Всё ярче родимые пятна,
всё глубже весною дышу.
Лениво зима на попятный,
застенчиво, робко, невнятно,
петляет подобно ужу.
Снопами почившего сена
и хворостом старой ольхи
рисована прошлого сцена.
Считает височная вена
сокрытые снегом грехи.
И гнётся косая фрамуга
под отблеск рассветного Ра,
что бродит заезженным кругом.
Из гнёзд муравьиного юга
сбиваются в стайки ветра
и гуси, и утки, и птахи
диковинных всяких пород.
На волю из белой рубахи,
роняя и охи, и ахи,
земля потихоньку встаёт.
И нет в её взгляде упрёка,
одна лишь озёрная синь.
Поведает, как одиноко
три месяца долгих, три срока,
пила карантинную стынь.
Обмякший сугроб под ногами
свернётся, как рваный пельмень.
И вскоре на Жиздре, на Каме
заплещет гроза плавниками
и радугу выловит день.