Быть может бросим нынче говорить
О доблести, о подвигах, о славе,
А голову склоним
По Бабе Клаве,
Что нынче утром
Перестала жить?
Ещё пока
Не вырыта могила,
Ещё не все узнали о конце,
И тёплая улыбка не остыла
На высохшем
Пергаментном лице…
Лампадка, притулившися к иконе,
Бросает блик на строгое лицо
И старое потёртое кольцо,
Свободное на высохшей ладони…
Она всю жизнь одно его носила,
Надетое ещё перед Войной,
Единственным, кого она любила,
Единственным, кому была Женой.
Она жила: трудом, теплом, заботой,
И по-другому не умела жить.
Вся жизнь её была сплошной работой:
Копать, сажать, полоть, кормить, растить…
Она жила, как многие живут,
Она с трибун высоких не кричала.
И если б всё могла начать сначала,
То выбрала б для жизни тот же труд…
Жила, трудилась, дети подрастали,
Но, молодость отдавши Целине,
Вдруг стали не советскими, а стали
Живущими в совсем чужой стране.
Когда они ещё сюда приедут?
И на какие, спросится, шиши?
Пока что здесь лишь шёпоты соседок,
И рядом ни одной родной души.
Здесь лишь лампадка светится над телом,
А за окном, где солнца яркий свет, -
Унылый вид деревни запустелой,
Последних лет неизгладимый след.
Работы рук тоскливо ждёт земля,
Ржавеет плуг, безделья не осилив,
Покуда в кабинетах и Кремлях
Решается, куда вести Россию….
Нам жить бы как Она – трудясь, любя…
Ох, как бы мы тогда прекрасно жили!
Но в кабинетах «тянут под себя»,
А мы пришли… к очередной могиле…
Давайте же не будем говорить
О доблести, о подвигах, о славе,
А голову склоним по Бабе Клаве,
Что нынче утром перестала Жить.