Как вступил в войну гвардии сержант, Зубенко Афанасий Михайлович, я вам не скажу. Не знаю.
Началась война, вот и пошёл воевать.
А вот некоторые подробности его военных будней мне известны.
К примеру, первое своё ранение получил Афанасий Михайлович, когда пытался выполнить приказ командования – взять высотку, которая так неудачно возвышалась над местностью, что позволяла противнику держать под обстрелом значительный по площади сектор, не позволяла организовать результативное контрнаступление на этом участке фронта. Немцы так нашпиговали её пулемётными гнёздами, что все попытки взять штурмом такую, казалось бы незначительную с виду преграду, заканчивались неудачно и стоили множества жизней.
Пришлось дожидаться ночи. Когда на землю опустилась тёмная, безлунная ночь, поступил приказ казачьему пластунскому подразделению: - Высотку взять.
Темнота скрывала серые фигуры, которые вытянувшись цепью выкатились из-за бруствера и бесшумно, как степные змейки стали продвигаться в сторону высотки.
Не так уж и далеко оставалось до подошвы этой ненавистной возвышенности когда Афанасий Михайлович почувствовал, что почва под ним стала вздыматься и тут же проваливаться, как морская поверхность во время шторма.
Командир чертыхнулся: перепахали, видать, немцы всё пространство вокруг возвышенности и теперь придётся ползти поперёк борозд, как по морю.
Противник пользуясь временной передышкой отдыхал, только время от времени взмывали в небо осветительные ракеты, заставлявшие бойцов вжиматься в землю.
Словно встревоженные чем-то, немцы одну за одной запустили несколько осветительных ракет, но потом всё успокоилось. Выждав пару минут командир повернулся назад и скомандовал: - За мной !
И подразделение плавно покатилось через борозды.
Вдруг немцы оживились, стали строчить из пулемётов в белый свет, не прицельно, скорее всего просто чем-то встревоженные. Какое решение принять, снова замереть или продолжать движение?
И то и другое было рискованно.
Излишняя медлительность могла привести к срыву операции. Ещё несколько десятков метров и нужно будет совершать бросок, немыслимо даже пластуну преодолеть незаметно такое изборождённое поле. Не спят же они там все поголовно, на такую беспечность противника рассчитывать было бы преступно.
Афанасий Михайлович снова повернул голову назад, к замершей на секунду цепи, скомандовал: « Вперёд». На этом его бой и закончился.
Какая то шальная пуля-дура нащупала его в темноте и зло впилась в челюсть.
Командир распластался на поле сражённый неведомо откуда прилетевшей вражеской пулей и уже не мог знать, выполнило ли его подразделение приказ командования или вынуждено было откатиться назад, в свои траншеи. Только придя на несколько мгновений в себя, он почувствовал, как хрупкие женские руки перекатывают его на плащ-палатку и медленно, шаг за шагом вытаскивают с поля боя.
Снова впал он в беспамятство, и снова на время пришёл в себя, когда две пары сильных мужских рук перехватили его поперёк туловища, положили на что-то более жёсткое, и торопливо понесли к своим.
Значит взяли мои орлы высотку - чуть улыбнулся Афанасий Михайлович и снова впал в забытьё.
Потом был санбат, побег, и снова родная часть, родные лица бойцов.
Подполковник Разин, сорокалетний, седой как лунь владелец густого баса дудел как в трубу: - В дисбат отправлю, подлеца, ну что мне с тобой делать, под трибунал меня подвести хочешь?
Возле командирского блиндажа уже топтались сослуживцы: - Братва, генерал Семипалов вернулся, видать командир его сейчас распекает, получит причитающуюся пилюлину, к нам выйдет.
И он вышел. Через всё лицо, перебив челюсть, эта сволочь пуля прорыла глубокую борозду - похожую на те, что они преодолевали перед памятной высоткой - и вынырнула у самого правого глаза.
- Генерал Семипалов, стервец, как ты её на…дул, как увернулся, что она тебе мозги не вышибла?
- Б… худая. - (По другому Афанасий Михайлович начинать речь не умел, когда зол был).
- Без малого шнифт не вынула. Доктор мне её отдал, я её, суку, до границы германской донесу и там вместо пограничного столба воткну, чтобы помнили…
Так и пронёс Афанасий Михайлович через всю свою жизнь этот, с мизинец толщиной рубец, который всегда был бледным, как обрез луны, но в гневе становился красным, пульсирующим.
В такие моменты к Афанасию Михайловичу лучше было не подходить.