1 место
№ 2. воды твоей реки
воды твоей реки темны, глубоки.
на берегах – чертополох,
синеголов,
рви, но смотри, не порань руки -
будет венок тернов.
воды твоей реки шелестят: плыви
щукой ли стерлядью, нельмой
плыви, плотвой
мимо ветловых склонённых вый,
время тебе – водой.
*
время моё/твоё – золотой песок
на синеполоховых берегах реки.
слышишь, как мой колышется голосок?
ты на него теки.
там, где Иртыш вбирает песок губой –
сладок укус шипа.
здесь, не заметим как,
прошлых обид засушенный ветробой
прочь унесёт река.
*
где шепелявый ветер, найдя причал,
выдохнет,
сплюнет чертополох,
брызги легонько смахнёт с плеча
русоголовый бог.
время волной прибьётся к босым ногам,
время мое/твоё -
золотой песок.
дай на двоих в своем царстве нам
синеполошный сон.
Комментарий: Совершенно явственная интонация, несколько нарочитая, не мешает в этом микроцикле присутствию подлинного лиризма. Радует работа с фоническим рядом и не вполне тривиальная ритмическая конструкция. Безусловно, перед нами живой текст, пусть и не претендующий на многое.
2 место - № 8. Вовка
- Что посеяла, то и взошло! -
костерило Анфису село:
- Дура Фиска, ремень бы взяла,
отходила б хоть раз стервеца,
ребятёнка растить без отца -
не шалавой шнырять по углам!
Ей их ругань, что с гуся вода,
а парнишка и правда - беда,
и в кого он родился такой?
Всех "отцов" не упомнить уже,
да и Фискиной блудной душе,
засорять ими память на кой?!
Вовке все наказанья не впрок -
снова драка и сорван урок,
директриса зашла поорать
про прямую дорогу в тюрьму,
про поганой метлой со двора,
про шпане аттестат ни к чему...
Вовка слёзы глотает в сенях,
выбит палец, под глазом синяк -
ну и нафик их, школьных зараз,
если выпрут - пойдёт на завод,
но Анфиску в обиду не даст -
за неё он и чёрта порвёт!
Комментарий: Возможность была сделать из этого текста пример высокого трагизма на низком материале (вспомнается «Что ж ты плачешь, дура набитая...» Анны Барковой), но общая языковая беспомощность текст, увы, вытянуть не позволяет.
3 место - № 3. Музыкант
Над тобой километры бездны, только не голубой –
на такой глубине нет цвета, кроме оттенков серого.
На минувшую сотню лет бездна стала твоею судьбой,
и станет ещё на сотню – пока не рассыплется дерево,
из которого сделана дека скрипки твоей
и по вензелю на которой имя твоё ещё может вспомниться,
если её найдут.
Но там, наверху, время мчится как будто быстрей
и история без задержки пишет свой труд многотомный,
задвигая подальше в архивные дебри тома,
из которых всё содержимое разлетелось в копиях.
А в итоге всех одинаково поглощает тьма –
и вознесённых на небо, и поднятых к небу на копьях.
Ты лежишь здесь один, ни к тем, ни к другим не вхож,
вырывая скрипку из тёплых пальцев Гольфстримовых.
Ты не можешь считать, что новый день на прошедший похож,
потому что на дне океана все точки отсчёта – мнимые,
и минуты звучания «Nearer, my God, to Thee»
ограничены точками на малом отрезке памяти,
различимом для детального осмысления лишь вблизи,
а издали кажущимся дозой вакцины от паники,
впрыснутой тем, для кого не осталось мест
в последней шлюпке, отчалившей от гибнущего парохода.
В ней ещё слышали, как на мостике играл оркестр,
и аккорды катились по кренящейся палубе в воду.
Почему-то я помню тебя, музыкант, лежащий на дне,
почему- то я слышу ночами скрипку твою всё отчётливей,
и звучит подзабытый мотив церковного гимна во мне –
то ли предупреждает,
то ли куда-то зовёт меня.
