дело в пропорциях.  Длина шеи на самом деле была примерно такая же. А вот короткое, мощное, коренастое туловище с недоразвитыми крыльями... Контраст поражал! Несоответствие наблюдалось и в сочетании карликовых крыльев и массивных ног – просто какие-то столбы! Ноги поросли редкими перьями или шерстью только в верхней части, производя впечатление болезненных проплешин. Далее выпирали узловатые, бугристые нижние части голых ног. 
       Да, но самым жутким зрелищем оставалась голова. Черепа этих птиц, вероятно, были меньше метра в длину – что само по себе немало. Казалось, бОльшую часть этих голов составляют высокие массивные клювы – не менее сорока пяти сантиметров длиной. 
       Когда же миновали поляну и река понесла утлые посудины дальше, когда друзья перевели дух и взялись за вёсла, а дар речи вернулся к Папочкину, он смог сказать несколько слов, комментируя миновавшую их жуть: 
   - Диатрима жила в Северной Америке, около пятидесяти миллионов лет назад. Думаю, отлично бегает. 
   - Хорошо, что мы не успели высадиться на берег до их появления, – нервно произнёс Боровой. 
   - Да-а, ускользнуть, убежать от такой красотки… проблематично, – заметил Макшеев. 


       


Глава 19.   Нападение цератозавра 
      
Менее чем через час показалась вполне подходящая для стоянки поляна, окружённая пальмами и высокими древовидными хвощами.  Но, увы, и она для временной стоянки не годилась. Место заняли великаны. Здесь паслось небольшое стадо из пяти крупных стегозавров и двух маленьких – вероятно, детёнышей. 
       Могучее тело гигантов покоилось на четырёх ногах, причём передние казались почти в два раза короче задних. Из-за этого маленькая голова находилась гораздо ниже крестца, почти у самой земли. В сумерках, вероятно, различить, где у этих животных передняя сторона тела, а где, так сказать, надёжный тыл, было бы затруднительно. 
       Мощный позвоночник служил основой конструкции этих живых танков. От головы до хвоста по дуге вдоль выпуклого хребта тянулся двойной гребень, образованный толстыми, почти вертикальными щитами. Прямо за головой и возле хвоста располагались маленькие костные щиты, а над тазом – самые большие, каждый высотою до метра.
       Всю поверхность их тела защищал прочный панцырь из очень маленьких роговых пластин.  Голова сидела на короткой шее. Хвост был снабжён, кроме пластин-щитов, ещё и двумя парами длинных костных шипов.  Хвосты при каждом шаге лениво раскачивались вправо-влево. Даже лёгкий удар такой шипастой булавы мог запросто сбить с ног человека.
   - Поздравляю вас, друзья! - сказал Папочкин, когда лодки замедлили ход на мелководной излучине вблизи берега. – Мы с вами очутились, и теперь это сомнений не вызывает, в Юрском периоде Мезозойской эры! 
   - Эти чудовища – из Юрского периода? – переспросил ошеломлённый Гриша. Он, в отличие от остальных участников экспедиции, впервые видел стегозавров. 
   - Именно так, юноша, – подтвердил Каштанов. – Остатки стегозавров известны из юрских и нижнемеловых отложений. 
       А Семён Семёнович добавил к его словам: 
   - На поверхности планеты они достигли своего расцвета в позднеюрскую эпоху, на территории Северной Америки. Но здесь всё так перемешано, что я вовсе не удивляюсь тому, что стегозавры живут не только в северной Плутонии, но и в южной. 
   - У них ведь невероятно маленький мозг, просто крохотный! – продолжал удивляться Рогацкий. – Как можно жить с такой головой?! 
   - Тут явно два мозга, – заметил Семён Семёнович. – Головной  мозг стегозавра действительно слишком мал, чтобы управлять в гордом одиночестве столь внушительным телом. Скорее всего, за вооружённый и особо опасный хвост, а также и задние конечности отвечает более крупный мозг. 
   - И где же он? – растерянно огляделся Гриша, словно второй крупный мозг располагался где-то поблизости, отдельно от стегозавров. 
   - Вон там, – зоолог ткнул пальцем в сторону «кормы» ближайшего стегозавра, – в крестце. Спинной мозг в области крестцовых позвонков настолько расширен, что объём нервной массы, нервных клеток в этой области превышает головной мозг раз в десять, по меньшей мере. 
   - Короче, думают они, скажем прямо, одним местом, – подмигнул Макшеев заулыбавшимся товарищам. 
       Стегозавры тем временем продолжали медленно пережёвывать сочные стебли травы, полностью игнорируя шуточки и живое обсуждение их анатомических и аналитических способностей, происходившее в лодках. Возможно, стегозавры более-менее реагировали лишь на движение, а лодки замерли метрах в десяти от берега, и стали для ящеров как бы невидимыми. 
       Похоже, динозавры эти не боялись ничего на свете. И ничто на свете, кроме вкусной пищи, гигантов не интересовало. 
   - У стегозавров имелось множество родственников – между тем продолжал рассказывать Папочкин. – Например, в Африке обнаружены остатки позднеюрского кентрурозавра, панцырь которого покрыт был на спине двойным рядом более мелких костных пластин и острых шипов. Их всех, «родичей гарбузовых», объединяют в группу панцырных ящеров. Кстати, ранние представители стегозавров – те, которые помельче – передвигались на задних конечностях. Но при такой массе тела, как у наших, - тут зоолог кивнул на жующих ящеров, – прямохождение, мягко говоря, затруднительно. 
   - Понятно, – улыбнулся Каштанов, – толстеть нельзя.   
   - Ибо есть опасность опуститься на четвереньки, – подхватил его шутку Макшеев.      
   - Что это? – вдруг тревожно спросил Боровой. И все услышали громкий треск из дальних зарослей. Там явно пробиралось что-то крупное, очень крупное, ломая деревья на своём пути.      
       Стегозавры перестали жевать и начали оглядываться по сторонам. Со слухом у них всё было в порядке, и шум из глубины леса, конечно же, их встревожил. Вероятно, с таким треском им уже приходилось сталкиваться. 
       Вдруг закачались, как от сильного толчка бульдозера, вершины пальм, и на поляну вышло рогатое чудовище.
       Оглядевшись, оно оглядело поляну и разверзло клыкастую пасть, издав громоподобный рык.   
       Передвигалось чудовище на двух больших задних лапах. Передние, четырёхпалые, как чётко разглядели путешественники, оказались настолько короткими, что стало ясно – это страшилище просто не в состоянии использовать их при ходьбе.   
       Длинный хвост шевелил траву. На носу возвышался внушительный гребень, удивительно похожий на рог африканского носорога. Чуть выше глаз располагались бугры, напоминавшие маленькие рога.  На спине динозавра тянулся ряд узких костных пластин. 
       Исполин сделал ещё два шага, очутившись на вытоптанной делянке поляны, и стало видно, что задние лапы его трёхпалы, а длина тела от кончика хвоста до носа почти такая же, как у стегозавров.  Но, поскольку хищник – а усеянные острыми зубами челюсти никаких сомнений в таком очевидном факте не оставляли – ходил на задних лапах, то ростом значительно превышал любого из четвероногих обитателей поляны.      
       Хищник вёл себя агрессивно, из пасти в такт зловонному дыханию вырывался хриплый рык. И, тем не менее, на взрослых стегозавров нападать сходу не решался.      
   Возможно, чудовище, обладая более крупным мозгом, понимало, что с вооружёнными титанами ему не справиться. Одного-единственного сильного удара шипастым хвостом достаточно, чтобы в его брюхо вонзились полуметровые острые кинжалы.  А это – верная смерть. Если не мгновенная – то долгая и мучительная.   
       Поэтому двуногий рогатый дьявол избрал иную тактику – и выбрал жертвой самого мелкого из детёнышей.   
       Хищник зарычал, разинув страшную пасть, и метнулся настолько быстро, насколько позволяли его вес и размеры, к жертве. Каждый шаг двуногого монстра вызывал гулкое сотрясение почвы – даже спокойная вода у речного берега заволновалась, покрываясь мелкой рябью.      
       Взрослые стегозавры трубно ревели, начав грозно размахивать своими хвостами. Но хищник, ловко уклоняясь, успел невредимым добежать до несчастного малыша и вонзить острые клыки в шею намеченной жертвы. Затем повалил детёныша на землю и, наступив на него ногой, торжественно заревел, подняв окровавленную морду к небу. 
       В этот момент один из взрослых стегозавров, размахивая хвостом, приблизился настолько, что смог, поворачиваясь, резко ударить им врага. Хищник взвыл от боли – острые шипы наполовину скрылись в мягком, почти незащищённом брюхе. Потеря бдительности дорого стоила нападавшему. Сейчас же с другой стороны вырос ещё один стегозавр, и новая булава с такими же острыми шипами ударила смертельно раненого зверя.  Вероятно, оружие стегозавра на этот раз зацепило жизненно важные органы – и хищник, взревев последний раз, грузно рухнул на землю. 
       От падения многотонной махины содрогнулась земля. Волна пошла от берега, хорошо качнув лодки, в которых сидели, замерев, зачарованные ужасом невиданного зрелища, люди и собаки. 
       Машина убийства была повержена. 
       Всё было кончено за считанные мгновения. Стегозавры ещё топтались какое-то время около трупов, а затем, продолжая тревожно и как-то жалобно трубить, ушли с поляны в лесную чащу.      
       Наши друзья, помедлив ещё несколько минут, всё же решили высадиться на берег.      
   - Вряд ли звери сюда вернутся, – высказал своё мнение Макшеев. – Хоть их мозг и маленький, но какое-то время неприятные воспоминания сюда их не пустят. Честно скажу, меня что-то не тянет встречаться с этими травоядными опять. Да и трофеи у нас, можно сказать, уже есть – причём добытые без единого выстрела!      
       Уже на берегу Семён Семёнович вслух опознал хищника:      
   - Это цератозавр, – сказал он товарищам. – «Цератозаурус насикорнис», по-латыни. Впервые нашли такого на территории штата Колорадо, верхнеюрские отложения. 
   - Колорадский жук, – пробормотал Макшеев, рассматривая клыкастого «жука», – огромный, мерзавец. 
   - Гроза травоядных, – заметил Папочкин. – Хищник не самый крупный, но и его нам хватит на сегодня с лихвой.
       Участники экспедиции распределили между собой обязанности – пока одни разбивали лагерь, другие занялись обмером динозавров. Предстояло ещё снять с них по возможности хотя бы часть гигантских шкур-«доспехов». Если удастся, то снять их полностью. Тогда в будущем замечательные чучела доисторических монстров превратятся в истинное украшение любого из природоведческих музеев мира.      

