Шёл-шёл, а дороге всё конца нет. Кажись, не так далеко до хутора, а дойти не получается никак. Устал Лутоня, сел на камушек придорожный, что из травы на обочине едва виднелся. А присел на него Лутонюшка – камень под ним расти начал. Сначала зашевелился, а потом стал приподниматься, да так быстро, что Лутонюшка поторопился спрыгнуть, а то бы минут через пяток на вершине горы очутился. А как только спрыгнул – камень снова в землю ушёл.
В другой раз захотелось напиться Лутонюшке. Нагнулся он, чтоб зачерпнуть ладонью водицы из ручейка, а вода тут же высохла, будто не бывала.
– Мерещится или знахарка чудит? Леший водить не может, до леса ещё дойти надо – ближние-то лесочки все повырублены, какие на дрова, какие на продажу в дальние страны. Что за диво? – подумал Лутоня.
И тут же голос услышал:
– А никакого дива! И Леший не водит, а на меня дак и думать не моги. Ерундой такой сроду не занималась. Только и дела мне с молодцами прохожими шутить!
Глядит Лутонюшка, а хутор-то совсем рядом, в двух шагах. Около домика бабка сено сгребает да ворчит… Да вот откуда она узнала, что он думает?
– Сам вслух говорит, не чувствует, что кричит на три деревни, а тоже мне: откуда бабка знает, что он думает…
Усмехнулся Лутоня, двинулся ближе к бабке:
– Ну, пускай кричал я, а камень-то почто двигался? И вода пропадала? Я же не во хмелю шёл, и дурман-траву не нюхал.
– Ничего знать не знаю, ведать не ведаю. У меня никакие камни не двигаются и ручьи не теряются. Как что пропадёт, всё Авдотья виновата! Чудит да ворожит. А потом бегут: Авдотья, помоги, без тебя пропадём! А мне кто помогал когда?
Смекнул тут Лутоня, что к чему, взял у бабки грабли из рук:
– Остынь, бабушка, вон в тенёчке посиди. Устала, небось, вот и кипишь, как самовар. А я пока сено сгребу да на сеновал сношу…
К вечеру Лутонюшка всю лужайку на сеновал бабкин закинул, от сена отряхнулся, сел на завалинку у дома, ждёт. Долго сидел, уж примаривать с устатку стало, тогда только бабка из окна голос подала:
– В дом давай иди, ужин на стол собрала. Да шевелись, второй раз звать не буду!
Поднялся Лутоня по лесенке на крыльцо, наклонил голову – больно притолока низка, вошёл в горницу. Глазами икон поискал – не нашёл, взглядом с бабкой встретился.
– Молиться надо было в часовню идти – не ко мне. Садись за стол али прочь поди, если не ладно что, - и, заметив его заминку, добавила, - не боись, камни больше расти не станут. Как пришёл, так и уйдёшь.
– Всё ты, бабушка, ворчишь, слова сказать не даёшь. Дедушко-то, поди, давно от тебя сбежал? – ухмыльнулся Лутонюшка.
– Какой дедушко? А ведь твоя правда, сбежал… - обмякла вдруг бабка. – В лесу теперь и живёт. Вы его Лешим да Лесовиком кличете.
– Вот-вот. А не ворчала бы, было бы кому сено убирать!
– Ладно, чего уж поминать. Было, да прошло. Пей давай чай, да беду свою сказывай.
Выслушала бабка Лутоню, задумалась. Помрачнела вся.
– Остыл бы ты, парень. Морок это один, наваждение. Искал бы счастье рядом, а не глядел бы, куда не надобно.
– Мог бы, не пришёл бы сюда, - вздохнул Лутонюшка.
– И то правда… Знаю я, где искать твою красоту, да вот говорить ли. Счастье-то там и не ночевало.
– Знаешь – скажи, не томи. А уж счастье там, горе ли, сам разберусь.
– Смотри, жалеть будешь, чужое найдёшь, а своё упустишь.
– А не пойду – тоска съест… И так свету белого не вижу с того дня.
– Ладно, подумаю я. Ты сюда не дошёл, а я уж на тебя яблочко на блюдечке катала. Ещё посмотрю, а ты ступай, на лавке там ложись. Утро вечера мудренее…