Честно говоря, мне было сложно. Почти все стихи меня оставили равнодушным (есть удачные места, но удач поэтических я не вижу). Поэтому чтобы расставить их хоть как-то по местам пришлось кроить критерии, по которым обычно стихи не оцениваю. Итак:
1.12. Блажен
Блажен, кто верит в массовку миссий и новый уровень - «аз воздам»,
от своры мыслей бескомпромиссен, слывёт безбожником твой Адам.
Божки от власти ему покажут святое место в игре на жизнь,
наварят куш на солдатской каше, а ты на юшке из слёз ершись.
Расстелен алый килим над шаром, шаланды мечут кефаль на кон.
Укрыт снегами Килиманджаро небритый ёжик. Куда, фалькон?!
Ты мог уехать, мой сивогривый, в Европу, в Штаты, да хоть в Мали,
но как бежать, если вся в разрывах больная кожа родной земли?
Реву постыдно, реву по-бабски и прижимаюсь к седой щеке.
Мне жизни нет без твоих побасок при каждом вечном временщике.
Но атеистов в бою не густо, из кровоточащих облаков
свинцовый ливень приводит в чувство орбиты чьих-то пустых белков. Слепые бельма разбитых окон, фонтанка крови по сапогам,
и ты, который не верил в Бога, готов молиться любым богам.
«Да, были люди…Вот в наше время»,- слетает мантра с усталых уст,
а трубадуры гарцуют в Бремен в поход за славой кончитты вурст.
Вскрывает ножиком перочинным твою подкорку больная мысль,
а может в том, чтобы стать мужчиной на поле боя, есть высший смысл?
А может, это такая кара за сбои в памяти, за корысть,
в налитых кровью глазах и харях – цена свободы? И нечем крыть…
Блажен, кто верит в массовку миссий и новый уровень - «аз воздам»,
Адам не то, чтоб бескомпромиссен, но безразличен к мужским задам.
Попытка актуальности, попытка посатновки и решения проблемы. Игра (не Бог весть какая но) словами. Твёрдое первое место.
2.11. Проще
Что, казалось бы, может быть проще –
существуй, наслаждайся, живи.
Выйди вечером в ближнюю рощу
и мгновения правды лови,
от которой в последние годы
за дверьми и замками отвык.
Убедись, что пока у природы
звукофайлом не вырван язык.
Проследи не на глади кристалла,
а на зеркале сонной воды,
как пролётная стая пыталась
склюнуть зёрнышко первой звезды.
Пусть напомнит стремнина речная
суматошного времени ход,
не грусти, что вода утекает –
слава Богу, что просто течёт.
Не ищи аналогий с могилой
в каждой встреченной ямке крота,
тронь ладонью – земля не остыла,
значит, будет грибница густа,
и до первого инея смогут
прорывать толщу листьев грибы…
Не проси у Всевышнего много,
коль дозволено главное – быть.
И, казалось бы, что ещё проще,
если мысли от скверны чисты?
Только сердце по-прежнему ропщет
от такой неземной простоты.
Места со 2 по 6 скорее лотерея. Пожалуй 2 место здесь за «склюнуть зёрнышко первой звезды» - удача. Хотя «пролётная стая» выше почти убивает удачную строку.
3.10. Дед Матвей
— На кой он ляд, чтоб мыши, что ли, грызли, —
Кряхтел Матвей, — мне впору на тот свет…
Но все ж купил в райцентре телевизор
И прожил с ним еще двенадцать лет.
Привыкнув к говорливому экрану,
Старик, по комнатам прошкандыбав,
Садился с бабкой Настей на диване
И чай из кружки медленно хлебал.
И доставал печенье да варенье,
Чтоб не уснуть, не дать, мол, слабины.
Не пропускал он ни программы «Время»,
Ни жарких игр на первенство страны.
Бывало, что, знакомого встречая,
Дед вел беседу, опершись на тын,
О том, что происходит на Гавайях,
И как сыграли "Терек" и "Рубин".