       

Глава 20.  И меркнет свет…   

Пока в котле варилось мясо молодого стегозавра, путешественники продолжали возиться с трофеями. Теперь частями разделывали цератозавра, поэтапно снимая шкуру грозного зверя. Во время этой работы они заметили, что вокруг потемнело. 
       Подняв головы, убедились, что небо по-прежнему безоблачно, а вот с Плутоном что-то происходит:  на диске появились тёмные пятна, вследствие чего излучение ослабло. 
       Наравне с этим стало менее жарко. Температура, с утра достигавшая почти тридцати градусов по шкале Цельсия, заметно снизилась. Лёгкая прохлада, безусловно, пришлась, как говорится, ко двору. Но вот эти внезапные сумерки... «Пятна на Солнце» – знакомые, но такие тревожные… 
   - Ядро нашей планеты, оно же центральное светило подземного мира, находится, несомненно, в последней стадии горения, проявляя сходство с потухающей красной звездой, которых во Вселенной хватает. С этим явлением – пятнами на Плутоне – мы уже столкнулись во время прошлой экспедиции, – сказал Каштанов.   
   - Пройдут какие-то сотни лет, а быть может и целые тысячелетия, прежде чем здесь, на цветущей внутренней поверхности планеты, воцарятся мрак и холод, и вся чудом сохранившаяся доисторическая жизнь погибнет! – воскликнул Боровой. 
   - По крайней мере, если это явление обладает периодичностью, мы можем предполагать, что сумерки в Плутонии наступают примерно раз в три года – предположил Папочкин.   
   - Но в том лишь случае, уважаемый Семён Семёнович, если между появлением пятен в 1914-м году и сегодняшним событием не происходило иных «затмений», - возразил Каштанов. 
   - Действительно, – поддержал его Макшеев, – мы ведь находимся под землёй лишь только месяц, около того – и опять сталкиваемся с подобным явлением. В четырнадцатом году, если бы мы находились в подземном мире хотя бы полгода, можно было бы точнее определить периодичность местных «затмений». А так… возможно, сумерки, вызванные пятнами на красном светиле, возникают здесь два, три, а то и пять раз в год!      
       Путешественники привыкли видеть Плутон только сквозь пелену тумана или густую облачность. Сейчас пелена разошлась, и «красно солнышко» предстало во всей своей красе. На Плутон теперь смотрели совершенно свободно, даже не щурясь. Подземное – вернее, внутриземное – светило напоминало предзакатное Солнце, когда единственная звезда нашей Солнечной системы насыщается красными тонами, «фильтруя» свои лучи сквозь атмосферу Земли. 
       На отчётливом диске Плутона виднелись тёмно-пурпурные пятна различной величины и формы. Диаметр подземного светила казался чуть больше солнечного.  Почва, трава, река, деревья вокруг – всё приобрело розовые и даже красноватые оттенки, как частенько бывает на поверхности Земли в тихие часы перед закатом.  И здесь образовалась оглушительная тишина, если слово «оглушительная» к тишине применимо – вдруг замолкли птицы, исчезло жужжание насекомых, затихли далёкие голоса зверей в лесу.  Лишь река по-прежнему журчала своими водами, спеша куда-то на север, к одной лишь ей ведомой цели.      
       В промежутках меж низкими кучевыми облаками, перекрашенными Плутоном в насыщенный розовый цвет, виднелось удивительно чистое небо. Но не голубое, как над внешней поверхностью планеты, а тёмно-синее, с нежными лазурными переливами, напоминавшими северное сияние. 
       Боровой воспользовался случаем, чтобы проверить свои наблюдения почти трёхлетней давности. С помощью приборов он измерил угловой радиус Плутона и его точное положение над условным горизонтом.  Полностью подтвердились прошлые данные:  внутриземное светило находилось точно в зените, как «замирает» полуденное Солнце над экватором. А угловой радиус Плутона составлял по-прежнему ровно двадцать минут. В то время как угловой радиус звезды по имени Солнце – менее шестнадцати минут.   
       Вполне естественно, что на тёмно-синем небосклоне Плутон казался покрупнее Солнца.   
   - Если в ближайшем или отдалённом будущем Плутон погаснет, и весь этот волшебный мир ждёт неминуемая гибель во мраке и холоде, мы просто обязаны спасти хотя бы часть животных, забрав их на поверхность Земли, – твёрдо сказал Папочкин. 
   - …И растений! – добавил Гриша. – Древние растения тоже надо сохранить в особых реликтовых садах! 
   - Наши лодочки никак не тянут на роль Ноева ковчега, даже если мы соорудим из них катамаран, – возразил Макшеев. – Один медведь скоро будет весить, как полноценный и упитанный участник экспедиции!  Мелких ящеров мы ещё как-то сможем запихнуть в клетки, которые ещё предстоит сделать… 
   - По крайней мере, будущие экспедиции надо бы организовать именно с целью спасения древней Флоры и Фауны планеты! – горячо воскликнул Рогацкий, – и устроить для них заповедные оазисы на безлюдных океанских островах! 
   - Да, - согласился теперь Макшеев, – такие экспедиции потребуют напряжения сил многих сотен людей. К подобному труднейшему делу следует привлечь правительства разных стран – и всевозможных Рокфеллеров!  А то их денежки только зря накапливаются в «отдельно взятых» карманах.   
   - А назвать заповедные островные оазисы, например, можно… зоологическими парками Юрского периода! – продолжал мечтать Гриша. 
   - Почему только Юрского? – улыбнулся Каштанов, – и Мелового периода, и Третичного... Подозреваю, что скоро мы встретим и представителей Триасовой фауны.
       Продолжая разговор, без спешки пообедали и прилегли вздремнуть. Рогацкий, которому спать не хотелось, остался на дежурстве, зарядив два ружья – одно разрывной пулей, другое мелкой дробью. 
       Вокруг по-прежнему царила тишина. Собаки тоже спокойно спали, заняв «посты» по бокам своей пещерной воспитанницы, мордочка которой была измазана сгущённым молоком. Спящий медвежонок шумно сопел носом и подёргивал пухлыми лапами – что ему снилось, нетрудно было предположить. Время от времени или Генерал или Майор поднимались и, покрутившись на месте, нюхая воздух вокруг, опять ложились на траву. 
       Справедливо решив, что, если б собаки почуяли опасность, обязательно залаяли или хотя бы заворчали, Гриша с чистой совестью предался сладостным мечтам о будущих парках Юрского периода на поверхности Земли. 
       Через пару часов отдохнувшие участники экспедиции один за другим возвращались к прерванным делам. Решили, что, пока сумерки царят в подземном мире, плыть далее по реке небезопасно, лучше остаться в лагере – и тем временем привести в порядок накопленные трофеи. А также совершить пару-тройку ближних экскурсий – с тем, чтобы пополнить не только  научные коллекции, но и запас мяса на будущее. Можно и навялить впрок мясо стегозавра, которое оказалось на удивление нежным и вкусным.      
       Так, в хозяйственных заботах и коротких экскурсиях, вылазках в лес, и прошли четыре неотличимых от ночи дня – точнее, восемьдесят пять часов, по истечении которых лик Плутона посветлел, тёмные пятна исчезли, а друзья продолжили свой путь вниз по реке.      

       

Глава 21.  Море плезиозавров 

За неполные сутки «постсумеречного» плавания местность вокруг разительно изменилась. Берега превратились в болотистые трясины, и пристать к ним даже для кратковременного отдыха не представлялось возможным.
       Стало жарко, с болот летели мириады жалящих насекомых. Сейчас бы посидеть у костра, под защитой дымной завесы, но, увы.  Попытались на первой лодке зажечь дымокур, но он давал недостаточно дыма. 
   - Обратите внимание, – сказал Каштанов, – берега раздались в стороны настолько, что похоже, мы входим в устье реки. А значит, впереди, вероятнее всего, море или крупное озеро. 
       Действительно, далеко впереди открывались безбрежные пространства с настоящими морскими волнами – невысокими, но, как вскоре убедились путешественники, солоноватыми. Здесь, у песчаного берега, пресная речная вода смешивалась с морской, солёной. 
       Наконец у путешественников появилась возможность отдохнуть, разбив лагерь. Причём не на жёсткой траве и хвощах, а на шикарном беловатом песке, почти «курортного типа».  Воистину тепличные условия, как по заказу! 
       Пятна изумрудно-зелёной растительности сливались далеко от берега в сплошную полосу труднопроходимых зарослей. Растения не могли подступить вплотную к воде, отделяясь от неё широкой полосой чистого песка.  Вероятно, морской прибой, который наверняка усиливался во время штормов, не давал растительности как следует укорениться близ воды. 
       Здесь, на обширном пляже, где свежий морской бриз отгонял докучливую надоевшую мошкару, друзья и расположились на ночлег. 
       Выгрузив на берег вещи, затащили обе лодки поближе к палатке – пока поставили только одну – и развели костёр. Тут же поставили на огонь пресную воду в большом закопченном чайнике с помятыми боками, которому сильно досталось во время сплава по гористому участку реки. 
       Всем хотелось искупаться – но зайти на глубину, чтобы всласть поплавать, оказалось не так просто – даже в сотне шагов от берега вода еле-еле достигала пояса.  И мелководье, и лёгкая солёность волн всем напомнила Прибалтику – именно «игрушечность» прибрежных вод сходна была с побережьем Балтийского моря. 
       Освежившись, путешественники собрались вокруг веселого костра, в котором потрескивал собранный на пляже сухой и обточенный волнами древесный плавник. Сидя за вкусным чаем из душистых трав и золотистых листьев гинкго, принялись обсуждать дальнейший маршрут экспедиции.  Можно, конечно, рискнуть и попытаться достичь противоположного берега… но полной уверенности в успехе такого предприятия не имелось.  Редкие серо-зеленоватые полоски, чуть различимые даже в сильный бинокль, могли оказаться всего лишь безжизненными морскими островами – да ещё без рек и ручьёв, то есть без пресной воды. 
       Но ведь одна из этих далёких полосок могла оказаться мысом континента, материка, или очень большого острова с изрядными запасами пресной воды? Могла, но… стоило ли рисковать? 
       Более реально – безопаснее, по крайней мере – продолжить плавание вдоль берега.
       Но вот на запад или на восток? 
       Решение отложили на потом, а пока занялись рыбалкой. Тем более, что запасы мяса рано или поздно должны были подойти к концу, следовало их поберечь. К тому же, любопытно – какой окажется на вкус уха из морской рыбы?   

