РАССКАЗ.
Многие годы никто не догадывался, что Любаша влюблена... нет, любит! - Его. Она никогда и никому не говорила, что сердце её занято, никуда не ходила и никем не интересовалась, и все давно решили, что Любаша - синий чулок, потенциальная старая дева, посвятившая себя науке. И только когда она уволилась из университета, спрятала в стол два диплома о высшем образовании и, подняв все наработанные связи, устроилась домработницей к Нему в семью, её немногочисленные друзья поняли: случилась беда.
"Ты сошла с ума! - орали на неё профессор философии Костик и муж доцента Людмилы Сергей Сергеич. - Ты что, думаешь, он на горничную внимание обратит? Да он сто лет женат на Эльзе Морозовой, ты это понимаешь? Какая ба… женщина! Какой талант! А он любовницу себе завёл, артисточку хорошенькую! Куда ты-то лезешь?!"
"Любашенька, ну влюбилась, ну бывает, - увещевали потерявшую разум подругу доцент Людмила и начальник отдела кадров университета Сашенька Милованова. - Увольняться-то зачем? Уборщицей идти работать - зачеееем?! Любаш, ну посмотри на него! Толстый, лысый! Старше тебя почти на четверть века! Талантливый, конечно... Но тебе же ничего не светит, понимаешь?.."
И крики, и сюсюканье Любаша слушала молча, обхватив голову руками и плотно зажмурив глаза. Она для себя всё решила: её место - ТАМ, РЯДОМ. Она должна быть рядом! Любовница, скандалы - это ведь так тяжело…
На новую работу Любаша пришла в сером брючном костюме, мешком сидевшем на её ладной фигурке, в голубой линялой блузке со старомодным гипюровым жабо и в синих туфлях без каблуков. Свои роскошные пепельные волосы она спрятала под страшненьким беретиком двадцатилетней давности, решив, что непременно обрежет их позже: Любаша не хотела, чтобы Его жена, гениальная Эльза Морозова, увидела в ней соперницу. Его не было дома, а гениальная Эльза, которая принимала в огромном холле леденеющую от страха быть не взятой в домработницы кандидата филологических наук, поняла всё с первого взгляда: её не обманул наивный Любашин маскарад.
"Что, любишь? - с холодной усмешкой негромко проговорила она, глядя в пылающие Любашины глаза. - Ну-ну... Турнуть бы тебя сразу, да рассердится наш барин... Любишь?" - снова пытливо спросила она своим неповторимым голосом с чуть заметной хрипотцой. "Не ваше дело! - неожиданно для себя самой тонко выкрикнула Любаша, тут же испугавшись этого выкрика. "Простите, - неслышно шепнула она, - простите..." Эльза резко развернулась и пошла через холл к высокой резной дубовой двери, постукивая каблучками бархатных домашних туфель. "Дура... От дура-то! - услышала растерявшаяся пунцовая Любаша. - Завтра приходи. С вещами! Жить будешь у нас."
"Жить будешь у нас!!!" - на все лады повторяла счастливая Любаша, кружась по тесной комнатке своей однушки в хрущёвке с бокалом дорогущего шампанского в руке. А что! У неё сегодня праздник! У неё сегодня радость! Такая же пузырчатая и пьянящая, как это шампанское! Отныне она всегда будет РЯДОМ, будет охранять и лелеять любовь своей жизни, защищать от неприятностей! КАК она это будет делать, Любаша не знала, да и не задумывалась всерьёз: время покажет, жизнь научит.
И жизнь учила. Любаша была способной ученицей и вскоре сумела стать невидимой и неслышной, но - незаменимой, предугадывающей любые желания и хозяина, и его жены. А их желания всё чаще не совпадали. Эльзе хотелось уютной, спокойной семейной гавани, а Горецкого подолгу не бывало дома: съёмки, командировки, встречи с нужными людьми…
Но время шло, и всё реже эти самые нужные люди интересовались его сценариями, всё реже приглашали сниматься, сошли на нет его творческие встречи со зрителями и почитателями… Закончился бурный, длящийся более десятка лет, скандальный роман с "хорошенькой артисточкой", ей на смену пришла другая, потом третья, потом ещё одна... Он всё чаще приходил домой под утро пьяным, агрессивным, громко хлопал дверью и кричал что-то повелительным тоном.
Но Любаша всегда была начеку. Она первая встречала его у двери, волокла в ванную, где молниеносно избавлялась от улик, сдирая с Горецкого испачканную губной помадой рубашку, извлекая из карманов сомнительные сувениры в виде чулочков, трусиков, кружевных надушенных платочков. Потом она заталкивала едва стоящего на ногах, помятого и потрёпанного мужика в душевую кабину, подчас прямо в брюках, чтобы смыть посторонние запахи. Её божество не должно было страдать от всего этого! И, что самое удивительное, Горецкий никогда ей не сопротивлялся.