Только я не уйду, выдирая память, как ноющий нерв,
даже если места в последней шлюпке буду достоин, но
кто-то должен играть тот же гимн, если встанет кормою вверх
этот мир, сотни лет несущий свою пробоину.
Комментарий: Стихотворение не лишенное интонационной мощи и даже неожиданных интеллектуальныо-образных ходов. Вместе с тем, нельзя не удивиться последовательного обращения к весьма архаически смотрящейся текнике в духе имажинизма (в диапазоне от рифмы до словесных связей), что в наши дни выглядет несколько комично.
4 место - № 5. Кочан
Здесь и радость, и грусть. Здесь повсюду звучат голоса.
Здесь буфет-ресторан. Рядом - парк и аллеи просторные.
Это маленький город с названьем привычным "вокзал"
Во главе с чуть подвыпившим, вечно мешающим дворником.
Почему, неизвестно, его называют Кочан.
Проживает один. Во дворе - только Шарик хромающий.
Выпивает Кочан втихаря, а потом по ночам
Матерится во сне и кричит в тишину угрожающе.
Он собаку когда-то отбил у разгульных юнцов,
Что ее на костре на шашлычном едва не зажарили.
Пусть по полной досталось ему от юнцов-подлецов,
Но теперь поиграть во дворе можно с преданным Шариком.
Подбирает объедки Кочан, подметая вокзал.
Каждый день - вид похмельный и рожа с небритыми скулами.
Чтоб у Шарика жизнь человечней была, так сказать,
Сам он жизнью собачьей живет, но об этом не думает.
Пусть считают отшельником, пусть осуждает народ,
Твердо верит Кочан, что простятся ему все чудачества -
После смерти к могиле спасенный им Шарик придет,
И ему не завоется, не заскулится — заплачется.
Комментарий: Не без последовательности предложенный неопочвеннический дискурс, местами сделанный корепко, местами — с очевидными провисаниями. К сожалению, текст совершенно погублен разудалой квазисентиментальностью.
5 место - № 1. "Мясоедов. Косцы под дурака"
Вот поле, вот – колосья с позолотой,
Штыками подпирающие небо.
Пахать-пахать, пахать без передыху.
Сучит ногой кузнечик желторотый.
Вкус жита переходит в запах хлеба.
Балда краснеет, вспомнив попадьиху.
Цвет сухостоя. Свежесть. Перебранка
Раздолья, духоты, небес и пыли.
Коса звенит мажором и минором.
В теньке, в кустах едва почата банка.
Балда поёт «По ягоды, грибы ли...»
Воняет луком, реже помидором.
И всё же – тихо... Лысая опушка
Мертвеет без растущего наружу...
Так косят. И меньшой идет за средним,
А за меньшим плетётся мышь-норушка.
Так косят. И рассматривает душу
Коса у стебля, падшего последним.
Так косят. Так набрасывают петлю.
И не щадят. И любят. И сдыхают
Собакой под забором от угару.
Плюют на жар костра. И лезут в пекло.
И плачет феникс. И пересыхают
Моря и слёзы – солоны на пару.
И печенег с оглядкою пьёт воду
Из Дона. И ведут рабыню к яме,
Чтоб положить на смертном одре с князем.
И украшают золотом колоду.
И укрывают плечи соболями.
И бьются оземь, обращаясь язем.
И пишут книги. И идут за плугом.
И крест кладут от сглаза и кикимор.
И открывают земли, где сурово,
Но вольно. И палят из пушки плутом.
И Соловьев – седой, но он – Владимир...
А правды - нет, и нет другого слова...
Царь в голове, отечество и сека,
Плюс что-то там... Безветренно и сиро
Приходит осень. Шествуют матроны,
Довольствуясь и тем кусочком секса,
Что Бог послал, и тем кусочком сыра,
Что был когда-то где-то у вороны.
Гром не гремит. Мужик живёт при прежних
Разубежденьях. Глупо рвать рубаху.
Бунт – есть стена, по крайней мере – стенка.