   Первая же пойманная рыба оказалась кистепёрой и «главный зоолог экспедиции» не преминул прокомментировать сие знаменательное событие:      
   - Сейчас мы с вами, друзья, как бы «окунулись» на минутку в совсем древние времена – в ранний палеозой, почти 500 миллионов лет назад.
   Тогда, именно тогда, рыбы начинали потихоньку «превращаться» в земноводных. И вот что интересно:  пятипалая конечность (лапа, а затем и рука кое у кого!) у самых первых «покорителей суши» возникла путём уменьшения числа плавниковых лучей.      
   – Ясное дело, - кивнул головой Макшеев.       
   – Если именно с этой точки зрения взглянуть «зорким взором» на человеческие руки-ноги, то начинаем понимать, что находятся они… на очень уж низкой ступени развития.   
   – Иначе говоря – рука является примитивным органом?! – удивился Рогацкий.      
   – Да – но лишь с исторической, вернее, геоИсторической и палеонтологической, эволюционной в самом широком смысле точки зрения. Да и ещё раз да!      
   Но, говорю я Вам, и ещё раз повторяю – НО:   
Было бы ошибкой считать руку человека примитивной в буквальном смысле, тем более в бытовом, повседневном «приложении».   
   Дарвин считал, что человек не смог бы достигнуть своего господствующего положения на планете, не имея таких рук. Другие великие (среди них, кажется, Фридрих Энгельс, но тут я затрудняюсь утверждать наверняка) тоже высказывались подобным образом. А нам, друзья-следопыты, учёные, исследователи подземного мира, остаётся только согласиться с ними!..      
   – Короче говоря, человеческая рука «зародилась», можно сказать, зАдолго до появления самогО человека! – а именно в эру палеозоя, приблизительно 350 – 500 миллионов лет назад!..- восхищённо воскликнул Гриша.      
   - Пару слов ещё об одном парадоксе – но парадокс он лишь на первый взгляд:      
   Примем (пока на веру, доказательства через минуту!) следующий тезис:
«…Переход кистепёрых рыб к жизни на суше явился результатом… их стремления остаться в воде!!!»       
   Странное утверждение? Давайте поглядим, давайте рассмотрим подробнее.      
   А дело обстояло так. Предки панцирноголовых амфибий мало отличались от кистепёрых рыб (в широком смысле, и те и другие – почти одно и то же… скажем, древние кузены).   Единственное, что прямо-таки бросалось в глаза «путешественникам во времени» (если таковые имелись) - у древних земноводных были сильнее развиты плавники.      
   Здесь и плюсы и минусы. «Минус» в том, что мощные плавники мешали хорошо плавать. У кистепёрых же рыб имелись более лёгкие, удобные «для купания» плавники. 
   Однако – менялся климат, участились и засухи. Вот тут-то и пригодились древним амфибиям их массивные «плавники-лапы».      
   Такие мощные плавники (по сути, первичные лапы) явились залогом более быстрого и успешного передвижения по илистому дну пересыхающих водоёмов. И это, безусловно, хороший «плюс»!      
   Многие кистепёрые рыбы гибли на полпути, тогда как «древние кузены» (первые древние амфибии) успевали добраться ЖИВЫМИ до следующей подходящей лужи!
   Так шёл естественный и жестокий древний отбор, так и получилось, что выживали те, кто смог лучше адаптироваться к новым условиям, скорее доползти до воды под палящими лучами солнца. Выживали, и успевали даровать жизнь своему потомству!..   
   Вот и выходит, что переход амфибий к жизни на суше вызван был как раз их стремлением ОСТАТЬСЯ в воде!      
       
