1
Тебе долго снились в кембрийском саду измены,
Когда я спускался на почту отправить письмо на шлюзы,
Головы винограда, полиморфные формы смерти,
Оплывающие не то поляки, не то французы.
Бусы стекали по межреберьям как чёрное масло.
Он тебя пытался назвать по имени, но всякий раз ошибался.
А к твоему лицу всё сильней пригорала маска,
Но слюна во рту была слаще халвы Шираза.
Я оказался вдруг рядом, подвешенным на зажимах
За эмбрионы мыслей, осознающих твою неверность.
И я понял почему ты выбрасывала все письма,
Когда шлюзы удерживала только воды трёхмерность.
2
Я долго пытался представить тебя с другим,
Но мир иной оказалось представить намного проще --
Когда ты в снах подолгу летала с ним,
Я видел больное дерево, в замёрзшей кембрийской роще.
И меня притягивало к нему, я выбивался из сил,
А ты помнила наизусть в глубинах сокрытый адрес.
Я следил за тобой, но всякий раз упускал в лабиринты зим,
А потом неизменно оказывался в амфитеатре.
И пробирался в зал без билета -- на последний ряд.
И актёр декламировал в декорациях постмодерна,
О том, что обычно люди приличные не говорят.
Лишь перевод Пастернака спасал то враньё шатена.
3
Не продуман был твой распорядок действий.
Ты не контролировала свою жажду конвульсий лона.
И живой комок всплывал в шатком священнодействе.
И небо делалось бесцветнее на полтона.
И в один из таких моментов я узнал имя его и номер.
Оказалось его дом на склоне стоит пологом,
И толчками движется вверх при каждом раскате грома.
Я приехал и я снизошел на вас, притворившись Богом.
И всё слилось в одно, став неразмерно белым,
Разбавляемым красными каплями стонов, брызгами воплей.
И тогда я увидел, как в души врастает тело,
Сверкая в тебе всевидящими тысячами биноклей.