А коль не примет губернатор,
он будет проклятым страдать.
Я посажу его на трактор,
заставлю целину пахать.
Я попрошу тогда прощенья.
Издам Рубцову посвященье
поэму честного пера.
Вы ж трепещите, фраера! –
Навек останетесь такими
чинушами без чувств и душ.
Заставлю всех принять мой душ
сатиры едкой вашей гнили
и бестактности сплошной
отписки подлинно смешной.
И снова снег идёт по кругу,
вращается как колесо.
И исполняет ветер фугу.
И под снегами спит село.
Не бейте в грудь себя ногою.
Я, убаюканный пургою,
смотрел на зеркало, оно
не отражало ничего,
блестело непонятным светом.
Пытаясь завладеть умом,
я видел истину в пролом
в суровой подлости запретов
читал поэтовы стихи –
не понимали их верхи.
А время чайкой пролетело,
крылом коснувшись нежных чувств.
Моя Душа в тиши запела...
...на этой строчке улыбнусь.
Когда случится – не случайно,
о чём печалился – печально...
...в конце-концов, но всё ж сбылось.
Надежды нету на авось.
Не всё понятное – известно
в суровом повороте лет.
Но отчего грустит весь свет,
мне непонятно, если честно.
Не утвержденье, а вопрос
вам мною заданный всерьёз.
Не рассуждать, работать надо,
не водку пить по десять дней,
и не жевать по пьяни фалды,
и не вылизывать вождей,
которые воюют с нами.
И мы становимся рабами
их тупиковых площадей.
Товарищ, говорят: "Балдей,
и водку пей, она полезна,
развеселит на праздник вас,
и ни когда-то, а сейчас,
исчезнут на день все болезни,
настанет светлый пофигизм,
и праздником предстанет жизнь.
Поэт дорогу видел в складках,
предвиденье его сбылось.
Вкус горек у дорог, не сладкий.
Свихнулась у телеги ось.
Всё наперекосяк и пошло
пошло сегодня да и в прошлом
дороги не туда вели.
И даже к Родине в любви
всё изменилось в одночасье –
и разбежались по углам
в тот ураганистый бедлам.
Мы так надеялись на счастье.
Дорога покатилась вниз
и провалилась... в коммунизм
не привела она Советы –
о чём Поэт предупреждал,
хоть многим сняли эполеты.
И разразился вновь скандал.
Самостоятельными стали,
напрасно сталкивал их сталин,
республики эСэСэСэР,
ярчайший гопникам пример,
как действовать, увы, не надо
и реформировать нельзя
по плоскости во зле скользя,
ссучился лагерь весь, да ладно.
Все показали жуткий нрав.
Конечно, бригадир был прав
и радужный пузырь не лопнул
он выдержал наш звонкий Мир,
в лугах не шелохнулись копны,
но не помог нам бригадир,
мы зря смотрели, как на Бога,
вновь поселилась в нас тревога
и потекла куда-то жизнь,
забыв про подлый коммунизм.
И про Поэзию забыли
в осенней сутолоке дней.
Так много развелось свиней,
что души, словно землю, рыли,
и продолжается теперь.
Скрипит телегой наша дверь.
Закроется пространство тучей –
настанет ночи темнота.
А я, наверное, везучий –
мне покорилась высота –
поднялся с облаком печали,
когда слова не означали,
по сути, ничего собой.
Не строем шли мы, а гурьбой.
По сопкам лазили обвальным,
срывались в пропасти не раз,
но сроду не теряли фарс.
Писали всюду пасторалью
небесной прелести пейзаж,
оттачивали пилотаж.