Болезнь его любая обегала,
Ведь заболел футболом дед Матвей,
И бабка Настя вовсе не ворчала,
Хотя ей больше нравился хоккей.
Довольно удачная зарисовка. Хотя в деревнях за Терек и Рубин не болеють. ;
4.4. Представь себе...
Представь себе: есть ты, есть темнота
и больше нет на свете ни черта,
ну, разве дождь (такая вот картина!),
представил? он противно моросит,
ты бестолково топчешься в грязи
и злишься на промокшего кретина,
попавшего в дурацкий переплёт;
куда идти - назад или вперёд?
и где перёд - сам чёрт не разберёт...
тут до тебя доходит постепенно,
что всё исчезло - абсолютно всё,
никто не пожалеет, не спасёт
и ты совсем один в пустой вселенной -
забытый, перепуганный малыш;
ты возмущён, ты плачешь, ты кричишь,
ты обещаешь, каешься и молишь
вернуть/вернуться... только ты не в школе,
и дело не в прогулянном уроке
и не в побритом наголо коте...
вдруг где-то (непонятно даже где)
рождаются не звуки - их намёки,
ты замираешь, слушаешь и ждёшь...
и миражом в дали слепой и страшной,
сквозь темноту, отчаянье и дождь
всплывает контур колокольной башни...
Ты слёзы вытираешь и идёшь.
Тоже довольно симпатично. В середине хорошо пропедалирована «ё», бритый наголо кот хорош. Ну, в общем, я могу представить.
5.3. silentium
/*молчание*/
цифры и вещи, старьё и обновы,
дело рукам и ярму -
подвиг зловещий, но, честное слово,
больше тебе ни к чему.
к струнной досаде, в клин дудке пастушьей,
в пику, в дугу, наобум -
в отчей осаде опасных отдушин
твой оглушительный ум.
кожа тугая, заклёп по обводу -
ты на него не стучи!
он убивает в тебе пешехода
и забирает ключи.
сухо и молкло, но шанс перебиться,
всё засолив в огурцы.
много ли толку внутри плащаницы?
лучше живым в мертвецы.
конь и пальто, сладко думаться строем,
вечность в кармане и трут.
кто этот тот, кто пленительно воет
в битых часах поутру?
хо’лмы и даты, шеврон по салопу,
вера уже не вина -
в то, что когда-то сольют и потопы,
и прорастёт тишина.
вот ты и прав - всё случилось, как надо!...
…там же, где сбился режим,
вусмерть отстав, лишь с егорьем в награду
бродит жираф ослепительным чадом
с чадом своим и чужим.
Автор немного заигрывается в слова, впрочем, играет не всегда чтобы очень удачно, но финал стихотворение вытягивает. А я падок на хорошие финалы.
6.7. В заброшенном парке
Старый автобус в осеннем заброшенном парке.
Спущены шины, закрашены двери и окна.
Кружатся листья, к зиме обращаясь в огарки.
Крутятся люди, деревья чернеют и мокнут.
Ночь неподвластна ни снам, ни угрозам, ни карам,
Только года, словно крысы, без спросу пролазят.
Небо зовёт, но по жизни он не был Икаром.
И не Икарус он даже, а доблестный ПАЗик.
Был он когда-то и складом, и лавкой, и тиром,
Век свой оставив дорогам, звеня медяками.
Людям извечно, покинув дома и квартиры,
Не ходоками быть хочется, а ездоками.
Людям привычней катить по маршрутам знакомым
И поклоняться портретам, в окладе, с окладом,
Верить в уклад и другие святые оковы
И обитать между лавкой, стрельбою и складом.
Что же ты, ночь, не подашь ни сигнала, ни вида,
Что этот мрак не разбавить ни сном, ни шансоном?
Это места для детей, стариков, инвалидов.
Я подхожу по любому из этих фасонов.
Я захожу за черту через задние двери –
Старый маршрут по волнам ностальгической дури.