Сим победиши... Полно. В этих песнях
Нет правды, что окрашивает плаху
В извечный цвет без всякого оттенка...
Комментарий: Перед нами попытка создания своего рода метаисторического портрета русской посконности. Анахронизмы и внутренние противоречия предметного ряда поэзии не помеха, хуже общая невнятица, порой переходящая в автопародию. Есть неожиданно яркие строки, однако общий пафос и синтаксические двусмысленности подчас скатываются к явно не предусмотренной автопародии.
6 место - № 6. волчащее
Я не скрою, что сукою волчьих кровей
Я вошла в этот мир после теплого детства;
Обо мне не жалей. А себя – пожалей
И старайся не жить, не дышать по соседству.
Я не стала волчицей, – в зверином лесу
Скучно мне без людей среди глупых оленей,
И порою я даже ошейник несу,
Не желая охотою жить - из-за лени.
Я в бунту и покорности равно вольна,
В равнодушном прищуре таю себя гордо,
И в глаза мои смотрит одна лишь луна,
Принимая приветствие воющей морды.
Человек мне не друг. Враг врага – тоже враг.
Приручить меня лаской – затея пустая.
И сильнее всего – ненавижу собак.
А больнее всего... не нашла себе стаю.
Комментарий: Прозрачная аллегория эта не лишена вряд ли сознательных аллюзий к ритмико-семантическим моделям классики (чуть ли даже не Мандельштама, что совсем удивительно). Самолюбование лирического субьекта, кажется, несколько зашкаливает, однако на неподготовленного читателя такие тексты часто производят впечатление, особенно из женских уст. Лучшее в тексте — заголовок, но это явственная заготовка, примененная по случаю.
7 место - № 7. Сырники
Мамин рецепт – с изюмом,
Медом и курагой.
Как о тебе ни думай -
Ты все равно другой.
В окна порыв норд-веста –
Бешено, по-мужски.
Липнет к ладоням тесто,
Надо еще муки.
Краем стекольным, бритвой
Строчки в письме. Прочти.
Есть за тебя молитва,
Нет за тобой пути.
Ни в кандалах к острогу,
Ни босиком в пургу…
Сырников на дорогу –
Что я еще могу?
Ехать тебе неблизко.
Поезд, вокзал, огни.
С горкою вышла миска.
Боже тебя храни.
Комментарий: Неожиданно живое ритмически стихотворение (впрочем, вызывающее в памяти скорее песни из фильмов Гайдая, нежели нечто более конвенциональное), увы, полностью погублено полной автопародийностью собственно образно-смыслового ряда (васпоминается знаменитый текст Шища Брянского «Горчичники», только, поразительным образом, сдесь всё всерьез).
8 место - № 4. Веласкес
Привычно почернел до темноты
дождливый день, бегущий краем моря.
Признание украсило холсты
Веласкеса, который также чёрен.
Всё так же глух старик ко тьме времён,
подслеповат прищур севильской ночи,
картинный вздох в пространство устремлён -
к прелестнейшей из королевских дочек.
На затемнённый зеркалом портрет
Венеры, что изогнута как рыба,
не падает укрытый тенью свет
от зрительских насмешливых улыбок.
Рябые мойры полотно плетут,
черня в ковре условности приличий,
метаморфозы рушатся, но труд
художника пугающе трагичен.
Сильней инстинкт изгнания раба
из гения, когда, надрезав кожу,
тот просит у бессмертия: "Избавь", -
и заточённый в рамки шепчет: "Боже".
А в темноте (с оглядкою на сон)
рыдает дождь, больной испанским гриппом.
Веласкес умирает за поклон
очередному глупому Филиппу.
Комментарий: Культурная тематика в духе Антокольского не искупает весьма беспомощного «впихивания слов в размер», произвольности эпитетов, очень бедных и неочевидной рифмовки.
© Данила Давыдов,
http://www.stihi.ru/2013/02/07/3266
http://magazines.russ.ru/authors/d/ddavydov