Когда-то в доме литераторов
бродил сутулый Пастернак
и плавал памятник Ахматовой,
внушая первородный страх.
Легко болтая о поэзии,
грассируя меж страшных эр,
шуты плясали как на лезвии
коммунистических химер.
И век позвякивал серебряный,
как бубенец, издалека;
и Мандельштам – с улыбкой ветряной,
и в кольцах тонкая рука.
А дальше – пушкинское золото,
а дальше – Байрон и Шекспир,
Гомер и что-то с краю сколото –
и льется свет на бренный мир.
* * *
Бумажный век бесславно опочил.
Был оцифрован неучем прыщатым,
который левой, дрыгая, дрочил
пока усердно правою печатал.
Запутались, затерлись имена
и строки, поломавшись, соскочили…
В конце концов всему одна цена –
какую б мы при жизни не просили.
Бумажный век занудства и трухи
был приведен потомками в порядок.
Экклезиаст поглаживал пески,
и Диоген посмеивался с грядок.