Старый двор – две минутки от Дона,
Рвет низовка с прищеп простыню,
Вдрызг разбитый улиточный домик
Оцарапал босую ступню.
Сонька Гольцман из младшего класса
Скоро вывертит дырку в земле:
«Эй, когда же на речку купаться?
Хаймеле, ну, пошли, Хаймеле!»
Дальний скрип половицы в прихожей,
На комодике стопка белья,
Губы шепчут над смуглою кожей:
«Софа, Софонька, Сонька моя».
Мир качнулся, исчез, канул в пропасть,
Ночь застыла в оконном стекле.
Лишь остался чуть слышимый голос:
«Хаймеле, мой родной, Хаймеле...»
Если б можно совсем не бояться...
Канонада, как стерва, ревет,
За спиной груз живой – ленинградцы,
Под колесами хлипенький лед –
Сортировочный пункт ада с раем.
Капля крови дрожит на руле,
Но у сердца письмо согревает:
«Хаймеле, как ты там, Хаймеле?»
Старый дом. Ветерок колобродит,
Дон блестит меж линялых портьер,
А по радио в степень возводят
Бровеносца военный шедевр.
Безнадежно болит под руками
Бледный снимок ее на столе,
И родным голоском шепчет память:
«Хаймеле, Хаймеле, Хаймеле»
Хаймеле на идиш и "мой Хаим", и "жизнь моя"