И всё же она светит, звезда Василия Панышева
(Публицистический рассказ)
Вахтенный механик Василий Панышев, как на папирусе, на длинной ленте самописца эхолота строчил с иероглифической скоростью. Шариковая ручка, ниспадающая до пайол оранжево-коричневая бумага, временами витающий выше подволока (потолка) взгляд мечтательных глаз... «Упала в лебеду звезда...»
– Василий! Ты – где?
– Здесь я, Владимир Данилович. Здесь.. – Папирус в мгновение ока принял обычное состояние свернутого в трубочку фолианта.
– А главный дизель?
– Машина, как ваш Павел Буре. Ритмика ямба!
– Ох, Василий, путного механика из тебя, подозреваю, не получится.
– Полно, дедушка, сердиться. Я ведь только на минутку к конторке подошёл: параметры работы главного двигателя записать. Третий час полным ходом молотим. Там, наверху, судоводы селёдку ищут.
– А что любит машина?
– Знаю, знаю: ласку, любовь и смазку. – В душе Василий даже обрадовался, что деда- прагматика потянуло на лирику. Ободрённый, решил поделиться озарившим поэтическим образом. – А вы не замечали, Данилович, что судовые вахты – строфы, четверостишия. В одной вахте четыре часа, в строфе четыре строки. И несём мы вахты два раза в сутки по четыре часа через восемь. За мои две суточные строфы не стоит беспокоиться...
– Доколе, Катилина, ты будешь испытывать терпение наше? – В голосе деда начитанный Василий отчётливо уловил цицероновское обличение.
«Упала в лебеду звезда...» Этот дед не из тех, кто в конце рейса по переговорной трубе грозится: «Вы ж смотрите у меня, а то я в машину спущусь!»
Засаленный манускрипт, опущенный в карман с промасленой ветошью, рулонно покоился до конца вахты.
Утром, до зари, в каюту деда постучался капитан
– Данилыч, рыба идёт! Все выходят на подвахту. Ты куда – в машину или на палубу рыбу трясти?
– Я спущусь в машину, на семь ступенек ниже ватерлинии, как говорит наш летописец по бумаге лага. Фу ты, звучит скверно, да к тому же ещё и рифмуется вроде.
– Ну и дела. Стармех уже заразился. Может, организуем как-нибудь вечер поэзии? Со стороны никого приглашать не надо, своими талантами обойдёмся.
– Смеёшься, капитан? Смейся, смейся. А на палубу забирайте писателя: пусть у него мозги провентилируются.
Когда на палубу выходят механики и штурманы помочь матросам разделаться с уловом – не зря выходят. Когда норвежская селёдка идёт «шубой», малыми силами не обойтись. Работы хватает всем, только успевай крутиться, чтобы поздним вечером снова успеть найти рыбьи косяки, поставить сети и рассчитывать на очередной улов.
– Ну-ка, матросы, подвиньтесь, дайте ухватиться за подбору!
Ухватившись за подбору и на счёт «Раз! Два!» тряхнув «шубу», на счёт «...три!» синхронно и дружно надлежало слить из сетки рыбу на деревянную палубу.
Ударно-рабочим стихотворным размером считается хорей, но здесь, на выборке и тряске сетей, намного ближе к анапесту «Дубинушки»: «Эх, дубинушка, ухнем...»
– Раз, два... три! Раз, два... три!
Утопая в рыбе по пояс, старпом орудует зюзьгой (черпаком). Он подаёт рыбу на разделочный стол, который так и называется – рыбодел. На рыбоделе непрерывно крутится засолка рыбы. Помощник рыбмастера бондарит неподъёмные бочки-стодвадцатки, а кто-то из подвахты откатывает их в шкафут. Матрос Исаак Заславский в одиночку поднимает бочата на второй ярус. Ему одному из немногих такое по силам.
– Раз, два... три! Раз, два... три!
Вот вам и вся механизация рабочего процесса на ранней стадии становления литовского рыболовного флота. Но работа, вопреки издевательскому отношению к труду доблестных рыбаков, – работа спорилась. Планы и взятые на себя повышенные соцобязательства выполнялись и перевыполнялись. Вот и эта «шуба» шла уже в счёт сверхплановых выловов.
– Василий! Как там говорил хемингуэевский старик по этому поводу? – интересуется с правого крыла ходового мостика капитан.
– По какому поводу?
– Насчёт рыбы!
– А, по этому случаю старик говорил: «Худо тебе придётся, рыба!»
Василий явно польщён вниманием капитана. Не доволен тем, что чуть было не утратил ритм анапеста.
– Раз, два... три! Раз, два... три!
Поздним-поздним вечером, закончив перетряхивать порядок из ста сетей, люди от усталости падали. Руки одеревенели, ноги не держали.
Хватило сил переодеться и умыться. Немного позднее в каюту к Василию зашёл дед, у которого случайно в запасе оказалась бутылочка со спиртом, предназначенным для технических нужд, но пригодным к употреблению.
Когда отметили успешный улов, выпили за тех, кто на берегу, и на посошок. Дед удалился. Василий распечатал новую пачку «Примы», извлёк из спецовки длинную бумагу от самописца эхолота, придвинул к себе чистый лист бумаги и отбелил выстраданное и вызревшее стихотворение.
«Упала в лебеду звезда...»