Каждый находит по мере, по воле, по вере.
Я нахожу, что трясёт, завывает и дует.
Я обхожу все вопросы десятой фиестой,
В смысле, дорогой, по ямам, на сдувшихся скатах,
Чтоб, не сходя ни с того и ни с этого места,
Старый автобус катился навстречу закату.
Скрип тормозов неуместен – они отказали.
Ложь и беспутица – с дурью сплелись накануне.
Здравые мысли – с вещами уже на вокзале.
Правды и чести не видно – они утонули.
Пир благодати, стучат, и грохочут парады.
Мысли ровней, а стихи обратились в куплеты.
Можно спросить (но тебе больше всех, что ли, надо?!) –
Чтобы узнать, парк какого периода это?..
В этом заброшенном парке – где встали, там сели.
Можно взять паузу, ноту, бутылку, подругу.
Есть колесо обозрения и карусели.
Выбор маршрута свободный, но так же по кругу.
Не смотря на все достоинства стихотворения – оно меня никак не изменило. Я остался прежним. Наверное оно последнее в этой лотерее со 2 по 6.
7.6. Вечерняя стража
I
Князь пирует, и в тереме стены гудят.
День – к закату, но – буйно в хоромах, –
Щедро ломится стол, а где пьют да едят,
Там и слабый в коленках – не промах.
Сладко теплится мясо, хрустит каравай,
Крепок мёд и заморское зелье. –
Веселись, нищета! – знай себе, наливай,
Оставляя глоток на похмелье...
И мутнеет холодный огонь заварух,
Унимаясь во взгляде кагана,
И мелькают дворовые девки вокруг,
Точно стрелы из вражьего стана.
И – под занавес – князь не вникает в сыр-бор:
Старый бог эту землю не бросил,
Поделом и варяги ушли за бугор –
На ладьях, да без вёсел...
II
Балагурит немного обмякшая рать,
Заглушая рожки скоморохов,
И народ, собираясь под окнами, рад
Поторчать у высоких порогов. –
По-над капищем, где распускается сад,
Прикорнув за смолистой оградкой,
Деревянный Перун свой рассохшийся зад
Вдругорядь потирает украдкой.
Свежей кровью испачканы губы, и сам
Весь обрызган, но, видимо, мало
Старику, потому как текло по усам,
Только в рот ничего не попало...
Кое-как оплывает закат в вышине,
Поменялась вечерняя стража, –
И размеренно стонет колода во сне –
Одиноко и страшно...
почему оградка смолистая? Почему за бугор – к чему тут феня. Короче – вечное станиславское «не верю».
8.9. Шоушенк навсегда
Медленно тонешь в кромешном провале сна,
под заклинанье "мгновенным был этот взрыв"
Как бы сложилось – теперь не дано узнать.
Жизнь невозможно вернуть, хоть молись навзрыд.
Стены сжимают реальность, ведя за грань,
Рёбра обломков прошили твою кровать,
Всхлипы невольные спазмами жгут гортань,
С хрипом толкается в бронхи огнём о-два.
И за решётками рёбер страдать душе,
Больше не видеть ответа в родных глазах.
Эта тюрьма пострашнее, чем Шоушенк,
Жаль, из неё невозможно сбежать назад.
Память Орфеем согласна сойти в Аид,
Но Эвридику не сможет вернуть Харон,
Порваны струны кифары, певец молчит –
Боль одиночества хмуро сулят таро.
С неимоверным усилием новый вдох.
«Время залечит» – циничный ярлык и ложь.
Горе уходит во тьму, остаётся «пох» -
Только во сне ты чудес безрассудно ждёшь
Нет «до» и «после», не делит двоих Синай,
Можно глаза открывать, не боясь взлететь.
Болью наутро стряхнёт паутину сна -
Крепко зашьёшь за спиной рукава мечте…
слишком много харонов, таро, кислорода, зачем-то «пох», зашить рукава на спине? На спине рукава завязывают. А зашивают карман.
