***
Я ручная синица с душой журавля.
Где-то там неоткрытые манят края.
Облака, проплывая, помашут крылом,
синий призрак растает вдали за углом...
Я жена, я синица с тарелкой пшена,
я ещё тут покуда кому-то нужна.
И ладонь так нежна, и надёжно плечо.
Мне тепло и уютно, чего же ещё?
Жизнь лежит на ладони — лети же, птенец,
где-то ждёт тебя райский венец-леденец...
Но она не летит — прижилась, улеглась,
и как будто бы даже вполне удалась.
Тебя нет, ты повсюду, нигде и везде.
Я держу своё сердце покуда в узде,
но однажды сквозь глаз ослепившую резь
я услышу твой голос: «не бойся, я здесь».
Из взметнувшейся пыли, золы и огня
небывалая сила подымет меня.
Птичка вылетит прочь из грудного гнезда,
и взойдёт в эту ночь где-то снова звезда.
***
О, сна потайные лестницы,
в непознанное лазы.
Душа в тихом свете месяца
осваивает азы.
Проснулась — и что-то важное
упрятало тайный лик...
Ноябрь губами влажными
к окну моему приник.
Ах, что-то до боли светлое
скользнуло в туннели снов...
Оно ли стучится ветками
и любит меня без слов?
Дождинки в ладони падают,
зима ещё вдалеке.
День снова меня порадует
синицею в кулаке,
где в доме — как будто в танке мы,
плечо твоё — что броня,
где вечно на страже ангелы,
тепло как в печи храня.
А ночью в уютной спальне я
усну на твоих руках,
и будут мне сниться дальние
журавлики в облаках...
***
Журавль и цапля, цапля и журавль,
любви и самолюбий поединок.
Сизифово занятие — не правда ль —
замёрзших душ растапливанье льдинок?
Жизнь "да" и "нет" качает на весах.
Соприкоснуться, чтобы оттолкнуться
и, покружив в холодных небесах,
вновь в камыши чужой души вернуться.
А обретя, удариться в бега...
Чуть встретишь — рвёшься прочь (привет Марине).
И рвутся позывные сквозь века
в надежде-страхе, что их кто-то примет.
Журавль и цапля... Счастье в волоске.
Извечное путей несовпаденье.
И тянут шеи тонкие в тоске
туда, где брезжит паруса виденье,
что вечно одинокий вдалеке.
***
Захотелось облако за край
приподнять слегка как одеяло -
вдруг увижу вожделенный рай,
тех, кого любила и теряла?
Я читаю небо по складам
и словам безоблачным не верю.
Никого я больше не отдам
божье-одуванчикову зверю.
Лучше ад земной, чем мёртвый рай.
Пусть земля пылает подо мною,
лишь его, молю, не забирай
в своё царство снежно-ледяное.
***
Горе горючее, горе горячее,
что, обжигаясь, за пазуху прячу я,
жжёт и терзает лисёнком грудным.
Вам же лишь виден стихов моих дым.
Я на высокой горе горевала
и лепестки, торопясь, отрывала
сердца ромашки-календаря,
чтобы летели вам в руки, горя.
***
Кружусь с утра в дневном бедламе.
Зима, как короток твой день!
Лишь только разгреблась с делами,
а от него осталась тень.
Не тьма, лишь света убавленье,
а мне уже не по себе,
и кажется, что это звенья
чего-то схожего в судьбе.
Темнеет небо надо мною...
Нет, я не против января.
Подует нежно на больное,
утешит бликом фонаря.
Пока ещё не убивает,
лишь убывает до зари,
но в рукава мне задувает
и задувает свет внутри.
***
Ради словечка ворочать руду –
экая малость!
Жизнь застоялась, как воды в пруду.
Не состоялась.
Вскоре подскажет – когда через край, –
сердце-анатом, –
что обернулся придуманный рай
истинным адом.
Выглянет месяц из ночи слепой,
вытянув рот свой,
словно спасая от счётов с собой
и от сиротства.
***
Вскрик тревожный полуночной птицы.
Яблок стук – в засыпающий сад...
Кто-то просится, в сны к нам стучится,
кто-то хочет вернуться назад.
Взмах волны в обезлюдевшем море,
пенный всплеск молока на плите,
иероглиф в морозном узоре
и таинственный скрип в темноте...
Кто-то хочет прорваться сквозь полночь,
сквозь леса, частоколы засад,
заклинает: «Услышь меня, вспомни!»
Кто-то хочет вернуться назад...
Но следы заметают метели,
подступающий сумрак колюч.
Дверь забита, замки заржавели,
умер сторож и выброшен ключ.
***
Душа притомилась? Присядь на пенёк.
Испей родниковой водицы.
Любой, даже пасмурный этот денёк
для жизни твоей пригодится.
Нам всё для чего-то на свете дано.
Всё в корм и судьбе на потребу.
И даже когда приближается дно —
тем ближе душа твоя к небу.
***
Тюльпанов вытянуты шейки,
полуоткрыты губы роз.
Скорее напоить из лейки,
осуществив работу гроз.
Как будто повинуясь гласу
того, кто прячется в дали,
вдруг стали видимыми глазу
все утешения земли.
Глядеть поверх беды и горя,
поверх житейской суеты,
с росинкой в безмятежном взоре,
как эти свежие цветы.
И думать, как же это мудро -
наивно верить чудесам,
сердца распахивая утру,
живя по солнечным часам,
мечтая о небесной дани,
как пчёлка, собирая мёд
любви, надежд и оправданий,
всего, что нашу боль уймёт.