Громким успехом у дам, девушек и почти девочек, в изобилии кружившихся вокруг его известности и денег, он словно пытался компенсировать творческие неудачи. И при этом смертельно боялся потерять свою холодную надменную Эльзу, которую, казалось, совсем не трогали его романы, как длительные, так и скоротечные. Так казалось всем, кроме Любаши. Она одна знала, что творится в душе несгибаемой и неприступной Эльзы Морозовой.
Это случилось апрельским поздним вечером, почти ночью. Наконец-то утихли непрекращающиеся телефонные звонки, весь день донимавшие Эльзу. Каждый, кто хотя бы однажды сталкивался с ней лично, не говоря уже о близких знакомых, считал своим долгом сообщить ей новость, и так не сходившую с телеэкранов: Велемир Горецкий официально признал близнецов, родившихся у молодой и подающей большие надежды актрисы. Два мальчика, Пётр и Егор, будут носить его фамилию! Звонивших раздирало любопытство: как реагирует Эльза? знала ли она об этой связи? будет ли развод?!
Но эти животрепещущие вопросы замирали на губах доброжелателей, когда они слышали в трубке ледяное Любашино "Алло! Говорите!" Следующая фраза: "Эльза Валерьевна в Германии на съёмках и подойти к телефону не может!" начисто отбивала охоту общаться, никого при этом не удивляя: Эльза была востребованна. Сам Горецкий дома не появился: где-то отсиживался, трусливо отключив телефон. Любаша знала это точно, потому что звонила ему каждые 15-20 минут. "Абонент временно недоступен. Оставьте сообщение…"
Любаша весь день тревожно суетилась на кухне, готовя то куриный супчик, то спаржу под лёгким соусом, то любимый Эльзой яблочно-сельдерейный сок. Но напрасно. Бледная Эльза, неподвижно застыв в глубоком кресле, что стояло в холле у окна, едва уловимым покачиванием высоко поднятой головы отвергала все попытки накормить её. А седьмую чашку крепчайшего кофе Любаша ей не дала, попытавшись заменить её стаканом тёплого молока с мёдом. И тогда это случилось.
С глубоким, каким-то животным стоном Эльза выбила стакан с молоком из Любашиных рук, вскочила с кресла и, задушенно вскричав: "Боже мой, Боже!" бросилась в свою спальню. И там, упав ничком на кровать, разразилась рыданиями: некрасиво, с подвываниями, затяжными прерывистыми всхлипами, сморканием в полотенце и хриплыми повизгиваниями. Любаша стояла рядом и ждала. Она понимала: мраморной Эльзе нужно прореветься, чтобы не угодить в больницу с нервным срывом. Минут через сорок силы и слёзы у измученной женщины кончились, и она отдалась во власть Любаше: икая, покорно пила успокоительное, травяной чай, дала себя умыть и уложить и, ещё изредка судорожно вздыхая, уснула под совсем немелодичное Любашино пение про чёрного кота…
А в самый сумрачный и тяжёлый предрассветный час у Эльзы случился приступ: подскочило давление, заколотилось-затрепыхалось в самом горле сердце, тошнота перехватила дыхание. Любаша была на страже. Обошлось без "Скорой", но пришлось поволноваться: давление снижалось с трудом.
Поздним утром опухшая, растрёпанная, слабая и гордая Эльза, мучительно стесняясь вчерашнего своего срыва, язвительно выговаривала невыспавшейся Любаше: "И что ты со мной возишься, позволь узнать? Суетилась тут с каплями, таблетками, а ради чего? Ушла бы потихоньку, а я, глядишь, и загнулась бы, дорогу бы тебе освободила, а? И - вот он, бери тёпленьким!"
"Дура, - спокойно констатировала Любаша, с тайным удовольствием отомстив за давнее незабытое унижение и понимая, что сейчас это сойдёт с рук. - Дорогу она освободит… Кого брать-то, Эльза Валерьевна? Да он без вас - полутруп. Жить он без вас не сможет, вы уж мне поверьте! Да ладно, не будем об этом. Вам нужно в порядок себя привести, у вас на завтра дела запланированы. Мыться идите!" - прикрикнула она на бледную Эльзу.
Но та не слушала Любашу. "Жить без меня не сможет… Не смо-о-о-жет, правильно! А я вот смогла бы, доведись ему помереть. Смогла бы, слышишь! Смогла-а-а!" - громко, визгливо крикнула она и закрыла лицо ладонями. "Опять?!" - с ужасом подумала Любаша, но Эльза через минуту опустила руки, спокойно встала с кровати и лёгкой походкой направилась в ванную.