9.2. Я живу в параллельном мире
Я живу в параллельном мире,
Где мохнатое светит солнце,
Где совсем не бывает штилей,
Где река над землёю вьётся,
Где на камнях растут тюльпаны,
А железо пускает корни,
Утром встанешь однажды рано,
И покормишь из рук дракона.
Этот мир несравненно больше -
Он похожим на ваш не станет.
Я его ощущаю кожей,
Я вливаюсь в его дыханье.
Прорастаю в его секреты,
Наблюдаю его восходы,
Он меня добротою встретил,
Он с почётом меня проводит.
Без забот, день за днём транжирю,
От Земли до небес стартуя.
Я живу в параллельном мире,
А в иных мирах – существую.
У этого стихотворения есть финал, но совершенно нет осанки. Как у Собакевича вся мебель говорила «я тоже собакевич», так здесь каждая строка намекает где-то на 9-ое место.
10.5. Последняя картина
Уже не хочется поярче мир раскрасить,
трудней держать в артритных пальцах кисть,
все меньше неподдельной алой страсти,
все больше черной скорби и тоски...
Холодный свет и запах скипидара.
Пустой прямоугольный серый холст
вновь обещает и восторг, и кару -
опять тот путь, где много тяжких верст,
где ждет бессонница, отчаянье и вера,
где каждый раз сгорает часть души...
Зовет на персональную галеру
настойчивый мотив: пиши! пиши!
Судьбу художник не о счастье просит -
о том молитва рвется изнутри,
чтоб слабая рука успела бросить
на холст итоговый, финальный штрих.
Влечет магический прямоугольник -
еще один, еще один мазок...
И тянется он, словно алкоголик,
испить последний, гибельный глоток.
сконструировано, как мне кажется.
11.8. Убей дракона!
El sue;o de la raz;n produce monstruos («Сон разума рождает чудовищ») — испанская поговорка.
Тьма не сдаётся и утро раннее
тоже считает своим уловом,
неумолимое подсознание
смотрит драконом многоголовым.
Выползли страхи на обозрение,
перемешали картины быта.
Бьётся дракон с беззащитным временем -
время повержено и убито.
Сильный, жестокий, всепобеждающий,
ночью ему пьедестал доверен.
Гимн сочиняет (а песня та ещё...),
пламенем дышит и жрёт царевен,
пляшет настойчивый дикий танец и
в пляске неистовой скалит рожи.
Что от царевны к утру останется?
Или драконихой станет тоже?
----------
Свет, заблудившийся в дебрях каменных,
всё же пробился в проём оконный,
зайчики скачут - лови руками их,
тьма отступила - убей дракона!
не понимаю, что здесь оценивать
12.1. Арахнофобия
у кого-то в голове тараканы.
у меня - пауки,
разнокалиберные:
маааленькие
и великаны,
разномастные.
когда вокруг тьма-таракань,
и внутри - ни зги,
мои пауки
лапками барабанят:
из черепной коробки
азбуку Морзе стучат.
я поднимаю на небо взгляд.
там желтопузый мизгирь
выгуливает паучат.
их ледяные глаза горят -
смотрят внутрь меня
и
многоголосо, красноречиво
молчат.
*
не успеешь моргнуть -
в красных пятнах восток.
каракурт
жалит меня в висок.
просыпаюсь.
из окна лучелапое,
косматое
чудище
лезет в глаза,
коготками цепляет зрачки,
а, кажется - сердце.
заставляю себя:
чу! дыши! -
в объятьях нечёсаных
не согреться.
О, Арахна, святится имя...
больно жить в царствии твоём -
поцелуй в темя
и отпусти мя -
не могу дышать в оном.
благословляет:
обрящешь.
*
ноябрь.
рождаюсь.
под знаком
скорпиона.
и это – не понимаю. На мой взгляд, верлибр удаётся только тем, кому верлибром писать тяжелее, чем в рифму.
© Дмитрий Мурзин,
http://www.stihi.ru/avtor/murzind