И знать, душистый мёд сбирая,
что в жизни есть не только ад,
а радость, отголосок рая,
цветущий соловьиный сад.
***
Надежду умножаю на неделю,
а годы на семь пятниц поделю.
Зачем мне то, что есть на самом деле,
в котором всё равняется нулю?
Сложу ночей горячечную темень,
добавлю слабый свет издалека
и это возведу в такую степень,
что мой ответ взлетит под облака!
И там сойдётся вопреки законам,
сольётся — да простит меня Эвклид -
с ответом окончательным, искомым,
с тем, что ночами снится и болит.
И, подсчитав все битвы и раненья,
всё, что в слезах омыто и крови,
я сочиню такое уравненье,
в котором всё равняется любви!
***
Сегодня день прошёл бездарно,
ничем нас не обогатив.
Аптечно, кухонно, базарно,
под надоедливый мотив.
Душа трудиться не хотела,
стихи из сора не росли,
ни слова не было, ни дела,
чтоб над землёю вознесли.
Крутилась будничная лента,
рождая скуку или злость.
Поймать гармонию момента
опять, увы, не удалось.
Но записала благодарно:
«Чудны, Господь, твои дела.
Сегодня день прошёл бездарно.
Но ночь талантлива была».
***
Идти напрямик, по дорогам, оврагам,
кладбищенским тропам, лесным буеракам,
и думать о светлом большом Ниочём,
спустившийся мрак подпирая плечом.
В застенки маршруток, в качалку трамвая
душа не вмещается, клетки ломая.
Ей нужен простор, и побег, и полёт,
сквозь ночь или день, наобум, напролёт.
О как понимаю я эту потребу, —
пешком — через тернии — к тайному небу,
где сердце взлетает до солнечных врат
и мысли не знают табу и преград.
***
Прочь, печаль, кончай грызть мне душу, грусть.
Надо проще быть, как река и роща.
И к тебе навстречу я — наизусть,
постигая сердце твоё наощупь.
Пусть не замки из кости или песка,
пусть не крылья, а просто крыльцо и кринка.
Мне дороже один волосок с виска
твоего, чем птицы всех Метерлинков.
Я тебя люблю, замедляя, для
наши дни, свивая в их теле гнёзда.
Как стихи на строфы свои деля,
боль делю на звуки и ночь — на звёзды...
***
Показалось – просвет, оказалось – пробел или прочерк.
Нам себя отыскать – всё равно что иголку в стогу.
Дождик косо летит, словно чей-то невидимый почерк.
Что-то пишет судьба на роду, а прочесть не могу.
И от этого как-то сегодня особенно горько.
Расплывается в стёклах очков непонятный узор.
Видно, я недостаточно всё же ещё дальнозорка,
чтоб прочесть в небесах предназначенный мне приговор.
***
По звёздной лестнице в чёрную высь
взберётся невидимый лётчик,
с собой унося сокровенную мысль –
дрожащий живой огонёчек.
Отныне он там, по ту сторону лет,
но глаз от земли не отводит.
Как долго доходит до нас его свет.
Но главное – всё же доходит.
***
Я себя отстою, отстою
у сегодняшней рыночной своры.
Если надо – всю ночь простою
под небесным всевидящим взором.
У беды на краю, на краю...
О душа моя, песня, касатка!
Я её отстою, отстою
от осевшего за день осадка.
В шалашовом родимом раю
у болезней, у смерти – послушай,
я тебя отстою! Отстою
эту сердца бессонную службу.
***
Слова мои висят на проводах,
замёрзшие пушистые комочки,
похожие на сиротливых птах,
которых достаю по одиночке.
Я каждое дыханьем оживлю,
оттаю, расколдую, рассекречу.
Я им ещё такое спеть велю,
что это будет посильнее речи.
***
Надежда, стой, не уходи.
Ты где-то там, в просторах сирых,
то впереди, то позади,
и я догнать тебя не в силах.
Скажи мне, как тебя зовут?
А лучше нет, не говори мне.
Я буду просто слушать звук
из детской сказки: "крабле, крибле..."
Пусть ноет сердце под рукой -
судьбы недоенное вымя,
своей надежде никакой
я снова выдумаю имя.
***
А я не заметила, что собеседника нет, -
должно быть, ушёл, а быть может, и не появлялся, -
и всё говорю — в пустоту, в микрофон, в Интернет...
Как мир переделать хотелось, а он мне не дался.
Но что мне укоры его, и уколы, и суд, -
превышен порог болевой и бессмысленна пытка.
Какую бы форму мирскую не принял сосуд -
единственно важно горящее пламя напитка.
Не в полную силу любя, отдавая, дыша,
в эфире тебе никогда не дождаться ответа.
С последним лучом, как с ключом — отворилась душа,
и мгла озарилась доселе невиданным светом.
Сверкающий искрами вечный струится поток,
что движет неистовой силы небесное тело.
От дна оттолкнувшись, выходишь на новый виток,
где будет всё то, что когда-то от мира хотела.
***
Я позабуду умереть
и буду всё лететь куда-то,
и будут «сызнова» и «впредь»,
и ни одной конечной даты.
И буду я и будешь ты,
иные фазы, грани, числа,
метафор пышные цветы,
метаморфозы слов и смысла.
Другою притворюсь порой,
но помни это, в сердце нежа,
как шифр, как тайну, как пароль:
мы те же, те же, те же, те же...
Есть ты и я... а вот и нет.
Пошире распахни ресницы:
есть только музыка и свет,
есть только облако и птица.