Через день явился Горецкий. С огромным пошлым розовым букетом и с очередным кольцом с огромным пошлым бриллиантом - комментарий Эльзы. У Любаши было другое мнение, особенно о бриллианте, но кто ж его спрашивал-то, её мнение! Неверный блудный муж валялся в ногах у жены, громко плакал, целовал ручки и молил о прощении - вот это, по мнению Любаши, было пошло. А Эльза выглядела довольной и через два дня слёз и клятвенных обещаний "простила дурака".
Бонвивана хватило примерно на месяц. Дальше всё пошло своим чередом: кутежи с девочками, уже даже не с "артисточками", а с откровенными… ну, вы понимаете... приходы домой под утро в пьяном угаре, следом - униженное выпрашивание прощения у Эльзы. А той, казалось, происходящее начинало нравиться: она получала своеобразное удовольствие, мучая Горецкого непрощением, презрением и игнорированием. Простив же, долго бывала бледна больше обычного, молчалива и отрешённа, оживляясь только в театре, на радио и на своих музыкально-поэтических вечерах: Эльза самозабвенно любила искусство и себя в нём.
Изменилось ещё одно: теперь Любаша проверяла карманы Горецкого не для того, чтобы избавиться от непристойных сувенирчиков, а с целью проверки наличия у него таблеток. Да, таблеток! Желания жизнелюбивого режиссёра, сценариста, актёра и писателя перестали совпадать с его физиологическими возможностями: сердце стало болеть, сбиваться с ритма, и грозный диагноз "аритмия", дамокловым мечом повисший над Велемиром, изрядно портил ему жизнь. Спасительные же таблетки он постоянно терял, забывал где-то, выбрасывал спьяну. И Любаша зорко следила, чтобы тоненький блистер с маленькими белыми шариками всегда был у Горецкого в кармане и на тумбочке возле кровати в его спальне. А приступы повторялись всё чаще, но на уговоры лечь в клинику практически не бывающий трезвым Горецкий отвечал криком, бранью и, случалось, агрессией.
Любаша хронически не высыпалась. В постоянном внимании нуждалась слабеющая Эльза, только Любаша могла утихомирить буянящего Велемира, на ней лежало всё хозяйство: Эльза давно уволила и кухарку, и приходящую домработницу. Кандидат филологических наук смертельно устала. Ей не раз хотелось бросить всё и уйти, хлопнув дверью так, чтобы со стен упали фотографии её мучителей. Но идти было некуда: квартиру она сдавала; а её никому не понятная любовь якорем удерживала Любашу в этом неуютном доме.
И однажды усталая женщина уснула так крепко, что не слышала, как ввалился домой пьяный хозяин, как едко высмеивала его надменная Эльза, как в ответ он орал оскорбления - ничего этого Любаша не слышала. Она проснулась от странных звуков: как будто кто-то наносил свистящие размеренные удары по… телу?! В ночной рубашке выскочила Любаша в холл и, цепенея от ужаса, увидела страшную картину: озверевший Горецкий тонким кожаным ремнём избивал скорчившуюся на полу недвижимую Эльзу. Её густые светлые волосы были в тёмной, загустевшей уже крови. Рядом валялся узкий и длинный хрустальный графин середины XIX века…
…Муж не убил Эльзу. Графин глубоко рассёк кожу на голове, удар лишил сознания. Ремень оставил на её теле багровые болезненные полосы, кое-где сочившиеся кровью. Лицо, как ни странно, не пострадало. Ближайшие выступления и съёмки пришлось отменить, а потом умер Горецкий. В одну из ночей у него случился сильнейший приступ аритмии, а заветных таблеток на тумбочке не оказалось.
Похороны были пышными, проститься с безвременно почившим пришли многие. Велемиру Горецкому мгновенно простили все его грехи, слова над гробом звучали проникновенные и благодарные. Любаша и здесь была незаменима: она договаривалась обо всём, что касалось скорбного мероприятия, отвечала на телефонные звонки, куда-то звонила сама, распоряжалась на церемонии…
А после похорон с ней приключилась тяжелейшая истерика. Теперь уже Эльза хлопотала над ней, подавала таблетки и капли, поила травяным чаем, нежно гладила по голове, убеждая, что Любашиной вины в смерти алкоголика нет, и пела своим неподражаемым голосом колыбельную.
Когда Любаша успокоилась и задремала, Эльза на цыпочках ушла к себе и долго смотрела в зеркало на свои ставшие вдруг розовыми щёки и блестящие глаза, а в уголках её губ таилась неуловимая улыбка.
Любаша же после ухода Эльзы открыла глаза, села в кровати и что-то достала из-под подушки. "Вот и всё, - шептала она в прижатый ко рту кулак, - вот и всё… Всё кончилось, девочка. Твои муки, страдания, позор - всё кончилось. И дорогу я освободила, и ещё не поздно! Ты будешь счастлива, милая, и я буду счастлива… рядом." Любаша улыбнулась и медленно разжала стиснутый до боли кулак. На её ладони лежал тоненький блистер с маленькими белыми шариками.
28.01.2016 г.