Маленькая тень на крыше, желтой, как книга, которой сто лет.
В детстве казалось, что сто - это много. Казалось!
Стыдно сказать, вдруг какая-то зависть стиснула всё в узкий фонарный свет.
Я уж забыла, как звать ту дворовую кошку: Мурка, «кис-кис» или как по-другому. Маленькая тень на крыше. Даже впотьмах видно: желтого-желтого дома. Черная кошка. Мягкие лапы, тонкая шея. Будто идет не по крыше – по нотам. Кошка, ты кто? А задай мне тот самый вопрос – я скажу, что я кто-то.
Бывает такое, что нет вдруг важнее, какого на самом деле цвета, - понять, - эта черная кошка. Липнет луна к желтой крыше. Кошка-то рыжая. Будто петля на шее полосы света. Рыжая кошка.
Пыхтит сигарета. Твердит сигарета: Рыжая?! Бросьте! Серая кошка. А фонари-короли на проспекте до смерти будут твердить молчаливо: «Пестрая, пестрая кошка, поверьте. Даже поверьте, что это красиво». Пестрая, будто измазана сразу всеми цветами постыло-безвкусно. Всеми «страданьями», «болями», «душами», «вечными веснами», «грезами вечными». Грязная, голая, тощая, драная, смотрит упрямо. Упрямо не под ноги. Вот бы упала на колья, не лапы. Ей бы сказали, как Гретхен: «Свободна!» Представьте, упала бы, как штукатурка, даже не сильно, совсем не ударив, кошка дворовая Мурка – не Мурка, ритмы и рифмы на крыше оставив. И распакуют её: «С новосельем!», - от пенопласта, газеты, тесёмки. Как дорогую вполне статуэтку. Теперь это дело. Неважно, что серая. Новая крыша и новая клетка.