1
Есть слова невыразимой мощи,
Будто заклинания они.
Внешне – непонятны, зыбки, тощи,
Внутренне – сигнальные огни.
Архаичны все они и строги,
На чужих и дальних языках,
Все они – как древние дороги,
Все они – как тыщи лет в руках.
Все они – большая карта дани,
Что несли персидскому царю,
Все они – виденья в Иордане…
Истинно, мой Боже, говорю!
И горит звезда на небосклоне,
Повествуя о земной тоске,
Как она светила в Вавилоне
И цвела в аккадском языке…
Чудится, что бытовые формы –
Точно драгоценные шелка,
Точно знак литературной нормы –
Будоражат нас издалека…
Так забавны фразы на иврите,
Дивны – на санскрите. Тадж-Махал,
Парфенон, – вы будто говорите
Речью, что землянин не слыхал.
Временны;е рушатся границы,
Предо мной – четырнадцатый век:
Кот прошел по краешку страницы
Библии – как целый стих изрек.
И в простом – тревога о великом,
Потому что нечто в наших снах
Не лицом обращено, но ликом
К памяти о лучших временах!
2
Ночью подойдешь к оконной раме –
Пляшут в небе сонные светила,
Расточают судорожно пламя –
Мне бы на века его хватило!
Насекомый лепет, время птичье,
Прямоту и честность в диком звере
Променяли мы на речь, величье,
Вероломство, пенье, свет в пещере…
У всего живого тяга, впрочем,
К неземной, неуловимой пище.
В стену языка стучим, бормочем…
Каждая травинка небо ищет.
Золотого века ли, Эдема
Сон, еще в утробе, в колыбели,
Там, где всё без нас – ничтожно, немо,
Мы себе надумали-напели.
Замысел на замысел ложится,
Замысла конечного не зная.
В одночасье голоса лишиться
Так легко, душа моя земная.
…И умру я – от паралича ли,
Или от иного рода боли,
Или – захлебнусь комком печали
Где-нибудь в космической неволе?
И в который раз я повествую
И меняю на штрихи, детали
Музыку объемную, живую,
Книжные космические дали!
Как поверить, что миры едины?
Нами шепчет Бог, роняя голос…
Пробиваясь, тянутся седины –
Задевают всякий стебель, колос.
Глянешь – а дыханье молодое
Отыграло, отошло, погасло,
Утопая в молоко седое,
Погружаясь в ледяное масло.
Плачут в море серые медузы…
Чудится: волна волной ведома.
Жди глубокой ночью верной музы,
Чувствуй на Земле себя как дома!
3
Уйму дел задумал в полудреме,
Но никак тревогу не уйму.
Жутко одному в продрогшем доме –
Зябко и дыханью, и уму.
А слова плывут из ниоткуда,
Тонут, тянут – в пыль, в пыльцу, в песок…
Ждавший чуда, я дождался чуда:
Мне достался лакомый кусок!..
Так летит на свет от эмбриона,
Сжавшись в напряженную спираль,
Музыка, что знала время оно,
И афрелем полнится февраль.
Где моя прародина-Пангея,
Африка забытая моя?..
Время, достигая апогея,
По пятам крадется – как змея.
Был такой? – Такого не бывало…
Та была? – И где она теперь?..
Прячет всех седое покрывало
В черную пещеру, в ночь, за дверь.
То порхает снег в стеклянной сфере,
То шумит безумная листва.
Одиночки, это мы в пещере –
Нашего не выявить родства.
Всё так близко! – Радость ли, тревога…
Жить хочу, пусть даже на краю!..
К ночи молчаливый голос Бога
Слышен в этом северном раю.
И уставясь в небо ледяное,
Ледяная очередь стоит,
Будто есть еще одно – иное, –
Где окончен Суд и умер стыд.
Верю я: среди молчанья злого
Вьется жизни неизбывной нить.
Только поэтическое слово
Нынче может нас объединить.
Всё уходит – время и пространство,
Даже имя наше – зыбкий след.
Лишь одних созвучий постоянство
Остается до скончанья лет!
4
Вечно быть
у слов на побегушках,
Скажешь – ни руда, ни ерунда…
Светятся на двух моих макушках
Лунные моря и города.
Это одиночество от Бога –
Видеть в каждом что-нибудь свое,
Дуть и дуть в пустое тельце рога,
Медленно впадая в забытье.
Это – неприкаянность пастушья:
Невпопад, бесцельно щебетать.
От всего былого простодушья
Только и умею дни считать!
Есть и кров, и пища – много ль надо
Для тепла? Прости меня, прости!
Разбрелось коротких мыслей стадо –
Каждой клетке хочется расти.
То, что прежде мне казалось просто,
Стало сложно, и наоборот.
Как преодолеть симптомы роста?..
Как оставить гулкий свой народ?..
А среди космического ора
Заметают мир слова-снега…
И кому я на земле опора,
И кому я на земле слуга?..
Своего сиротства слышу голос
В реве неприкаянных машин,
И как будто время раскололось,
И не склеить времени кувшин…
Пропасть от осколка до осколка,
Океаны воздуха и сна.
Нитке полагается иголка –
Смыслу форма ясная тесна.
Так скала беспамятна, быть может,
Мыслимое небо глухо спит.
Только слово живо – вот и множит
Мой последний страх, мой первый стыд!..