       Разговоры разговорами, но рыбалка продолжалась.      
       Одни участники экспедиции забросили удочки напротив лагеря, иные же – а именно Макшеев и Папочкин – побрели по мелководью назад, к устью реки, где вода казалась поглубже, и шансы поймать приличную рыбину резко возрастали. 
       Вскоре Макшеев уже резко подсекал и выбрасывал на песок одну рыбу за другой. Они, шлёпая хвостами и подпрыгивая на песке, переливались всеми цветами радуги в лучах Плутона и напоминали речную форель. 
       Семёну Семёновичу не везло.  Первая же рыбка сорвалась у него с крючка, другая «форелька» оказалась мелковата.
       Вода здесь отличалась прозрачностью, и стайка рыб, что крутилась вокруг Макшеева, различалась достаточно отчётливо. Над песчаным дном вдруг мелькнула чья-то змеевидная тень и что-то резко дёрнуло под водой леску. Макшеев с трудом удержался на ногах. Тень исчезла, а рыбак рассматривал улов – на крючке болталась голова крупной «форели», ровнёхонько срезанная как раз под жабры чьими-то острыми зубками. 
   - Семён Семёнович! – крикнул он Папочкину. – Давайте-ка выбираться на берег! Конкуренты атакуют! Похоже, здесь и кроме нас имеются неплохие рыбаки! 
       Уже выйдя на сухой песок и собрав пойманную рыбу в тонкостенные кожаные мешки, Макшеев и Папочкин внимательно рассматривали прибрежные воды.  Невдалеке из волн высунулась маленькая голова на тонкой шее, повернулась влево-вправо, и опять нырнула. 
   - Вот он! – крикнул Макшеев и показал на животное. – Точно, это он сорвал рыбу с крючка! 
   - Детёныш плезиозавра, – констатировал Семён Семёнович, – или представитель какого-то мелкого вида этих морских ящеров. Да крупным здесь, на мелководье-то, и не разгуляться. 
       Вдали показались ещё длинные шеи, увенчанные относительно небольшими головами. Эти животные казались крупнее. Они медленно двигались по направлению к мелководью, где только что рыбачили наши друзья.  Казалось, что по морю грациозно плывут чёрные лебеди. 
   - Родители, – уверенно сказал Папочкин, – ищут своего шустрого малыша. Того, который стащил вашу добычу, уважаемый Яков Григорьевич.
       Взрослые плезиозавры, с длинными шеями и двумя парами ластообразных конечностей, в длину достигали пяти метров. И Макшеев, и Папочкин хорошо помнили этих животных, столкнувшись с ними в прошлом путешествии. Тогда удалось добыть и тщательно рассмотреть одного из морских ящеров. Плоское с нижней стороны тело заканчивалось коротким хвостом, а пасть, усеянная мелкими но очень острыми зубами, была достаточно длинной, чтоб успешно хватать рыб и даже маленьких птерозавров, летящих низко над водой.   
       Подвижность и грация этих морских охотников была потрясающей. Уйти от них в волнах казалось просто невозможным. 
       Уже в лагере Макшеев, рассказывая о совместной рыбалке с детёнышем ящеров, предложил назвать обширный водоём не иначе как Морем Плезиозавров.  Получив одобрение, он услышал встречное предложение – дать имя реке, по которой экспедиция успешно прибыла в морской край. Совместными усилиями подобрали неплохое название – Медвежья река. 
   - В честь Плутоши, – кивнул Папочкин, указывая на весёлого и в меру упитанного медвежонка, который в эту минуту увлечённо грыз одну из пойманных рыбин – не от голода, а, скорее, для игры.  Как только «форель» перестала бить хвостом и затихла, Плутоша потерял – вернее, потеряла – к ней интерес.   
       Итак, в этот светлый погожий день, первый день пребывания экспедиции у моря, на карте подземного мира, помимо различных значков и множества цифр, обозначавших расстояния, высоты и т.п., появились два названия – Медвежья река и Море Плезиозавров.   

       

Глава 22.  Теория расширения планеты 

Поговорив о разнообразии плезиозавров, путешественники пришли к выводу, что в море могут обитать и представители других родов, кроме собственно плезиозавров. Например, эласмозавры, эретмозавры и криптоклейды.   
       Кроме плезиозавров здесь, безусловно, должны водиться и многие иные морские ящеры – ихтиозавры (в том числе эвринозавры), а также тилозавры и мезозавры. 
       Папочкин рассказал, что впервые плезиозавры появились на Земле в самом начале Мезозойской эры, то есть в морях триаса.  Тогда их было немного.  В Юрском периоде группа морских ящеров увеличилась и количественно, и качественно – уже в ранней юре существовало довольно много видов плезиозавров. Но расцвета своего эти морские хищники достигли в Меловом периоде мезозоя.  Однако в конце Мелового периода они почему-то полностью исчезли на поверхности планеты – и сохранились лишь здесь, в морях подземной Плутонии. 
   - Вероятнее всего, некие планетарные катаклизмы, встряхнувшие Землю, стали причиной резкого изменения не только климата, но и вод – океаны и моря, скорее всего, заполнились массами сероводорода, который в результате землетрясений поднялся в верхние слои морских вод. Что и привело к гибели плезиозавров и прочих морских ящеров. Одни задохнулись в ядовитой среде, другие просто утонули в морских пучинах – поскольку плотность воды, содержащей сероводород, резко меняется. И, вследствие этого, животные не могли удерживаться на поверхности, как бы проваливаясь на дно. Там, очутившись на большой глубине, тела ящеров могли быть попросту раздавлены чудовищным давлением водных слоёв.   

