Я жертва этих рук – пусть изувечат.
Великой низостью любви предельной -
Сухим поленом, идоловой свечкой –
Сгореть готова страстью неподдельной.
О, как изнемогая тело пело,
Разбуженное опытным Никколо.
Как беспощадно, ласково, умело
Меня теснил к скуле иссиня-колкой,
Муаровой, как мрак катаны чёрной.
Клал на моё бедро тугое ухо.
Я – грифа шею длинную покорно
Жестоким пальцам подставляла. Глухо
Шипел смычок, такой же раб галерный,
Тянул из тела воющие жилы.
Кровь – музыкою назовут манерно
Укутанные в кружева. Служила
Им боль моя - душе казалась сладкой,
Берущей сердце в колдовские клещи.
Я – музыка его, восторг припадка.
Он – о душе напел такие вещи…
Измученной – она спускалась в бездну,
Оплаканная – поднималась в небо.
Так – только творчество способно: между
Двух ипостасей быть насущным хлебом.
Играл наотмашь – каждый звук пожаром
Трещало тело дерева, пылая
От рук. Дыхание – смертельным жаром –
Чахоточным… В последний раз, прощаясь
По сердцу розгой: «Я – подарок миру!
Я – боль и яд, музЫкой оскопивший
Свои желания. Но мне она, как миро.
Отравленный… и досыта вкусивший».
И поражения тоска «сдаюсь!» кричала
В попытке быть собой, а может – выше.
Жизнь цену смерти в личный счёт включала:
Не так уж высока за сбывшееся. Слышал,
Как музыка лилась, и жгла, и пела,
Свободная в звучанье и во мне.
В моём роскошном теле беспредела
Изодраны все струны. На войне,
В сражениях с самим собой нет правых:
А Гений – вектор уходящий в вечность.
Путь творчества – всеядность и отрава,
Где пройдена отметка «человечность».