На рее труп болтается засохший:
Видать, всерьёз кому-то помешал.
Сидит у мачты старичок продрогший
И точит свой зазубренный кинжал.
Ни одного неточного движенья.
Вот, лезвие попробовав рукой,
Он руки опустил в изнеможеньи:
«Как ни старайся, всё равно тупой!»
Седой старик был лоцманом умелым;
Уверен был: такому не пропасть,
Пока назад, примерно, месяц целый,
На судне вмиг не поменялась власть:
Убиты капитан, старпом и боцман,
На рее вздёрнут корабельный кок,
В живых оставлен только старый лоцман:
Он просто бунту помешать не мог.
Но лоцман знал: как только в порт прибудут,
Его тотчас прогонят с корабля,
И очень быстро люди позабудут,
Кто он такой... Не для него земля.
И новый капитан расправил свиток
И назначал пособников своих
На должности недавно перебитых:
Людей никчёмных, но зато лихих...
Загажен камбуз, люди голодают,
Прокисшим пивом поят моряков;
Старпом подолгу где-то пропадает:
Бутылку рома хвать — и был таков.
Штурвал заброшен, «нет к нему вопросов»,
Корабль по ветру сам собой плывёт,
Лишь боцман митингующих матросов
Гоняет, а бывает, в ухо бьёт.
На днях, чтоб моряки не бунтовали,
Мол, нечего на судне есть и пить,
Им крепкий ром по крынке наливали.
И тут команда начала чудить.
По пьяни даже якорь утопили.
На мачту затащив мешок песка
И метко скинув, боцмана прибили,
А после — за борт, чтоб наверняка.
Барахтаясь, запутали канаты,
Пытаясь снять, теряли паруса,
Орали, будто пьяные пираты
Во все свои хмельные голоса.
Кто палкой тряс, как первобытный воин,
Кто плёл «тарзанку», перерезав фал,
И только лоцман трезв был и спокоен:
Точа кинжал, за действом наблюдал...
Старик,всю жизнь отдавший океану,
Уверенный, что делает добро,
Подкараулив ночью капитана,
Ему кинжал засунул под ребро.