   - До недавнего времени я придерживался малоизвестной гипотезы расширения Земли – есть такая теория, – сказал в ответ на это Каштанов. – Её первый тезис шутки ради можно изобразить так:  «ЗЕМЛЯ УВЕЛИЧИЛАСЬ. ДИНОЗАВРЫ ЭТОГО НЕ ВЫНЕСЛИ».  А если совсем коротко, то со времени возникновения жизни на Земле диаметр нашей планеты увеличился почти вдвое, а поверхность – в четыре раза. 
   Гипотеза расширяющейся Земли, сторонниками которой являются всемирно известные ученые, такие как Николай Цвелёв, Андрей Рябоконь и Михаил Задорнов, хорошо согласуется с многочисленными научными данными и практически свободна от недостатков иных теорий. Например, существенным изъяном теории дрейфа континентов, основанной лишь на сходстве в очертаниях материков, явилась нереальность «плавания» континентов, на которые якобы распался единый суперматерик, противостоящий супер-океану. Точные расчеты показали, что континенты не могут «плавать», так как своим основанием очень прочно соединены с нижними слоями земной коры. 
   Согласно современному варианту гипотезы расширяющейся Земли, со времени появления первых живых организмов диаметр планеты увеличился почти вдвое, а поверхность, соответственно, в четыре раза. Об этом я уже говорил. 
   Расширение Земли было неравномерным. В разные периоды оно происходило то быстрее, то медленнее. Промежутки между образовавшимися континентами заполнялись водой и становились океанами. Влажность климата уменьшалась, а радиация вследствие истончения атмосферного слоя усиливалась, что приводило к вымиранию одних групп растений и животных и процветанию других, обладавших бОльшим «запасом прочности». 
   В качестве модели, иллюстрирующей гипотезу, можно взять резиновый шар, покрытый снаружи не растягивающейся отвердевшей оболочкой. При раздувании она распадается на отдельные блоки, между которыми мы увидим растягивающуюся резиновую основу. Очевидно, что образовавшиеся блоки-«континенты» остаются прочно связанными со своей резиновой основой. 
   Согласуются с гипотезой расширяющейся Земли палеомагнитные данные, а также исследования геологического строения дна океанов:  древность морских отложений увеличивается в направлении от океанических хребтов («швов», откуда и началось расхождение блоков) к берегам материков. 
   С этими швами в основном совпадает и линия подводных океанических вулканов (которые некоторыми учёными принимаются за единый подводный вулкан, «шалости» которого и вызывают большинство разрушительных цунами), длина которой превышает длину экватора !..     Расширение Земли в древние времена явилось, по всей видимости, следствием внутренних факторов, химических, а точнее, физико-химических процессов.  Среди них в первую очередь следует выделить происходящий в земных глубинах при сверхвысоких давлении и температуре распад более тяжёлых элементов на более лёгкие. 
   При таком распаде объем планеты увеличивается, а ее масса остается неизменной. 
   Интереснейшие выводы из гипотезы касаются эволюции животного и растительного мира. 
   Прежде всего, ею объясняется прерывистость ареалов многих групп животных – широко известно, что близкие виды оленей, медведей, диких кошек населяют разделённые непреодолимой для них океанской преградой просторы обеих Америк, Африки и Евразии. 
   Ещё более важным является объяснение причин вымирания целых групп растений и животных. Более древние группы растений обладали аппаратом фотосинтеза, приспособленным к высокому содержанию углекислоты в атмосфере. Климат становился более холодным (оледенения), сухим и континентальным, менялось состояние атмосферы. Влаголюбивые растения не выдерживали экстремальных для них условий. Наиболее приспособленными к новым условиям оказались возникшие в горах покрытосеменные (то есть цветковые) растения, которые и стали победителями в борьбе за существование, «спустившись с гор» и сменив вымершие гигантские папоротники, хвощи и саговники почти повсеместно. 
   Происшедшие изменения привели, согласно этой теории, к массовой гибели динозавров и аммонитов в конце Юрского периода. 
   Процессы эти необязательно сопровождались катастрофическими «симптомами» – хотя, конечно, тектонические катастрофы играли существенную роль в истории Земли.  Вероятно, освободившиеся в результате вымирания равнинных видов территории постепенно заселялись спустившимися с гор, т.е. находившимися в сходных экстремальных условиях, более приспособленными видами, которые, как показывают палеоботанические данные, вовсе не являются потомками обитавших здесь прежде растений. 
   Если гипотеза расширяющейся Земли соответствует реальности – а именно так, судя по всему, и есть – то наши с вами перспективы на ближайшие тысячи и миллионы лет не вполне приятны:  климат станет ещё более засушливым, а атмосфера – ещё более проницаемой. 
   Впрочем, стоит ли расстраиваться по этому поводу? Гораздо важнее то, что постепенно мы вплотную приближаемся к пониманию своей глобальной истории, истории развития Земли, биосферы и человечества – а быть может, и всей Вселенной. 

   Существование пустот внутри нашей планеты значительно трансформирует гипотезу расширения Земли – но не отвергает её полностью.  Судите сами: после одного или нескольких резких расширений планеты её диаметр значительно увеличился, в внутрипланетные физико-химические процессы, в том числе имеющие характер, скажем, ядерных, полностью исчерпали себя.
   Что же происходило дальше? 
   Предположим, последнее расширение планеты произошло 60 или 70 миллионов лет назад. Прорвав земную оболочку в нескольких местах, остатки раскалённой лавы хлынули на сушу – и в океаны!  А на освободившееся место, в подземные пустоты, устремились, бурля и закипая, океанские воды – и воздушные массы. Разумеется, на первых этапах такого адского кошмара вряд ли уцелеет и мелкая форма жизни – я не говорю уже о крупных животных. 
   Вначале в недра планеты спустились, вероятно, лишь некоторые микроорганизмы, устойчивые к высоким температурам. Подобные живут и сегодня у бурлящих вод океанских гейзеров на дне морском.  Там, у подножия скрытых толщей вод морских вулканов, близ подводных термических источников температура воды способна достигать восьмидесяти и даже девяноста градусов!  Вода почти кипит – казалось бы, любая жизнь в таких условиях невозможна. И всё же она – жизнь – находит для себя лазейки! 
   Позже, когда система приходила в некое шаткое равновесие, через открытые отверстия могли проникнуть иные формы жизни. И даже если 99 процентов из них при этом погибало, сейчас мы с вами имеем счастье видеть потомство того самого единственного уцелевшего процента!  Это что касается подводных сквозных отверстий.
   Миграция же по суше динозавров и прочих сухопутных животных, скорее всего, происходила менее трагическим путём. 
   - Но существуют и другие версии вымирания динозавров, – решительно возразил Боровой. – Резкое похолодание климата, изменение или истощение природных ресурсов, кардинальные изменения в царстве Флоры, конкуренция со стороны млекопитающих, кислородное голодание, усиление космической радиации…
   - Вот, кстати, есть любопытная флористическая гипотеза, – включился в спор Гриша. – Возможно, динозавры погибли из-за массового отравления алкалоидами покрытосеменных растений – то есть, цветковых – которые почти всюду сменили или частично вытеснили представителей растений голосеменных!  К исходу Мелового периода цветковым уже принадлежало господство на Земле. Я бы даже сказал, что цветы захватили планету! 
   - Могу возразить, – мягко произнёс Каштанов. – Цветы господствовали на поверхности планеты – вернее, на суше, океанов мы сейчас не касаемся – в начале позднего мела. Именно тогда покрытосеменные растения оттеснили хвойных и других представителей голосеменных, «задвинув» их далеко «на задворки эволюции», на второй план. Следовательно, если рассуждать логически, то, следуя вашей версии, динозавры уже погибли бы от смертельных доз алкалоидов как раз в начале позднего мела – однако этого не произошло. Динозавры ходили по планете, представьте, ещё и двадцать, и двадцать пять миллионов лет после того как наглотались отравы!  Полагаю, новая пища оказалась для них безвредной – более того, пришлась им по вкусу. Ну что вы на это скажете? 
   - М-м… – недовольно и неопределённо промычал Рогацкий. Пока что никаких «бронебойных» контрдоводов у него в голове не возникало. 
   - Так что же погубило динозавров? – с интересом спросил Макшеев. 
   - Позвольте обратить ваше внимание на любопытный факт, – сказал долго молчавший Папочкин. – Мне, как зоологу, приходилось нередко сравнивать обитателей джунглей и открытых степных равнин. Должен вам сообщить, что животные в джунглях обладают, как правило, малым ростом. Серая газель, к примеру, лишь чуточку покрупнее нашего зайца. А взрослые лесные козы росточком с наших козлят.  Бегемоты в лесных реках еле-еле дотягивают до полутора метров – а гиппопотамы из рек саванн достигают четырёх… Даже бивни лесных слонов гораздо мельче – да и качество их похуже – чем у слонов, живущих на просторах африканской саванны. 
   - В чём же причина таких разительных отличий? – вновь задал вопрос Макшеев. 
   - Думаю, дело заключается в следующем. В джунглях имеет место интенсивное, сильнейшее химическое выветривание. Дожди, выпадая в джунглях, насыщаются органическими кислотами за счёт разложения большого количества лесной растительности, и активно разрушают не только верхний слой почвы, но и камни, горные породы под ними.
   - Твёрдые породы постепенно превращаются в глину – кору выветривания, верхнюю часть которой мы называем почвой, – уточнил Каштанов.
   - Совершенно верно, – согласился Папочкин.  А Боровой добавил пару слов по своей специальности: 
   - Здесь, в джунглях, господствует так называемый промывной режим. Обильные дождевые воды, проходя через почву, быстро вымывают из неё легкорастворимые элементы…
   - …Такие как натрий, калий, кальций, – подхватил Каштанов. – Даже малорастворимые соединения кремния, алюминия, железа – и те частично растворяются...
   - …И усваиваются из почвенных вод растениями! – торопливо сообщил Гриша. – Например, соединения кремния накапливаются в стволах бамбука, в листьях некоторых деревьев. Поэтому ствол травы под названием «бамбук» очень твёрдый, а листья таких деревьев жёсткие. 
   - В основном соединения кремния, алюминия и железа накапливаются в почве, как бы цементируя её, а заодно и окрашивая в красноватые и желтоватые оттенки. Возникает характерная пористость почвы, а в её поры легко проникает воздух, – уточнил Каштанов. 
   - Так вот, известно, что известь – важная, даже необходимая часть скелетов животных. Но как раз в джунглях-то и ощущается её нехватка! – продолжал Семён Семёнович. – Мелкие размеры лесного зверья во влажных тропических и субтропических джунглях как раз и есть самое прямое следствие недостатка извести! Такое вот приспособление живых организмов, которое выражается в уменьшении их скелетов – и всего остального, что на их скелетах «нарастает», соответственно!  А в саваннах, напротив, осадков куда меньше, почва промокает неглубоко, вымывания не происходит. Все «биологически активные добавки», соли кальция остаются в почве – из которой легко усваиваются растениями, а затем, «по цепочке», животными.  Поэтому обитатели саванн значительно крупнее! 
   - Интересно, – задумчиво сказал Макшеев, – нехватка в пище важных элементов должна, по идее, отрицательно сказываться и на организме человека. Низкое содержание натрия в пище тропических жителей не может обеспечить потребностей организма. Кроме того, много поваренной соли в джунглях выделяется с потом. Духота, жара – типичные условия тропиков. Вероятно, именно поэтому африканские пигмеи такие маленькие? Они ведь живут в джунглях? А масаи – рослые, высокие негры – напротив, обитатели саванн.       
   - Но причём здесь древние ящеры? – заволновался Рогацкий. – Какое отношение всё это имеет к их гибели?.. 

       

Глава 23.  Гибель динозавров   

- Давайте по порядку – сказал Папочкин. – Позднемеловая эпоха Мезозойской эры началась масштабнейшей трансгрессией моря. Океаны и моря затопили огромные низменные пространства материков нашей планеты, а прибрежные горы превратились в архипелаги островов.  Почти на всех территориях Земли установился тёплый влажный климат, в полярных областях зазеленели пальмы. Это продолжалось миллионы лет – практически до конца Мелового периода. На планете шли обильные дожди, сплошной сезон дождей! Только представьте себе – дождь без перерыва (ну, почти без перерыв) идёт миллион лет! Потом ещё миллион лет, потом ещё десять миллионов…   
   - Кошмар! – ужаснулся Гриша. 
   - Но, по сути, ведь так и было. Даже в нынешней безводной пустыне Гоби климат был тогда влажным и тёплым. Повсеместно соли кальция уносились грунтовыми водами в реки, озёра, затем в моря и океаны… Короче говоря, вымывание извести из почвы тоже продолжалось долго, миллионы лет.  И в конце Мелового периода почвы настолько обеднели, что динозавры стали испытывать… известковый голод!  Их кости, не получая достаточного количества «строительного материала», становились мягче и легко деформировались под грузом гигантских тел. Это и привело к гибели великанов-ящеров! 
   - Так вот почему скелеты ящеров зачастую обнаруживались в исковерканном, как бы скорченном состоянии, словно после судорог! – воскликнул Каштанов. – Попадаются ведь и отдельные искривленные кости вымерших динозавров. Я слышал, что даже толщина известковой скорлупы яиц динозавров уменьшилась к моменту завершения Мелового периода!   
   - А это ведь особенно страшно для ящеров, – подхватил зоолог, – беззащитное потомство которых в значительной мере обрекалось этим на гибель! Впрочем, счастливые жители Плутонии вымирания, как мы видим, избежали. 
   - Страшно подумать, что творилось на поверхности Земли в те времена – произнёс Макшеев. 
   - Вот именно! Сперва от рахита начали умирать ящеры травоядные. Затем, естественно, и хищные – ведь им просто нечем стало питаться! Не исключено, что катастрофический рахит у динозавров сопровождался и жуткими расстройствами пищеварения, и даже, представьте себе, нервными расстройствами. Всё это ускорило их гибель…   
   - Динозавры становились психами? – удивился Гриша.   
   - А что вы думаете, очень даже может быть, – задумчиво проговорил Боровой. – Если у современных млекопитающих даже внешне «безобидные» стрессы – непривычный шум, например, или длительное пребывание в четырёх стенах у собак, для которых как воздух необходим простор, так сказать, созерцание перспективы, взгляд вдаль – способны вызвать психические расстройства… то что говорить о биохимических катаклизмах, бушующих в каждом отдельно взятом живом организме.
   - Ну а как быть с маленькими динозаврами, – снова спросил Рогацкий. – Для них бессолевая диета, вероятно, была не так страшна? Те же ящерицы или черепахи, которые жили в одно время с динозаврами, благополучно существуют на поверхности Земли и сегодня.
   - Да, отчего погибли динозавры-карлики? – поддержал Гришу Макшеев. 
   - Скорее всего, между мелкими динозаврами и стремительно развивающимися в новых условиях млекопитающими, тоже пока ещё весьма скромных размеров, завязалась жесточайшая схватка – не на жизнь, а на смерть!  Из бескомпромиссной, безжалостной борьбы за место под Солнцем, борьбы за существование млекопитающие (настоящие звери! – причём именно в научном, биологическом смысле этого слова) однозначно вышли победителями. Вытеснив, полностью истребив близких им по размерам динозавров-карликов. А затем уже и некоторые млекопитающие начали увеличиваться в размерах. 
   - Меня такой вопрос интересует, – сказал Каштанов, – насчёт огромных скоплений скелетов и отдельных костей динозавров. Зачастую их обнаруживают на сравнительно малой площади – словно ящеры загодя приходили умирать в одно и то же избранное ими место. Просто фантастика! Только подумайте – ящеры толпой приходят умирать – заранее! – на своё кладбище.  Ну ведь не могли же они обладать столь развитым интеллектом, обременённым к тому же кладбищенским пессимизмом?!   
   - И этому есть объяснение, – ответил Папочкин. – Мне думается, разрешение загадки – в образе жизни многих крупных динозавров. Колоссальная масса тела бронтозавров и, к примеру, диплодоков вряд ли позволяла им свободно и подолгу прогуливаться на суше. Скорее всего, почти всё своё «свободное время» они – буквально – проводили «по уши» в воде.  Ну, пусть не по уши – это я так, для красного словца – но в воде, определённо. Как бегемоты! Вроде компенсации огромного веса, что постоянно тянет к земле, давит на конечности. Пробежать по лужку пару раз в день бегемот ещё может, но он не может неделями обходиться без воды! И в основном – сидит в озере или реке.  За это, кстати, «говорят» и очень слабые зубы крупных травоядных динозавров – такие пригодны лишь для пережёвывания мягких и сочных водных растений...   
   …Опять же, у диплодока ноздри и глаза сдвинуты кверху – тоже как у гиппопотама – чтобы видеть и дышать, выставив из воды лишь голову, даже часть головы. То есть, получается, в прямом смысле:  сидели в воде, забравшись по уши!  Ну, и умирали они в воде, само собой. Ослабевшему или старому животному всё труднее выбираться на сушу.  И если смерть настигала ящера в реке, то сильное течение уносило его в озёра или в моря. Там погибшие динозавры накапливались, образуя стихийное кладбище – «интеллект» здесь, понятно, вовсе ни при чём.  А если море в устьях рек постоянно бурлило из-за каких-то климатических особенностей, частых штормов – ну что ж, тогда волны разрушали тела, скелеты на отдельные части, беспорядочно перемешивая кости. Подобное и обнаруживается на раскопках.   
   - В общем, целевые прогулки на кладбище динозавры не совершали, – подвёл черту разговору Макшеев. 
   - Интересно, а не случись тогда этой… трансгрессии морей и океанов – сейчас мы любовались бы динозаврами во всей их красе? – мечтательно произнёс Гриша. 
   - Скорее всего, любоваться было бы некому – слегка усмехнулся Каштанов. – Они вряд ли позволили бы нашим крохотным предкам развиться в полную силу.  Скорее, сейчас маленькие обезьянки – может, и человекообразные «гориллки»! – содержались бы в качестве домашних любимцев у каких-нибудь шибко умных и гуманных велоцирапторов… Или же в клетках зоологических парков, куда по выходным папы-ящеры или мамы-динозавры водят своих малышей развлечься.   
   А динозавры-профессора изучали бы разных приматов и грызунов, раскапывая в Канзасе или Аризоне осадочные породы Юрского периода и сравнивая найденные скелетики с «такими глупыми, тупыми человечками» из клеток…       
 
       

    Глава 24.  Экспедиция идёт налево! 

     Погода благоприятствовала морскому путешествию. Очистилось небо, и сквозь редкие облака проступил фантастической красоты пейзаж. 
       Благодаря вогнутости земной поверхности отсутствовала чёткая линия горизонта, и две полосы берега – жёлтая, песок, и зелёная, растительность вдоль него – уходили вдаль и словно вверх, поднимаясь к небу…   
       Далеко впереди – может, на расстоянии в сотни километров, атмосферная дымка сгущалась, и полоска берега словно растворялась в ней. Но можно было заметить, что где-то там, далеко-далеко, берег плавно поворачивает вправо. У всех возникло такое ощущение, будто они находятся на дне гигантской чаши. 
       Поскольку в предыдущие дни речного плавания, когда, приближаясь к своему устью, Медвежья река значительно расширилась, а во время движения экспедиция держалась левого берега, то и лагерь сейчас находился слева от реки.  Далее плыть по морю тоже решили в этом направлении. Насколько будет возможно, по мелководью – чтоб избежать «более плотного» знакомства и общения с хищниками таких прекрасных, но и таких опасных изумрудных вод с «островками» водорослей.    
       Но сперва следовало надёжно спрятать накопленные научные сокровища.  С этой целью подальше от берега – у самой кромки тропических зарослей, в песке – вырыли вместительную яму и складировали в неё все ценности, собранные экспедицией за последнее время:  образцы горных пород и золотые самородки, найденные накануне Макшеевым, гербарии, замотанные в кожаные мешки, обработанные шкуры, черепА ящеров, кости добытых доисторических животных, изумительной красоты раковины речных и морских моллюсков.  Риск намочить всё это богатство при морском плавании – например, в случае шторма, бури – был слишком велик. Да к тому же, сильно мешал чрезмерный вес научной коллекции. 
       Разумеется, все понимали, что обратный путь – через пару недель, или через месяц, в зависимости от новых обстоятельств – обещает быть утомительным и крайне трудным.  Ведь предстоит, во-первых, двигаться против течения реки, а во-вторых, забирать коллекции из ранее устроенных складов-пирамид. 
       Предстояло, вероятно, построить крепкий и лёгкий плот, но так далеко вперёд участники экспедиции предпочитали не заглядывать. Пока хватало и других впечатлений, их ждали новые удивительные открытия. 
       Яму-склад засЫпали песком и редкими камнями, с трудом найденными в окрУге. Над ней, по традиции, устроили внушительную пирамиду из кусков древесных стволов, лёгкого плавника – этого добра в избытке хватало на песчаном берегу. Морские волны, помимо обточенного водою плавника, прибивали к берегу множество интереснейших для пытливого исследователя вещей, представляющих собою фрагменты, а то и целые, мало повреждённые экспонаты как из царства Флоры, так и из царства Фауны. 
       Кстати, именно благодаря этому обстоятельству Семён Семёнович смог досконально изучить и препарировать несколько небольших трупов морских и летающих ящеров, а также не так давно вынесенное из реки в море тело одного из травоядных динозавров.   

       Над пирамидой водрузили красный флаг, чтоб её можно было заметить издалека, а в стеклянной бутылочке поместили краткое описание путешествия на всём отрезке пути от юрты в полярной тундре до морского берега.   
       Разумеется, памятную бутылочку наглухо запечатали, во избежание попадания влаги.